Колдунья-индиго - Алексей Яковлев

Пока Панов философствовал, бомжовая мадонна и юноша, сочтя что закусок заготовлено достаточно, присоединились к компании, и трапеза началась. Три бутылки паленого пойла уговорили еще до перехода от первого блюда ко второму. Не только предусмотрительный, но и запасливый бомж в теплых ботинках тут же вытащил из грязного пакета две литровые пластиковые бутылки. В них плескалось содержимое, в сравнении с которым паленая водка сошла бы за детскую микстуру для грудничков. Даже ко всему привычные сотрапезники владельца зимних ботинок засомневались. Стали принюхиваться и в изумлении качать головами. По-видимому, в бутылях плескалось нечто вроде смеси тормозной жидкости с морилкой для клопов. Но в конце концов извечный вопрос «пить, или не пить» был решен в единственно возможном в данных обстоятельствах утвердительном смысле.

«Итог нынешней либеральной альтернативы принуждению и лечению известен и неизбежен, — уверенно завершил свои философские рассуждения Панов. — Еще год-два такой вольной бомжовой жизни, и пожалуйте в безымянную могилку».

Прошли ли выпивохи предначертанный им судьбой и либеральной властью жизненный путь в ускоренном темпе, то есть не окочурились ли они сразу после употребления ядовитого коктейля, Глеб так и не узнал: пробка впереди начала рассасываться, и машина тронулась с места. Но не проехали они и километра, как попали в новый затор и застряли, как назло, опять напротив мусорных контейнеров. У этой точки питания тоже тусовались вольные странники, только четвероногие. Стаю бродячих собак возглавлял здоровенный, ростом чуть не с теленка, кобель, когда-то, в далеком щенячьем детстве, очевидно, белой масти, но теперь его шерсть приобрела серо-бурый оттенок от налипшей на нее грязи. Собачий вождь то ожесточенно чесал задней лапой за ухом, то яростно выщелкивал зубами блох у основания своего кудлатого хвоста, украшенного засохшими грязевыми сосульками. Другие собаки отличались от вожака только мастью и размерами, а по толщине грязевого слоя на шерсти и количеству блох, ее населяющих, ничем не уступали своему клыкастому лидеру. По приметному кобелю Глеб опознал в зубастых бродягах своих старых знакомых. Они обитали в подземном переходе у станции метро «Свиблово» и приходились ему в некотором роде земляками, так как общежитие, куда Панова поселили по протекции полковника Медведева, располагалось неподалеку. Уходя на работу утром или возвращаясь в общежитие вечером, Панов видел их мирно спящими по всем углам и закоулкам перехода в окружении недоеденных сарделек, сосисок, хот-догов, котлет и прочей вкуснятины, которой их щедро снабжали сердобольные москвички. Вожак всегда возлежал в самом удобном месте, у выхода из метро, и, обдуваемый теплым ветром отопительных установок, сибаритствовал в сосисочно-котлетном интерьере. Причем толстенную сарделину или сосиску могли подложить к самому его носу, но он их игнорировал. Поэтому посещение мусорки зажравшейся стаей было вызвано не желанием разнообразить сосисочно-хот-договое меню помоечным десертом, а наверняка куда более возвышенными побуждениями. Не утробы для, а духовного развития ради устремились они прямиком через дворы к мусорным контейнерам. Хоть собаки и братья наши меньшие, а театры, кино, художественные галереи и музеи их не слишком привлекают. Зато экскурсия на помойку для них то же самое, что для продвинутых граждан столицы посещение очередной выставки суперсовременного изобразительного искусства на московском бьеннале. Только интеллигентные москвичи и москвички, рассматривая заковыристые экспонаты выставки, часто плохо понимают, что это такое и с чем его едят. А их «меньшие родственники» не только испытывают такое же эстетическое наслаждение, улавливая запахи, источаемые помойными деликатесами, но и прекрасно разбираются, какой именно продукт так интересно пахнет в каждом из выброшенных в мусорку пакетов. В общем, сосиски и сардельки явно шли на пользу хвостатым экскурсантам: они находились в прекрасной физической форме (грязь и блохи не в счет), а в здоровом теле — здоровый нюх. В сравнении с благополучными канис хвостатус, принципиально не употребляющими паленые алкогольные напитки, а потому бодрыми и энергичными, оставшиеся для Панова в недавнем прошлом с предсказуемым летальным будущим хомо бывшие сапиенсы сильно проигрывали.

Предаваясь таким меланхолическим размышлениям, Глеб не забывал вежливо притворяться, что внимательно слушает рассуждения Юлии о преимуществах молодежной моды перед высокой. Искоса поглядывая на ее прекрасное лицо, одухотворенное очередной завиральной идеей, он душой отдыхал после вида ободранных, пропитанных паленой отравой бомжей, глядя на бодрых и трезвых, но грязных и блохастых братьев наших меньших.

«Сколько вредности при такой очаровательной внешности!» — с горечью думал Глеб, вспоминая, как изводила его Юлия своим ехидством.

Если бы другая девушка стала так над ним изгаляться только за то, что он согласился стать временным телохранителем Марши, Панов наверняка подумал бы, что вредина просто ревнует его к рыжекудрой красотке. Но уже познакомившись с Юлиным характером, а еще больше о нем наслушавшись, он был на девяносто девять процентов уверен, что никакой ревностью здесь и не пахнет. «Прекрасная язва» находит садистское удовольствие в мучительстве влюбившегося в нее с первого взгляда поклонника, а заодно не отказывает себе в удовольствии хоть по мелочи напакостить сводной сестре. Или мужефобство, а более того — людофобство всегда составляет обратную сторону собакофильства? Как бы осторожно проконсультироваться на этот счет с лечащими Юлию профессорами?

Но обдумать и разрешить свои сомнения Глеб не успел. Откуда-то из олимпийского небытия в его сознание проник настырный Эрот и вкрадчиво спросил:

— Как ты выразился? Девяносто девять процентов, что Юлия над тобой только издевается и нисколько не ревнует? А один процент несбыточных надежд? Он-то остается! Помнишь притчу о двух то ли лягушках, то ли мышах, свалившихся в кувшины с молоком? Слабый духом бедолага сложил лапки и камнем пошел ко дну, а оптимистически настроенный пленник кувшина стал трепыхаться и дотрепыхался до того, что сбил молоко в масло и не только спасся от гибели, но и пополнил свой рацион деликатесным продуктом! Так что выше голову и трепыхайся, трепыхайся! Если ты собьешь молоко в масло, то есть перетряхнешь в Юлиной голове мозги или что там у нее есть в благоприятную для тебя конфигурацию, быть тебе бой-френдом самой прекрасной в мире девушки, но с очень сложным характером.

И Глеб, вдохновленный призывом Эрота, воспрял духом и напружинил интеллектуальные мышцы. «Говорят, что путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Это еще бабка надвое сказала! А вот путь к сердцу Юлии лежит через ее собачий фанатизм — это уж точно! Прекрасная Юлия надо мной смеется? И Новиков тоже в насмешку назвал меня рыцарем собачьего образа? Смейтесь, смейтесь, милые создания! А я на полном серьезе стану в глазах Юлии собачьим рыцарем и, если надо, даже прицеплю себе хвост, начну им вилять и собью этим хвостом молоко в масло, то есть добьюсь, чтобы Юлия меня полюбила так же сильно, как она любит обожаемых ею Усю, Русю, кота Брута и покойную Клеопатру. К подножию пантеона злодейски убиенной хвостатой фаворитки я обязуюсь возлагать по венку за каждый Юлин поцелуй! И пусть назовут меня рыцарем не только собачьего, но и кошачьего образа, лишь бы Юлия оказалась в моих объятиях!»

Так Глеб горевал о горькой участи бомжей, радовался за благоденствующих на сосисочно-сарделичной диете блохастых братьев наших меньших и строил планы завоевания Юлиного сердца. А сама гордая красавица увлеченно восхваляла и в мельчайших деталях описывала передовые и суперсовременные изыски молодежной моды и аргументированно критиковала тупой консерватизм моды высокой.

Пока машины стояли в пробке возле первой помойки, ничто не отвлекало ее от этой интересной темы, в том числе и распивающие смертоносное зелье бомжи. Не то чтобы она жестокосердно не замечала их жалкого вида — Юлия просто не смотрела в ту сторону. А если даже и смотрела, то ничего не видела: глаза ей застилали модерновые наряды. Но стоило автомобилям застрять напротив собачьего бьеннале, как речи Юлии стали сбивчивы, она сначала запиналась, словно спецкор на телевидении, а потом вдруг перешла от молодежной и высокой моды к моде собачьей. Сообщила, что подумывает открыть в своем магазине отдел, где хозяева братьев наших меньших могли бы приобрести для своих любимцев нечто вроде изысканных фраков или молодежных блузонов, а «меньших сестер» обрядить в кружева и кринолины.

«Нет, Юлия не из-за жестокосердия проигнорировала бомжей, доходящих на помойке до летальных кондиций, — уверял себя Глеб. — Просто тонкие струны ее жалостливой души не завибрировали в унисон с бурлящим потоком флюидов, низвергавшихся дурно пахнущей пропитой компанией. Когда-то поэт писал: “Ночной зефир струит эфир…” Эфир, струящийся от бомжей, уж разумеется, пах не зефиром, и нежная Юлина натура его не воспринимала на бессознательном уровне, ее духовному общению с бомжами препятствовала палено-эфирная блокада. Но стоило Юлии приблизиться к не употребляющим спиртные напитки братьям нашим меньшим, как тонкие струны ее души вздрогнули от сострадания и тихо зазвучали, наигрывая что-нибудь вроде собачьего вальса. Юлия заговорила на близкую ее сердцу тему собачьей моды, а порассуждав о кобелиных фраках и сучкиных кринолинах, она наверняка сейчас обратит внимание и на самих потенциальных кудлатых модников», — предположил Панов.