Князь из десантуры - Тимур Максютов

И живые позавидуют мёртвым!

Киев кипел суматохой, готовясь к войне: кузнецы, утирая пот, без продыху ковали наконечники стрел и копий, стремена и подковы; шорники правили потрёпанную сбрую и шили новую; дружинники прощались со своими зазнобами, сжигая ночи жаром прощальной любви… Иван Сморода тоже не спал, но по иной причине – принимал и пересчитывал мешки с сушёной рыбой и ковригами хлеба, бочки с солониной, обходил, колыхая необъятным брюхом, телеги огромного обоза. Невиданное по числу войско собиралось в поход, и всякая мелочь могла обернуться неприятностью, а то и ненужными потерями, потому приходилось боярину во всё вникать и проверять лично, выслушивать жалобы «чёрных клобуков» на недостаток ячменя для коней и ругаться с купцами, норовившими заломить заоблачные цены за соль и уксус.

Но и в этой круговерти Мстислав Романович улучил время, чтобы принять тамплиера и его рыжего толмача. Выслушал, согласился:

– Конечно, в поход вы пойдёте, надо же будет сундук и икону Спасителя в тех землях искать. Как басурман побьём, так и приступите. Вместе с посланниками митрополита. Вон, инок вас с собой возьмёт.

Варфоломей важно кивнул, соглашаясь.

Рыцарь вскочил, заговорил с жаром:

– Я не только слуга Господа, а мой друг не только толмач. Мы – воины, и наше место среди вашего войска, гранд-дюк, а не в обозе. Святыни должны добываться не молитвою, но мечом!

Дмитрий встал рядом, вытянувшись во весь немалый рост, почти касаясь рыжими вихрами низкого потолка:

– Великий князь, мой долг – сражаться с врагом, защищая землю предков. Прошу благоволения на битву.

Мстислав Романович крякнул:

– Ишь ты, орлы какие. Глазами горят, ноздри раздувают, что твои жеребцы перед кобылами. Куда мне вас?

Рядовыми гриднями – по чину вам мало, а в старшую дружину, к боярам – ваш чин мал. Да и чужаки вы, не примут чужаков-то.

Иван Сморода кашлянул, предложил:

– Может, к Тимоше? В добришевской дружине воеводы-то нет.

Мстислав Старый обрадовался:

– Ох, и хитёр ты умом, Сморода! Точно, надо племяннику подсобить. А то как бы голову ему в битве не отшибли, блаженному нашему.

Ярилов и тамплиер переглянулись недоверчиво. Что за Тимоша такой блаженный, к которому их загнать хотят?

Боярин Иван успокоил:

– Всё будет хорошо, правильно. И доброму человеку поможете, и бранную славу стяжаете.

Инок расстроился:

– Эх, а я мечтал время долгого пути в умных разговорах скоротать. Когда ещё столь мудрые собеседники найдутся?

Остальные же расстались вполне довольными.

Князя звали Тимофеем. Род, правда, был совсем захудалым. Хоть из Рюриковичей, но каких-то неправильных Рюриковичей: князья, как назло, из поколения в поколение отличались не яростью и боевитостью, как и пристало варяжским потомкам, а скромностью и добронравием. Потому их всегда отпихивали локтями более нахальные родственники, задвигая совсем далеко от заветной «лествицы» – системы назначений на княжеские столы, заведённой на Руси. Остался в их владении единственный городок, названный, естественно, Добришем. Располагалось крохотное княжество на границе рязанских и булгарских земель, в глухой чащобе. Чахлая земля и болотистые леса кормили худо, богатые купцы плыли и ехали по своим делам где-то в стороне, княжество хирело. Но отец Тимофея и этот факт принимал стоически и, кушая засохшую просфорку, говаривал:

– Зато на нашу землю охотников не найдётся. Какому захватчику такая нищета глянется?

Других, злых и жадных Рюриковичей, плодилось на Руси всё больше. Особенно лютовали «изгои» – лишённые прав на великокняжеский, а то и вообще на любой престол. Нашёлся такой, князь Святополк – собрал дружину из всякого сброда, гораздого на грабежи и бесчинства, напал на городок и отнял Добриш. Старый Доброслав чудом спасся, бежал вместе с сыном-отроком к троюродному брату – Мстиславу Романовичу, правившему тогда в Смоленске.

Плача, умолял будущего великого князя Киевского:

– Помоги вернуть город. Они ведь, разбойники, всё разорят и погубят. И церковь я заложил, небольшую, зато каменную – теперь камни растащат. Колокола новые отлил, по грошику собирали всем миром – пропадут теперь ведь колокола! Не услышит Добриш малинового звона…

– Да не реви, словно баба, у которой порося украли, – раздражался Мстислав, – соберём зимой войско да вышибем Святополка из твоего городка. Ты вон сидишь в светлице, словно красная девица или монах-чернец. На пиры мои не ходишь. Давай собирайся, поедем на охоту, кровь хоть разгоним, косточки молодецкие разомнём!

– Не люба мне охота, нельзя зверушек ради забавы убивать. Все ведь – твари божии, – покачал головой Доброслав.

– Тьфу ты, – разозлился князь, – каша-размазня ты, а не властитель. Зачем тебе, такому, город? Шёл бы в монастырь тогда.

– Нельзя пока мне постриг принимать, хотя мечтаю давно, – вздохнул изгнанник, – людей жалко, они там стонут под игом неправедного Святополка. Вот вернём княжество, подрастёт сын – оставлю ему престол, а сам уйду в пустынь. Отбить только надо, с божьей помощью.

– С божьей, говоришь? – зло прищурился Мстислав.

– И с твоей, конечно, – испугался Доброслав, – как без тебя-то, братец!

– Вот моё слово, – заявил смоленский князь, – собирайся, на охоту поедем. Буду настоящего владетеля удела из тебя делать, коли твой отец не сподобился. А то я тебе княжество верну, мимо злой комар пролетит, чихнёт – ты опять с престола кубарем скатишься.

Делать нечего – поехали на охоту. Порядочно хмельного мёда выпили, и Доброслава подпоили, чтобы раскрепостился. Да случилась беда: Мстислав Романович, тоже уже нетрезвый, похвалялся попасть из лука за тридцать шагов в кожаный мех из-под вина, а держать мех уговорил троюродного брата.

То ли затмение нашло, то ли сам чёрт подтолкнул под руку, но стрела угодила прямёхонько князю добришскому в грудь.

Убийство, пусть и нечаянное, легло на сердце будущего Мстислава Киевского неподъёмным камнем. Поклялся он тогда перед умирающим братом и перед самим Господом, что всё сделает для того, чтобы тяжкий грех возместить.

Святополка из города прогнал, вернул княжество законному наследнику, Тимофею. Приставил к нему боярина Смороду, а с ним и полсотни смоленских дружинников, чтобы никто на трон сироты не позарился. Церковь каменную достроил, сам в Киев ездил братоубийство замаливать.

Сморода много сил потратил, чтобы юного князя правильно воспитать, да всё без толку – отрок всё больше книги читал, которые в княжеской библиотеке сохранились. Святополк-то по невежеству её разграбить не догадался. Тимоша на закат любовался да ни одной церковной службы не пропускал. Плюнул Сморода: яблочко от яблони не укатилось, победила порода доброславовская.

Так что все Рюриковичи потешались над князем Добриша, обзывая его то Тимошкой Блаженным, то мышиным князем.

Но нападать на маленькое княжество не рисковали: покровитель Доброслава силу набрал, а потом и киевский стол занял. Всякий знал: Мстислав Романович не простит за обиду племянника.

Князь Тимофей встретил Дмитрия и Анри ласково. Был он невысок росточком, худ и неуклюж, как новорождённый телёнок – и с такими же, как у телёнка, распахнутыми наивными глазами. Узнав о решении великого князя, обрадовался:

– Вот это хорошо, а то из меня полководец, как из козла – иерей.

И рассмеялся мелко, тряся клочковатой бородёнкой.

Лагерь добришевской дружины располагался к югу от Киева, на пути к месту сбора, острову Хортица. Дмитрий попросил:

– Князь, надо бы нас с богатырями твоими познакомить.

Взлохмаченное заспанное воинство лениво выбиралось из шалашей. Кто-то, найдя баклагу с пивом, жадно глотал лекарство, кто-то выгонял блудницу, расплатившись серебром. Наконец, все полторы сотни сгрудились дышащей перегаром толпой. Самый говорливый зевнул и поинтересовался:

– Чего хотел, княже? До похода целая неделя.

Тамплиер вцепился в рукоять меча, прошипел:

– Даже скопище сарацинских каторжников выглядит более прилично, чем эта куча лохматых пьяниц.

Ярилов усмехнулся, похлопал успокаивающе побратима по плечу. Сказал тихо:

– Ничего, Анри, я призывников из военкомата в часть привозил. И не такое видали.

– Кого откуда привозил? – растерялся рыцарь.

Ярилов набрал воздуху, начал зычно, чтобы и в задних рядах проснулись:

– Я Дмитрий, ваш новый воевода. Сегодня праздник кончился, отныне и до окончания похода. Теперь будете вставать с рассветом и начинать день с воинского учения. Строиться по десяткам, вымытые и причёсанные, а не как домовые, которыми кикимор пугать. За хмельное – накажу. Женщинам в становище вход запрещаю. Сейчас у вас будет десять минут, чтобы привести себя в порядок и вновь построиться с оружием.