Сказки детского Леса - StEll Ir

Он только глазами хлопал, летел с лисссом позади всех и переубеждал по возможности лиссса, имевшего твёрдые представления о полной съедобности всех попадавшихся по пути астрономических тел.

- Сам ведь говорил, что звёздочки – карамельки. Давай попробуем вон ту. У её и лучики как раз, - убеждал от чистого сердца лиссс.

- Я тебе дома карамелек много-много дам, - успокаивал он лиссса. – А звёздочки есть нельзя. Потому что каждая звёздочка – солнце. Во-первых горячо, во-вторых чего ж это тогда будет, если в небе все солнышки поесть?

- Да… это грустно будет, - соглашался лиссс, - А воту тогда кашку кусну давай есть! А то тоже – как иней серебрится! Смотри.

- Это не кашка, это - туманность, - говорил он.

- Чего туманность? - не понимая ещё, но на всякий случай заранее обижаясь говорил Лиссс. - Тоже что ли нельзя?

- Это звёздочек просто много-много когда, тогда получается из них туманность. Как звёздное облако. Я тебе ёжика подарю.

Лиссс ненадолго утихал. Космос шептал и тихонько потрескивал вокруг ледяными иголочками и лучиками далёких солнышек.

Маленькой зелёной днём мартышке Шандоре ненадолго надоела серьёзность и она прискакала к ним с лисссом.

- Правда? Правда? Что каждая - солнышко? – запрыгала обрадовано вокруг.

Правда. Тёплое, – сказал он. – Очень.

И ничё не страшно – просто в лапках дым

Просто глазик угольный – стал седым

Небо разлетелось в рваные клочки

Бегают козявочки и сверчки

От огня стрекочущим же не убежать

А они всё прыгают – не хотят лежать

По за краем лесушка

Утром босиком

За ещё не выстывшим

Неба молоком

По траве – кузнечики

По глазам – ресницы

И пока не надо нам прятаться ложица

- А ты видел когда-нибудь ночной горизонт? – спросил лиссс.

- Видел, - ответил он. - Тише – уже осталось совсем недалеко.

Волооки медленно застывали на месте не выдерживая больше пути, потому что впереди перед ними сияла горячая и совсем уже не маленькая звезда. Здесь ёжики были нужны. Ёжики и ушли далеко вперёд – в глубокий космос, в разведку и на окорот… Он подумал ещё «только бы бобёр не подвёл – успел бы сосчитать воробьёв…». И началось.

Лиссс был слегка серьёзен от грандиозности надвигавшейся звезды и пошёл сразу впрямую. Пытаясь положить всю необъятность пылающей звезды в карман. Горячился и на лапы потом отчаянно дул, не понимая такой несправедливой по его мнению боли. Вернулся обиженный очень совсем и сказал:

Так нельзя!

Тогда он оставил маленькую зелёную днём мартышку бинтовать обожжённые лапки лису и пошёл к звезде сам. Только сказал чтоб волооки смотрели внимательно вслед, он не знал собственно для чего, может быть чтоб было не так одиноко вдали. По колючей тропе ёжиками проложенной крался как будто, он бы и не крался а шёл бы или летел, но горячий солнечный ветер делал движения ломкими от ожогов и впечатление конечно складывалось не благоприятное. Только ему было не до впечатления – солнечный ветер больно ломал. «А как ты думал – солнышко добывать», подумал он напоследок и открыл глаза.

Солнце ворвалось в глаза сразу, широко и растерзывающе. Вот тут оно как раз наверное и было – самое больно, но он не горевал почему-то, а как раз – радовался. Теперь это было его солнышко.

Брат-бобёр не подвёл. К утру воробьи были не только сосчитаны, но и приведены в максимальную воробьиную сознательность. Стояли на задних лапках на полянке все на одной ровными рядками в ожидании разинув рты.

одолели ёжика ёлкины детишки

все хотели прятаться не читали книжки

ёжик в лесу вынырнул сел на пенёк

стал смотреть на солнышко коротать денёк

ёжик добрый ёжик не гляди на солнышко

выплачешь глазки не увидишь детушек

только ёжик всё вперёд-вперёд смотрел

непослушных детушек слушать не хотел

крепко разобиделся носиком шуршал

зайчик мимо прыгал – даже задрожал

ползти по песку

пробираться ползком

любить то которое ждёт

Он смотрел печально доктору в глаза и думал, что может быть сегодня ведь рассветёт. Потом смотрел в окно серого света и понимал, что нет – не рассветёт.

- Ну и ладно, - сказал он обиженно доктору. – В ваших глазах совесть!

- А? – не сразу сориентировавшись переспросил доктор и понял: «ничего, ничего, это скоро пройдет…».

- Да как же? Как же, доктор, пройдёт?!? – забился он тогда в бессмысленной судороге своей всегда трепетавшей души. – Доктор, ведь это же вечность! Это же вечность и с нею ничего, ничего нельзя сделать! Вы не подумайте мне не сильно больно и не часто болит голова. А просто там же… оно… там нет… там никогда нет…. И не будет… не будет не будет! Даже ни у кого во сне. Даже не будет…. Один человек, я знаю его, попытался открыть дверь в другую комнату из этого такого безвоздушного мира, но он умер и его нет. А кто теперь сможет? Доктор, доктор, пропишите мне расстрел без права на осень! Из меня уже всё равно ничего не выйдет. Я же больше не смогу стать никогда космонавтом. Там позади у меня от крыльев теперь только шрамы… Это ведь какой-то смешной, искалеченный если, – бог. Таким богом быть нельзя!

Доктор посмотрел почти жестоко и сказал тогда:

- Можно!

И как-то очень резко встал и вышел тогда за собой в коридор, негромко но очень-очень плотно прикрыл дверь он тогда за собой. Доктор. Потому что он был настоящий – доктор. Возможно и скорее всего самый – добрый.

А ему захотелось жить.

Это после того уже было. После того как он проснулся утром и обнаружил, что за окном нету солнца. Он подумал ещё «как же так?». И в совершенной растерянности пошукал ещё по карманам. Но полосатая мягкая пижама не отозвалась наполненностью карманов и души на его всплеск безвыходного отчаяния. Так рушатся миры.

Нет, нет, ничего, просто надо было понять. Понять теперь и главное окончательно выложить себе, что за окном не бывает царства. Царства или там ещё чего. Это всё выдумки пригодные лишь для детей прячущихся от реальности под кроватью. А за окном… За окном не бывает ничего того, что бывает у него за окном. За окном может быть только окно. Серое. Безнадёжное. Но настоящее и выверенное вполне.

Он посмотрел на потолок и вздохнул. Потолка тоже не было. Вверху теперь тоже было серое окно и под ногами окно и на стене и на соседней стене и даже там, где на стене до этого была – дверь. «Как же доктор теперь войдёт», подумал он и хотел усмехнуться про себя всё-таки хоть какой-то неправильности этого правильного теперь насквозь мира. Но он не усмехнулся, а поглотал немножко сразу усмешку свою, потому что понял, что доктор – войдёт. Здесь не бывает невыверенности. Тогда он полез под кровать… и… там… уже… одичало и очень больно … завыл….

- Этого больше не будет, - сказал ему доктор и не совсем понятно было разве рад ведь теперь доктор результатам положенных своих трудов. У него в глазах за очками блестела глубокая глубокая тоска…

И он оказывается вовсе не выл, а сидел примерно теперь на кроватке и дожидался аккуратно прихода доктора. И все окна в порядке и двери и потолок. И вообще. У него отнято было право на сумасшествие.

Как сказал доктор «теперь всё будет трезво». И из двух собеседников не обрадовалось этому кажется ни одного. Но он был не согласен. Он не желал терять нянечку, которая называла его «лисапед».

Встав на край кровати он пытался неправильно себя вести. Забравшись на подоконник он пытался сброситься вниз. Смотря дерзче не бывает прямо в глаза небу он пытался ненавидеть и разорвать собой серое навсегда небо. Но всё оказалось проще и податливее. Оказалось он лишь поёрзал немножко на краешке кровати. Оказалось он просто открыл шторы и поливал в горшочке цветок. Оказалось просто он не ненавидел, а просто смотрел как всегда в привычно серое небо. Больше не было наверное какой-то внутренней в нём возможности быть безумным.

- Я что-то забыл, доктор…, - пожаловался он только, но доктор ответил ему «ничего… ничего…».

Как раз случилось на той полянке быть солнцу

Оно и было

Позади игрушки

И поля боёв покорёженные

Позади глаз танки

Позади глаз атаки

Больше никому не нужная весна пришла!

Стреляйте скорее скорее - теперь можно

Теперь нет никого

Ходит ходит дедушка