Одиночество-12 - Арсен Ревазов

Лязгнула дверь.

– 30 минут. Будут проблемы – стучите!

В камеру вошла финдиректрисса. Она была в строгой белой блузке, черном обтягивающем пиджаке и черной юбке чуть выше колена. Ее костюм чуть-чуть напоминал женскую нацистскую форму. Он явно шел к ее светлым волосам. Я привстал от удивления. Дверь захлопнулась и железный засов крепко лязгнул.

– Ну, здравствуй, зек!

– Здравствуй, Оля. Нет больше зеков. ЗеКа – это заключенный каналоармеец. А теперь каналы все выкопаны и я – арестованный. Но не осУжденный. Я, как блатные, сделал ради прикола ударение на «У». А тебя Матвей вместо себя прислал?

– Долгая история. Матвей в больнице. Расскажи лучше, как ты?

– Я – лучше всех. Курорт. Горный воздух. Прекрасная компания. Отличный сервис!

– Выглядишь ты именно так. Я думала ты вшами зарос. Опустился.

– Просто так в правильной хате никого не опускают. Я скорешился с братвой. Оказался нужен обществу. Рассказываю им истории, разгадываю сны. Растолковываю объебон. Обсуждаю деляги. За это моюсь раз в день. Мне даже стирают. И неплохо кормят. В какой больнице Матвей?

– Что такое объебон и деляга?

О Матвее Оля говорить явно не хотела. Она уселась на нары, и немедленно поднялась. На колготках появился зацеп. Пока она раздумывала что же с ним делать, на ее колено с потолка упала капля. Она подняла голову. Я начал понимать, что находит Мотя в ней возбуждающего. У нее было полное пренебрежение к собственной сексуальности про которую она уж, конечно, знала все. Она не ставила ее напоказ. Она ее не стеснялась. Она, тем более, ее не скрывала. Она просто не замечала ее. И в этом не было ни капли фальши. Наоборот. Или я ничего не понимаю в женщинах.

Да… видит Бог, возбудить такую женщину был вызов не из простых. И не многие бы на него решились. Я вообще не знаю, кто бы решился кроме отмороженного Матвея. У меня, правда, промелькнула мысль, что странно приходить в тюрьму в нацистской форме но, судя по всему, Оля так одевалась на работу всегда, а меня посетила в перерыве между бизнес-встречами. С трудом отрывая взгляд от ее, может быть, чуть пухлых, но очень соблазнительных ножек, я, чуть помедлив, перевел дыхание и ответил.

– Объебон – обвинительное заключение. Деляга – уголовное дело. Образование у моих сокамерников неполное среднее. Интеллект примерно такой же. И шутки типа: «Знаешь за что Пушкина убили?» – «За что?» – «Стакан задерживал».

– Не смешно.

Оля подстелила одеяло и села рядом со мной на нары.

– О чем и речь. По шуткам можно судить об интеллектуальном и нравственном состоянии тусовки, в которую ты только что попал.

– Матвей в Белых Столбах. У него поехала крыша.

– Надеюсь, что это шутка?!

– У меня веселый голос?

Какой у финдиректриссы был нормальный голос я знал плохо, потому что говорила она редко. Этот был какой-то испытывающий. Как голос человека, который хочет тебя проверить, но при этом сам не чувствует себя уверенно. Веселым его, в любом случае, назвать было нельзя.

– У тебя отличный голос. И если ты используешь его для рассказа о Матвее, я буду тебе крайне признателен.

– Да пожалуйста! Матвей поговорив с тобой, вызвал меня. Когда я приехала, он метался по квартире – собирал тебе вещи. Рассказал мне в двух словах про ваши приключения. Я мало что поняла. Потом понесся в РУВД. Я поехала с ним. Оттуда нас послали. Для тебя ничего не взяли, сказали, что тебя уже перевезли, а куда – неизвестно. Сказали звонить в понедельник в прокуратуру.

– Врали, суки! Я там три дня сидел.

– Значит врали. Я решила встретиться с одним человеком, который мог бы тебе помочь. Но Мотю взять с собой не могла, потому что этот человек… ну в общем не могла.

– Потому что этот человек за тобой ухаживает?

– Да. Что-то в этом роде. Матвей пришел в бешенство, обматерил меня, бросился в свой Рейндж-Ровер, дал по газам и умчался. Я стала звонить ему часа через два. Ни домашний ни мобильный не отвечали. Итак до ночи. Ночью я позвонила в милицию, потом в больницы, потом в справочную о несчастных случаях. Выяснила в конце-концов, что он в вытрезвителе. Нажрался где-то в баре. Потом разбил машину вдребезги. Срубил рекламный щит. Слава Богу, без жертв. Когда я приехала в вытрезвитель – у него уже была белая горячка в разгаре. Он орал, что его разговоры прослушивают, мысли читают, что вокруг его шеи обвились двухголовые змеи и ему скоро отрежут голову.

– А знаешь, это все правда!

Финдиректрисса подозрительно на меня посмотрела и продолжила:

– Менты к тому времени уже вызвали психиатрическую неотложку. Ему вкололи что-то и повезли. Я поехала с ним. Врачи не поверили в двухголовых змей и поставили диагноз «белая горячка» – «деменция трименс». С параноидальным синдромом.

– Delirium tremens.

– Да. Неважно. Его положили. Я дала врачам денег. Чтоб ухаживали по-человечески. Вот и все.

– Нет не все. Как он сейчас?

– Говорят, что лучше. Спит по двадцать часов. Но когда проснется, то плачет. Утверждает, что он во всем виноват, потому что ушел из казино и оставил тебя одного.

– Говорят? Ты что там не была?!

– Была позавчера. Меня не пустили. Его даже Антон не видел.

– Антона куда-то не пустили? С ума сойти. Подожди, но он же в Америке?

– Он прилетал на выходные, когда услышал, что с вами случилось. Прилетел в субботу вечером, а в понедельник улетел. Я с ним встречалась. Он передал тебе записку.

– Так что же ты молчишь?

– Ты же меня про Матвея расспросами замучил.

Я взял конверт и развернул. 300 долларов купюрами по 10. Очень умно. Спасибо. Я рассовал их по карманам и ботинкам. Потом взял записку. Почерк Антона. Крупный, круглый, очень плохо читаемый.

«Держись! Ничего не признавай. Я делаю все, что могу. Матвей поправляется. Передай мне с Олей записку.

– Хорошо. Я все понял. А как ты сюда попала?

– У меня есть связи.

– Тот самый человек, к которому ты не хотела брать Матвея, отчего он запил, разбил машину и получил белую горячку?

– Тот самый человек. Надеюсь моей вины в том, что случилось нет.

Я задумался. Как люди не любят оказываться виноватыми в том, в чем их даже никто не собирается подозревать!

– Тюремная философия, Оля, не подразумевает наличие собственной вины, как этической категории. В этом смысл тюремной жизни. Иначе можно и до чистосердечного раскаяния дойти, а это здесь не принято.

– Иосиф, как начинающий тюремный философ, может, ты знаешь, в чем смысл жизни на воле?

– Хм… в тюрьме не принято отвечать однозначно.

Она усмехнулась. Так усмехались мои одноклассники, когда я не мог правильно ответить на какой-нибудь их дурацкий вопрос. Типа «не жужжит и в жопу не лезет». Я, не обратив внимание на усмешку, продолжал.

– Но я могу сформулировать ответы на вопрос о смысле жизни в виде экзаменационного теста. А ты сможешь выбрать полюбившийся тебе ответ.

– Давай, – она с интересом посмотрела на меня.

– Вариант А: человек, как и все живое, существо биологическое. Поэтому смысл его жизни – оставить по себе плодовитое потомство. То есть много сильных, умных и красивых детей. И этим обеспечить бессмертие и процветание своих генов. Вариант B: человек, в отличии от всего живого, – существо социальное. Поэтому смысл его жизни – изменить жизнь к лучшему. Выиграть войну с врагом человеческого рода. Уничтожить болезни. Придумать новый источник энергии. И этим обеспечить бессмертие и процветание человечества. Вариант C: человек – существо, созданное Богом по Его образу и подобию. Он должен придумывать, рисовать, писать, лепить, строить, изобретать. Создавать что-то новое, конкурируя с Творцом (причем, с точки зрения евреев, лучше делать это не по субботам). И творчеством обеспечить бессмертие и процветание собственного имени. Вариант D: вопрос поставлен некорректно.

– Ну хорошо. Допустим. А к какому ответу склоняешься лично ты?

– Я, лично, склоняюсь к вопросу.

– Ты, похоже, атеист.

– С чего ты взяла?

– Потому что о служении Богу и выполнении заповедей с попаданием в рай в качестве призовой игры ты так и не упомянул. Вариант E.

– Да? – Мне стало стыдно. – Ну забыл… Что же ты хочешь? – Сложный вопрос. Экзистенциальный.

Мне стало обидно, что отпущенные тридцать минут скоро истекут, а я веду бессмысленные разговоры о смысле жизни. Похоже, Оля решила, что я пытаюсь произвести на нее впечатление. Она смотрела мне в глаза и внимательно слушала. Я понял, что пора заканчивать.

– Ты не знаешь, как там Маша и мама?

– Антон говорил, что они носятся по адвокатам, которые уже слупили с них порядком денег. Эффекта, как видишь, нет.

Мне не понравилось слово «носятся». Когда Маша бралась за дело, можно было быть абсолютно спокойным. Лучше, чем она, сделать его никто не мог. Тем не менее, эффекта действительно не было. Пока.

– Ты, кстати, не знаешь, почему ко мне не пускают адвокатов?

– Твоему делу присвоен статус ОК. Что означает особый контроль. Интересно, чем это ты его заслужил?