Искусство наступать на швабру - Елизавета Абаринова-Кожухова

– Ну и в чем же дело? – теперь уже чуть нетерпеливо спросил Дубов.

– Ах! – трагически закатила глаза Кассирова. – Дело в том, что меня обманули на крупную сумму.

– Я вам сочувствую, – вздохнул Василий, – но чтобы помочь, мне нужны более конкретные данные. Когда и при каких обстоятельствах это произошло?

Софья молчала, как бы прикидывая, что стоит говорить сыщику, а о чем лучше было бы все-таки умолчать. Неловкую паузу прервал Серапионыч:

– Дорогая госпожа Кассирова, Василию Николаевичу вы можете доверять так же всецело, как и мне. И даже еще всецелее.

– Да-да, конечно, – кивнула Кассирова. – Но я, право же, теряюсь, с чего начать...

– Начните с начала, – предложил Василий.

– В общем, я решила продать имеющиеся у меня ценные бумаги, – нехотя заговорила Софья, – а этот мерзавец всучил мне...

– Ну, о том, что он вам всупонил, меня уже просветил доктор, -хладнокровно перебил детектив. – Расскажите, госпожа Кассирова, что это за ценные бумаги. – Потерпевшая молчала, как бы все еще раздумывая – говорить или не говорить. – Может быть, облигации или акции какого-то предприятия? – Софья покачала головой. – А, догадался! – немного театрально хлопнул себя по лбу Василий. – Недавно в печати пронеслись слухи об очередном компромате на нашего Президента...

– Нет-нет, ну что вы! – испуганно возмутилась Кассирова.

– Голубушка, от Василия Николаича не нужно ничего утаивать, – снова вмешался Серапионыч. – Расскажите ему все как есть.

– Ну ладно, – наконец-то решилась Кассирова, – речь идет о культурных ценностях, имеющих, как вы понимаете, и чисто материальную цену. Недавно я разбирала наш семейный архив и, кроме всего прочего, обнаружила там письма Тургенева, писанные к моей прабабушке Татьяне Никитичне Каменецкой. Вообще-то в нашей семье действительно ходили предания о знакомстве Татьяны Никитичны с Иваном Сергеичем, но только из этих писем и еще из ее дневников стало ясно, сколь глубокие чувства она к нему питала. Правда, для Ивана Сергеича прабабушка была лишь мимолетным увлеченьем, хотя он высоко ценил и ее ум, и литературный вкус.

– Так что же, значит, вы решили продать письма Тургенева? – уточнил Дубов.

– Я не хотела! – чуть не выкрикнула Кассирова, как бы уловив в голосе Дубова осуждающие нотки. – Но обстоятельства вынудили меня... Он обещал, что письма будут сохранены для истинных знатоков и любителей литературы!

– А вы, как я понимаю, литературный профессионал, – не без ехидства заметил Дубов.

– Василий Николаич, ну зачем вы так, – с упреком покачал головой Серапионыч. – Госпожа Кассирова перенесла тяжелую душевную травму, а вы...

– Нет-нет, Василий Николаевич совершенно прав, – перебила Кассирова, – и поделом мне! Но деньги мне нужны не для каких-то шахер-махеров, а чтобы издать собрание своих избранных произведений.

– Да уж, причина более чем уважительная, – старательно изображая сочувствие, вздохнул Василий.

– Господин Дубов, – патетически подхватила поэтесса, – выход в свет моего собрания целиком зависит от вас! И если вы вернете похищенные деньги, то моя лучшая поэма "Смерть на Ниле" будет открываться посвящением лично вам!

И не успел Василий опомниться, как госпожа Кассирова поднялась со стула во весь свой могучий рост и замогильным голосом начала чтение:

– Это было давно, это было в Древнем Египте,В самом прекрасном из прошлых моих воплощений.Я была возлюбленной страстной жреца Oмона,Что возносил каждодневно Oмону хвалу во Храме.Но вот взяла его смерть, и осталась я одинока,Одна, как чайка на море или верблюд в пустыне,И стала мне жизнь постыла, любви лишенной...

Конечно, Василий Николаевич был наслышан о гениальности Софьи Кассировой, но он и в страшном сне представить не мог, что ее гениальность приняла именно такие формы и размеры. А мысль о том, что эти стихи в публикации будут связаны с его, Дубова, именем, заставила сыщика невольно застонать. Поэтесса приняла его постанывание за знак одобрения и даже восторга и принялась вещать с еще большим вдохновением:

– И вот однажды, молясь в опустевшем храме,Я услыхала голос, и этот голос промолвил:"Будет тебе за любовь за твою награда.Знай, твой любимый запрятал алмазы и златоВ месте надежном, и стражей надежных приставилНа берегу священном священного Нила,А сторожами поставил двух крокодилов священных...

Больших трудов стоило Василию вклиниться в бурный поэтический поток. Воспользовавшись эффектной паузой после слов "Чу! Идет жрец Омона!", детектив попытался вернуть Кассирову со знойных брегов древнего Нила в прозаичную Кислоярскую действительность:

– Госпожа Кассирова, будьте любезны, расскажите, как все это случилось.

– Ах да, извините, я несколько увлеклась, – смущенно проговорила Кассирова, грузно опускаясь на стул. – Вы понимаете, Василий Николаич, я раньше никогда не занималась продажей культурных ценностей. Я отправилась к "стенке" – ну, знаете, в скверике, где художники торгуют картинами...

– Да уж, Егор Трофимыч говорил мне, что у милиции все руки не дойдут до этой "стенки", – как бы между прочим заметил Василий.

– Что же дурного в том, что художники продают свои картины? -удивился Серапионыч.

– Если бы художники, – махнул рукой Дубов, – и если бы свои. Там, знаете ли, такие делишки проворачиваются, что просто ахнешь. Например, не так давно один якобы художник продал якобы за десять долларов картину "Пастушок с огурцом", и некий покупатель попытался вывезти ее за границу как яркий образчик постсоветского кича. А оказалось, что под верхним слоем скрывался Рембрандт, похищенный из одной частной коллекции!.. Впрочем, пардон, я вас перебил. Продолжайте, пожалуйста.

– Ну, сначала я подошла к торговцам картинами. Стала у них спрашивать, кому я могла бы продать ценные рукописи, а они мне – дескать, что вы, мы только картинами занимаемся, рукописи не по нашей части.

– Просто они к незнакомым относятся настороженно, – заметил Дубов. -Должно быть, приняли вас за агента милиции или ОБХСС. А вообще они хоть черта готовы купить и продать, лишь бы "навариться".

– Тогда я присела на скамейку и стала думать, что делать дальше, -продолжала Кассирова. – А на скамейке как раз пил пиво бедно какой-то одетый господин в старом плаще и в мятой шляпе.

– И вы предложили ему выгодную сделку?

– Нет-нет, поначалу я вообще приняла его за забулдыгу, который мается "после вчерашнего". Но он сам со мною заговорил – сначала предложил угоститься пивом, а когда я отказалась, то заговорил о поэзии.