Кот - Александр Покровский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Что это у вас?
Спрашивающий - мужчина.
Странно было бы, если б это была женщина.
Но что можно сказать о его внешнем облике? Вы видели когда-нибудь корову на лугу? У нее на шее колокольчик, у колокольчика есть язычок, а у язычка - щербины, каверны, трещины.
Так вот, любая трещина или каверна на том язычке колокольчика луговой коровы несет в себе куда больше интеллектуального смысла, чем весь облик этого несчастного, умноженный на сто.
– Это кот?
А что, я похож на барсука?
– Кота ко мне в каюту. Крысы совсем одолели. Вчера съели мой китель.
Ах, вот оно что. Это старпом. Мы уже слышали историю с его кителем.
Меня мгновенно перенесли в каюту старпома и сунули мордой в новую дырку.
В дырке сидела крыса.
– Привет вам, Себастьян! - сказала крыса.
Надо заметить, что после "привет вам, Себастьян!" я нападать не способен.
– Привет вам, крыса! - сказал я.
– Я - Калистрат, член Совета девятнадцати по связям с общественностью. Это я посылал вам сообщения через акустический узел. Не могли бы вы, любезный друг, посторониться и дать мне выскочить? Мне представляется, после этого вы должны броситься за мной, и мы вместе удерем через плохо закрытую дверь.
Мы так и поступили. Как только Калистрат, член Совета по связям, накануне раздраконивший китель, рванул на выход, старпом тут же вскочил на стол, где, стоя на четвереньках, с интересом наблюдал за происходящим.
Я бросился за Калистратом, и мы с грохотом чего-то рухнувшего вслед вынеслись из каюты.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ. О странностях
Странно, но во время побега мне почему-то вспомнилась Деметра.
И, собственно, не сама Деметра, а то, что ее реакция на утрату Персефоны была не совсем обычной. Она - и реакция, и Деметра - сначала была горестной, затем подавленной и, наконец, негодующей.
Скитаясь по земле в попытках разузнать о том, что случилось с дочерью, в желании вернуть ее перестав мыться, она - теперь уже только Деметра - разыграла последовательность действий, которая, как нам кажется, поразительным образом предвосхитила все стадии меланхолии, описанные доктором Фрейдом в 1917 году.
Я же в отличие от этой немытой горюньи, от всех этих переживаний немедленно ощутил желание освежиться, что и сделал, едва только зад Калистрата исчез за ближайшим поворотом.
А вы знаете, как я моюсь.
Вам известно, сколько я в это вкладываю сил.
А откуда они появляются, эти силы? (Закономерный вопрос.)
Они появляются только после сильнейших переживаний, душевных движений.
Все это пришло мне на ум, когда я долизал себе хвост.
Это умозаключение поставило точку моим размышлениям о силах, потраченных на омовение.
После чего я подумал о государстве.
Я не могу вам сказать, почему, когда я лижу себе хвост, мне приходят мысли о государстве.
Может быть, государство похоже на что-то такое же необходимое, как собственный хвост?
А может, функции государства - ловить и давить - не могут оставить меня равнодушным.
– Кис! Кис! - слышу я.
– Пыс! Пыс! - как говорят в Голландии. Меня пытается найти вахтенный.
Фиг ему - как говорят на островах Фиг Жи. Впредь я буду еще более осмотрительным. Я осторожненько сунулся в форточку - надо узнать, как там поживают наши приятели.
– …С самого детства (у Шурика было детство) у меня очень непростые отношения с картофелем (чего только не случается с овощами). На первом курсе училища мы по ночам чистили его тоннами. Вернее, кожуру с него снимала специальная машина, в которую при остановке все стремились сунуть голову, чтоб понять, как она это делает, а мы уже вырезали глазки.
И вот на практике в полку морской пехоты я сижу ночью и тоже вырезаю глазки. Все пошли покурить, и я, как некурящий, остался. И вдруг сзади слышу: "Ты что делаешь?" Поворачиваюсь - надо мной нависает огромный старшина морпех. "Вот, - говорю я, маленький и смущенный, - глазки режу". И тут слышу: "Режу?! А что мы жрать-то будем?!!" С тех пор я уже не режу глазки.
Вот такая история.
– Когда разрешили всем военным выращивать картошку, - вступает в разговор мой хозяин, - кронштадтский комендант приказал гауптвахте засадить его личное поле. А на губе тогда сидели одни годки. Их привезли, дали им семенной материал, сказали: "Вот оно, пространство", - и оставили одних. Они посадили всю картошку посреди поля в одну яму двухметровой глубины. А комендант все ходил и ждал всходов. Она взошла, когда годки уволились в запас. Посреди пустоши выросла гигантская картофельная клумба.
– Тихон, что у тебя есть о картошке?
– Ничего нет. Я ее ненавижу! Так ненавижу, просто жуть! Ненавижу ее сажать, полоть, вносить под нее навоз, который тоже ненавижу. И то, как она зреет, ненавижу.
– Тогда слово "поезд".
Что это с ними?
Ах, может быть, они говорят слова, а потом на них рассказывают всякую всячину?
– У кого что есть на слово "поезд"?
Я прав. Увы.
– У меня есть, - оживляется Шурик. - Слушайте: еду в плацкарте, а рядом папа с маленькой дочкой. Она ему: "Папа, папа, я хочу в туалет". - "Ну, пойдем в туалет". - "А-а-а… боюсь, там дырка". А в туалете действительно вместо унитаза на полу огромная дыра, и туда страшно смотреть, потому что дорога мелькает. Девочка ныла-ныла и наконец нассала на газету. А папа ей потом: "Будешь пирожок?" - "Нет". - "Тогда пойдем в туалет". - "А-а-а…"
Мда. Сюжет мне понравился. Девочка, безусловно, была фрустрирована тем обстоятельством, что в дырку мелькала дорога, и у нее теперь будут сложности с анальным сексом.
О чем бы еще мне подумать?
О трансгрессивном эросе или об эдиповом треугольнике?
А не погулять ли мне?
– Видимо, погулять.
Повернув на выход, я нос к носу столкнулся с Калистратом.
Тот был смущен.
– Я не хотел бы, чтоб моя поспешная ретирада, - заговорил он после небольшой паузы, - была вами воспринята, как невежливость.
– Ах, что вы! Какие пустяки, - пришел я ему на помощь.
– И тем не менее прошу вас принять мою благодарность за спасение. Одному мне бы не справиться.
– Помилуйте, не стоит…
– И все-таки…
Мы раскланялись.
– А теперь, если вы не против, я хотел бы удалиться. Долго пребывать в обществе кота, с крысиной точки зрения, чистейшее безрассудство, - Калистрат попятился и пропал.
Он прервал мои рассуждения.
О чем я?
Об антропологии, археологии, искусствознании, истории, критике, психоанализе или философии?
Видимо, обо всем подряд.
Воистину! Перечисленные области человеческой ограниченности имеют все основания для существования.
Особенно в тот момент, когда я, вытянув лапы, растопырил когти, выгнул спину и потянулся.
В сущности, я, не переставая, думаю о человеке.
О его роли.
О его месте. (О месте его роли, о роли его места.)
По-моему, человек не обладает никаким знанием о будущем.
Иначе как объяснить все эти глупости?
В нашем случае, вообразите, создали корабль, научили его ходить под водой, засунули в него команду и отправили к черту на рога, подозреваю, ради чего-то великого.
Такого же, как каналы на Марсе.
И что в результате? Они лежат в каюте и рассказывают друг другу всякую всячину.
Ну, может быть, я не прав, и теперь они уже не рассказывают, а заняты, к примеру, соотнесением причины и следствия в поисках законов, скажем, бытия?
Посмотрим.
Послушаем.
Говорит Шурик:
– Нельзя отличника держать месяц на корабле. Он с ума сойдет. А тем более если это Саня Бережной, который физически очень огромен и даже страшен, но в трезвом состоянии отличник и отличается скромностью.
Саня вообще почти не пьет, но тут он напился по случаю содержания взаперти, пришел в центральный и говорит начальству: "А с вами, блядьми, я еще разберусь! Вот поссу. Сейчас. И разберусь". Испугал начальство до смерти и полез наверх ссать. И тут ему плохо стало, и он блеванул на середине вертикального трапа. А начальство видит, как что-то сверху льется, и в ужасе замечает: "Он на нас ссыт".
Да. Я был прав. Не думают они о великом.
В частности, они не думают о Родине.
(Я тут где-то видел слово "родина" с большой буквы.
Поначалу я решил, что это женская фамилия, а потом понял, что ошибался.
Родина - это объединяющий символ. Это та булавка, которая всех их скрепляет.
Видимо, это очень большая булавка, и она не только скрепляет, но лишает.
Всяческой возможности.
Что, скорее всего, хорошо с точки зрения все той же Родины.)
Шурик продолжает:
– В зоне курить нельзя. Особенно лейтенантам, потому что это зона режима радиационной безопасности.
А Леня Бычков стоял перед дверью родного контрольного дозиметрического поста и курил.