Набат - Цаголов Василий Македонович

Сыновья нехотя поднимались и отправлялись в свою комнату, чтобы шепотом договорить недосказанное, а отец выходил во двор и расхаживал, пока не выкуривал неизменную трубку, которую на ночь клал под подушку.

Случалось, что к нему поднимался сосед, и тогда хозяйка, прикрутив в лампе фитиль, шла спать.

Но с тех пор, как разъехались дети и арестовали Хадзыбатыра, с наступлением непривычного для нее тихого вечера одиночество стало невыносимым. Она старалась не показывать людям свою тоску. Она верила, что все сложится в доме как прежде. Вот только силы у нее уже не те.

Ах, будь сейчас рядом с ней Хадзыбатыр. Перед арестом он был особенно задумчив, молчалив, расхаживал взад-вперед, посасывая потухшую трубку с коротким обгрызенным мундштуком. Она терялась в догадках, и все тревоги сводились к появлению на свет Асланбека. Но вот к ним зачастил Тасо, они с Хадзыбатыром уходили в дом и долго о чем-то приглушенно говорили. В те минуты ей казалось, что мужчины боятся ее ушей, и это причиняло ей нестерпимую боль. Она всякий раз хотела поговорить с мужем, да вспоминала слова покойной матери: «Не вмешивайся в дела мужчин, надо будет — сами посвятят в них. У женщин без того хватает забот, управиться бы с ними».

Эх, пусть бы Хадзыбатыр скрытничал с Тасо, был бы он только дома. Жизни своей не пожалела бы ради него.

Однажды Тасо принес к ним школьную карту, расстелил на полу и до петухов ползал по ней на коленях, а Хадзыбатыр сидел на корточках и курил. Вот тогда она поняла, что в мире происходит что-то такое, до чего ей не добраться своим умом, и ей стало обидно за себя.

С той поры жила в тревоге, в ожидании, а слова Асланбека: «Понимаешь, на мне лежит долг мужчины», — преследовали ее, не давали покоя, боялась за сына, как бы не проявил характер» свой.

…Ночью отчаянно залаяла собака, похоже, бросилась на кого-то. Хадзыбатыр выбежал, и вскоре во дворе послышались голоса, а потом в дом вошел Тасо и еще двое незнакомых мужчин. Они велели мужу поторопиться, грубо окликнули несколько раз, а ей сказали, чтобы не голосила: Хадзыбатыр скоро вернется.

В комнату попытались протиснуться сыновья, но в дверях стоял приезжий. И все же Асланбеку удалось броситься к Хадзыбатыру, прильнуть к нему.

— Сын! — прошептал он.

— Не пущу, дада.

Когда уводили Хадзыбатыра, он оглянулся в дверях, крикнул сыновьям:

— Меня с кем-то перепутали. Будьте мужчинами!

Во дворе попросил Тасо:

— Присмотри за ними. Со мной разберутся, произошла ошибка, я вернусь скоро. Ты веришь мне?

Тасо обнял друга, шепнул:

— Верю, брат.

Долгий год ждали, дети и Дунетхан, дни и ночи слились воедино, а о Хадзыбатыре не было ни слуху, ни духу.

Много раз Дунетхан ходила в район, ездила в город, но всюду ей отвечали: «Если не виновен — придет домой».

Значит, виновен, если до сих пор от него нет даже письма…

Тяжелые мысли Дунетхан прервал голос за стеной.

— Спешила к тебе…

— А я подумал, уж не умерла ли ты, и собрался бежать к твоему отцу, чтобы первым выразить ему свое соболезнование. Поверь, я бы плакал искренно. В тебе все же что-то есть.

Спазмы в горле душили Дунетхан.

— Какой ты злой! — тихо произнесла девушка.

— Разве? — тут же воскликнул Асланбек.

— Пусть мне не светит больше солнце!

— Твоим проклятиям позавидует Шатана[36].

— О, она была мудрой, — воскликнула Залина.

Тон Асланбека показался матери насмешливым, и у нее высохли слезы. Ну и ну, мальчик! Послушать женщин, так только и говорят о сыновьях, мол, нет с ними сладу, чуть повзрослеют и уже характер норовят показать, мужчинами спешат стать. Разве ее Асланбек не такой? Он очень хотел учиться в городе, и хотя Тасо отговаривал его не ехать, пока не вернется отец, Асланбек не послушался. И что же? Других приняли, его нет.

Вернулся Асланбек в аул и сказал Тасо: «Все равно поступлю!»

Вот Батако совсем не похож на Асланбека. Старший сын спокоен, рассудителен. Он уважаемый всеми человек. Не женатый, а все же с ним советуются старшие. Вот и с делегацией на Украину послали его и тем оказали честь всему роду Каруоевых. А гордость ее — Дзандир — учится в институте. Отец еще дома был, когда он стал студентом. Неплохо бы, конечно, и Асланбеку стать доктором или инженером. Настоит он на своем, весь в проклятого Джамбота, упрямый, ничего от нее не перешло к нему. Мальчиком был, так не проходило дня, чтобы не затеял драку. Успокаивал ее Хадзыбатыр: «Вот подрастет — образумится. Мужчина — в свое время мужчина». Нет же — стал еще ершистей, нетерпеливей, притронься к нему — обожжешься. Эх, не раз она плакала, а Хадзыбатыр улыбался: «Разве одна гора похожа на другую? Так и люди. Потом напрасно ты заставляешь меня удержать в стойле скакуна, не знающего еще седла. Никому это не удавалось, иначе бы мы слышали с тобой… Да разве сын бывает таким, каким его хотел бы видеть отец?»

Но беспокойство за Асланбека росло, может, потому, что он отдалялся от нее.

Много ли надо человеку, чтобы опозорить свое имя? Одного слова достаточно, и славу о нем станут передавать из поколения в поколение. И потомки не простят ему, проклянут и его, и мать, давшую ему жизнь, и отца… Отца… Его ничто не возьмет. Сколько проклятий она послала на голову Джамбота, а ему хоть бы что. Отец… Хадзыбатыр — отец.

Придвинула ногой табуретку, опустилась на нее, сложила руки на коленях. Может, ее тревога за сына напрасна? Что плохого он сделал? Кто слышал от него грубое слово? Господи, с тех пор, как опустел дом, она не находит себе места, кажется, все не по ней. Высказать бы наболевшее… Но кому? Не идти же к соседке.

— Клянусь небом и землей, если только ты ходила к ней! Ну? Только не вздумай обмануть меня!..

Дунетхан старалась думать о чем угодно, только бы не слышать разговора молодых, но не могла.

— Ты всегда обижаешь меня, а я, дура, терплю. С чего ты взял, что я скажу тебе неправду?

— По глазам вижу. Они у тебя бегают, как мышь от кошки.

— Тебе не стыдно?

— Вредная ты, вот и не люблю тебя. А она будет хорошей женой. И красавица!

Насторожившаяся мать вытянула шею: какая там еще красавица?

— Не смей так говорить о ней! Она же родственница.

— Дай, я дерну тебя за косу!

Расслабла мать, перевела дыхание. Ну, чего она испугалась? Или у нее в том возрасте не было тайн от матери?

— Тебе пора научиться разговаривать…

— Ты еще вздумала поучать меня?

— Не сердись, Асланбек.

— Пойми, я не могу заговорить с ней первым. Сначала она должна услышать об этом от тебя. Все так делают.

С кем в ауле он не может поговорить? О чем?

— Я тебя очень прошу, Залина.

Голос сына дрогнул, и это сразу же отозвалось в сердце матери, подумала, что не следовало ему о чем-то упрашивать девушку. Посмела бы Дунетхан возразить в свое время мужчине! Эх-хе, видно, правда наступили иные времена.

— Ты, кажется, потерял голову? Какие все мужчины сумасшедшие! А если она обидится на меня?

— Тогда прыгай в пропасть, я разрешаю.

Снова насторожилась Дунетхан: что бы все это значило?

— Послушай, я лучше приду с ней к роднику, а ты появишься, будто случайно увидел нас, и сам скажи ей все. Ага?

«Господи, что он опять надумал? С кем ему надо видеться?» — Дунетхан нервно потерла руки.

— До чего же ты хитрая, настоящая лиса.

— Пока ты набирался ума у своих овец, я тоже не камешки пересчитывала. Понял?

Мать попыталась успокоить себя: мало ли какие дела у Асланбека, разве она должна знать обо всем.

За стеной продолжали разговаривать вполголоса.

— Если об этом узнает Джамбот, то ходить мне без головы. Ты разве не знаешь, какой он в гневе? Боюсь, Асланбек, не проси, — взмолилась Залина.

— Э, не пойду же я к твоему отцу сплетничать. А потом, зачем тебе голова? Проживешь и без нее. Постой, куда ты?

— Ой, отпусти мою руку. Бесстыжий. Я сейчас позову Дунетхан и все ей расскажу. Никуда я не пойду. Кто-то влюблен, а я должна…