Свет Вечной Весны - Энджел Ди Чжан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Может, я жульничаю, а на самом деле всё вижу. Может, я сказала, что ослепла, чтобы тебе пришлось обо мне заботиться.
– Завтра можешь притвориться, что не чувствуешь вкуса, и я стану ради исцеления кормить тебя самыми моими любимыми кушаньями.
– Ты хотел сказать: моими любимыми кушаньями. А не твоими.
Он усмехнулся:
– Я именно так и сказал: моими любимыми кушаньями. Эй, а это не дедушка Фэн?
Я наклонила голову, словно это помогло бы мне прозреть:
– Не знаю.
Эюн глубоко вздохнула:
– Да, это Фэн…
Я поняла, что Дэвид машет рукой, потому что его тело закачалось.
– Фэн де Фэн!
– Это грубо, – заметила я.
– Его разве не так зовут?
Эюн ответила:
– Нет. Фэн де Фэн звучит как «безумный Фэн». А его имя произносится не как слово, обозначающее безумие, а как то, что значит «вершина».
– Ой! – смутился Дэвид.
Я никогда не видела, как пишется имя дедушки Фэна, так что понятия не имела, какой именно он Фэн. Я почувствовала запахи сухих листьев и жареных рёбрышек, а потом услышала ломкий голос:
– Айми! Вижу, ты нашла маму.
Я знала Фэна всю свою жизнь, но его слова до сих пор заставали меня врасплох.
– Это моя тётя Эюн, а не мама.
– Ни хао, – поздоровался Дэвид.
– Ни-и-и хао-о-о, – скопировал дедушка его произношение, растянув звуки.
Он потряс мою свободную руку, будто мы собрались на деловую встречу. Кожа его была сухой и тонкой, на костяшках она морщилась и облезала.
– Твоей маме нравится в Краю мёртвых?
– Я не знаю. А что она говорила в последний раз, когда вы общались?
Фэн громко расхохотался мне в лицо. Его дыхание было горячим.
– В последний раз, когда я видел её, она велела мне надеть куртку, чтобы не умереть от простуды. Я не знаю, нравилось ли ей в Краю мёртвых, потому что я послушался её.
– Что он сказал? – спросил Дэвид.
Покачав головой, я перевела.
– Что он сказал? – спросил Фэн.
Вместо ответа я озвучила собственные мысли:
– Ты водил нас кругами по всему городу, и в итоге мы пришли не в тот дом.
Фэн обстоятельно прочистил горло.
– Я привёл тебя именно туда, где тебе полагалось быть.
– Это не был дом моей семьи.
Он протянул:
– Нет… Но это то место, где живёшь ты.
– Я живу в Америке.
Фэн загоготал. Каждое его «ха» стучало меня по лбу.
– Переведи. Это смешно.
Нахмурившись, я перевела:
– Дэвид не понимает, почему ты думаешь, что моя мама жива, тогда как она умерла.
– Это потому, что он с Запада. Он не способен понимать всё как маньчжурец. И прямо сейчас ты тоже не способна.
Я почувствовала, как сухой палец надавливает мне на лоб – на ту точку, где, если верить буддистам, находится третий глаз. Фэн трижды постучал по моей коже:
– Смотри! И видь!
Прострекотал сверчок.
– Я же ослепла!
– Вот именно.
– Я…
– Он ушёл, – сказала Эюн. – Отпрыгнул в сторону и сейчас прячется за мотороллером на другой стороне улицы.
– Это в его духе.
Дэвид откашлялся:
– Мотороллер детский, так что на самом деле весь Фэн на виду.
Я улыбнулась:
– Очень в его духе! Ты можешь указать мне верное направление.
Я подняла свою одноразовую камеру на уровень груди. Дэвид развернул меня, взяв за плечи, и я сфотографировала Фэна.
* * *
Запахи чеснока и земли, жареной свинины и канталупы, дизеля и средства для мытья посуды окутывали нас. Выкрики на китайском и маньчжурском, возгласы торговцев, рекламирующих свой товар, мясо и кухонная утварь.
Эюн сказала:
– Здесь раньше был старый рынок под открытым небом: овощные ряды, фруктовые ряды, продавец яиц, который прямо тут ел их сырыми, человек с печью на спине.
Я улыбнулась, когда разрозненные воспоминания об этом слились в памяти:
– Я помню. Но он не оставался здесь, он ходил от двери к двери. Мама давала ему мешок кукурузы или пшена и монетку. Он насвистывал, потом бросал крупу в машину с термотоннелем, которую таскал с собой. И через несколько мгновений доставал оттуда воздушную кукурузу или пшено уже в виде лакомства.
Дэвид засмеялся:
– Изготовитель попкорна из пшена, который ходит от двери к двери?
– Это было здорово, – кивнула я.
– Это было здорово, – произнёс в нос чей-то голос, которого я не узнала.
– Дэвид, ты прикалываешься?
– Дэвид, ты прикалываешься? – передразнил попугай.
– Клянусь, это не я!
Птица скопировала Дэвида ещё до того, как тот договорил, и их голоса наложились друг на друга. «Я… я… я» тянулось эхом несколько мгновений.
Мужчина сказал по-маньчжурски:
– Прошу, возьмите попугая!
Эюн ответила:
– Мы не собираемся покупать попугая.
– Но вы должны! – Меня схватили за рукав, и, пока Эюн пыталась оттащить меня в сторону, мужчина продолжал: – Эта птица жила в моей семье на протяжении нескольких поколений. Она бессмертна, но нам от этого никакого проку, потому что ни по-маньчжурски, ни по-китайски она не говорит. Только по-английски. Пожалуйста, возьмите!
Я потрясла головой, слушая, как Эюн переводит для Дэвида, а попугай повторяет за ней. Я высвободила рукав из хватки:
– Мне не нужен попугай. Даже англоговорящий.
– Хотя это отличная штука для вечеринки, – прибавил Дэвид.
– Это отличная штука для вечеринки, – сообщил попугай.
Я нахмурилась:
– Пойдёмте. Не вижу смысла болтать с этой птицей.
Попугай эхом повторил.
– Не вижу. – А потом с громким карканьем выкрикнул: – Вижу!
* * *
Мы купили несколько стёкол, прозрачную краску, кисти и клей. Учитывая мою незрячесть, Эюн вкладывала каждый предмет мне в руки, чтобы я могла ощупать его, прежде чем Дэвид спрячет покупку в рюкзак.
Когда мы уходили с рынка, я слышала, как попугай каркает просто так, раз уж никого, говорящего по-английски, рядом нет.
Я сказала:
– Надеюсь, если мы починим фонарь, папа меня простит. Меня не было здесь…
– Ему себя нужно простить! – заявила Эюн. – Он-то здесь был.
– Что ты имеешь в виду? – спросили мы с Дэвидом хором.
Тётя погладила на ходу мою руку, но обратилась к Дэвиду:
– Отец Айми родился в Пекине. Когда он изучал архитектуру в университете, началась «культурная революция» с её кампанией «Ввысь в горы, вниз в сёла». Студентов и интеллектуалов выселяли в сельскую местность, чтобы переучить на фермеров. Он встретил мать Айми, но не хотел ничем себя связывать. Шли годы. Чувства их крепли. Когда они поженились, он потерял пекинскую прописку и получил вместо неё прописку в Вечной Весне. Затем политика изменилась, но он не смог вернуть прописку в Пекине. Он застрял здесь.
Я остановилась на месте. Я знала, что папа из Пекина и что он