Счастье потерянной жизни т. 2 - Николай Храпов

— Катя, Катюша, хоть ты и говоришь, что совсем нет никаких сил, а я уверен, что если тебя сейчас вдоль спины хлестнуть вожжами, ох, как бы ты побежала!

Обида хлынула к самому горлу, внутри что-то заклокотало но набралась силы, стерпев, не заплакала и ничего не ответила на это бесчеловечное "утешение", хотя потом, всю жизнь Екатерина Тимофеевна знала цену "ласки" своего деверя и никогда больше не обманывалась.

От Гавриила Федоровича долго не было никаких вестей, но к зиме он прислал письмо, в котором сообщил, что на фронте почти не был, но взят немцами в плен. Из лагеря его вскоре забрал хозяин завода, и что по милости Божьей, он храним. Хозяин уважает его и ценит, там он встретил еще братьев. Это известие успокоило Екатерину Тимофеевну и как-то прибавило энергии к жизни. Четыре года, прожитых в разлуке с мужем, укрепили ее и физические, и духовные силы. Гавриил Федорович возвратился к семье в 1918 году и застал хозяйство в полном благополучии.

Жена встретила его с тихой, глубокой внутренней радостью; с криком изумления и восторга облепили его дети. В сердечной горячей молитве вся семья склонилась перед Богом, таким образом, Гавриил Федорович застал в полном порядке не только хозяйство, но и семью.

В первый год (по возвращению из плена) ему пришлось приложить много усердия, чтобы совершенно освободиться от материальной зависимости перед родственниками и жить самостоятельно; это помогло приобрести и духовную свободу.

Желание собрать рассеянных членов общины и восстановить дело Божие, в своем селе и в своей округе, овладело как Гавриилом Федоровичем так и Екатериной Тимофеевной с новой силой. Вскоре, по предложению своих друзей, он поехал в Москву, чтобы восстановить общение с братьями и узнать о состоянии всего братства.

Разыскав в Москве одного из служителей братства (у Рогожской заставы), он был приглашен остановиться у него 2–3 дня, чему Гавриил Федорович очень обрадовался. В ожидании, когда брат освободится для беседы, он сел в кресло. В это время дверь комнаты отворилась и вошел старец, украшенный густой бородой. Он, сложив дрова у печи, с доверчивой улыбкой подошел к Гаврилу Федоровичу, поприветствовался и внятно отрекомендовал себя: брат Приймаченко.

После того как растопили печь, был приготовлен и стол к обеду. За столом брат Приймаченко рассказал о недавнем событии в селе, где ему пришлось совершать крещение:

"В молодой общине собрание было очень многолюдное, несмотря на озлобление некоторых жителей. По окончании богослужения было объявлено членское собрание для приема новых членов церкви, и одновременно сообщено о том, что на следующий день будет водное крещение в проруби. Поздно вечером, когда все уже было закончено, ко мне подошла молодая сестра из числа, готовящихся к крещению.

— Дорогой брат, посоветуйте мне, что делать? — у сестры задрожал голос, а из глаз потекли слезы. — Завтра будет крещение, а мой муж — ужасный гонитель. Он часто сильно избивает меня за то, что я хожу на собрание, а сегодня заявил: "Завтра будет ваше крещение, не вздумай креститься и ты. Если же пойдешь, знай, много говорить не буду, вот этой дубиной (в руках он держал тяжелую дубовую палку) размозжу башку тебе, и сам на себя пойду заявлю. Как собаку, брошу и закопаю тебя в яму, слышишь меня?" Братец, мы с ним прожили уже много лет, он попусту не говорит, страшно мне. Не знаю что делать? Боюсь и Бога.

Я ответил не сразу: подумал, подождал, что скажет мне Господь.

— Сестра, у тебя сколько-нибудь есть веры в силу Бога, что Он может спасти тебя?

— Да, брат, Он уже не раз спасал. Если бы не Бог, то я давно была бы на том свете. Вот погляди, синяк-то, чай, и сейчас не сошел, — при этом сестра показала на своей руке черный след, запекшейся от удара крови.

— Так вот, если хочешь победить и радоваться, ты готова принять любой мой совет? Но положись только на Господа, — сказал я ей.

— Конечно, братец, лишнего-то, чай, не скажешь, сам испытал за Бога-то кары не меньше, говори! — ответила сестра.

— Сейчас придешь с собрания, ты ничего не говори ему, помолись да ложись спать. Завтра же, чуть свет, соберись, горячо помолись, разбуди мужа да скажи ему: "Вставай, запряги коня в розвальни, захвати тулуп да отвези меня на реку к проруби, я креститься буду!"

Совет она доверчиво приняла и, помолившись со мной вместе, пошла домой.

Наутро, чуть свет, поднялась, вывернула лампу, стала собираться. Кровать заскрипела.

— Ты куда это разряжаешься? — спросонья гневно спросил муж.

— Я сегодня окреститься должна, вставай, отвези меня на прорубь да тулуп не забудь захватить — после крещения согреться надо! — ответила она кротко, но решительно, а сердце в груди замерло, когда она посмотрела на мужа.

Взъерошенная голова его вдруг упала на подушку, а потом он порывисто поднялся и, взглянув на жену, горящими от злобы глазами, проговорил сквозь зубы:

— Значит, креститься надумала, баба? Ну что ж, я тебя окрещу! О-т-р-о-д-ь-е!

Молча он собрался, неторопливо толкнул дверь, и со злом хлопнул ею за собою. Жена аккуратно застелила постель и, помолившись, вышла за мужем во двор. Утренний морозец хлестнул по лицу, но лицо и сердце её горели так, что, казалось, пылали одним огнем.

Муж уже с усердием затягивал супонь у хомута и, поправив чересседельник, прошел мимо жены, злобно окинув ее взглядом, плюнул и вышел за калитку.

С полчаса он не возвращался. Роем кружились мысли в голове у жены: "Куда он девался?"

Затем послышались торопливые шаги, и муж с соседом, молча пройдя мимо нее, вошли в избу. Несколько минут она стояла в нерешительности: "Что ей делать?" Потом зашла за ними в избу.

На столе стояла выпитая бутылка из-под самогона, муж с соседом (одетые и в шапках) закусывали наспех солеными огурцами.

— Что, невтерпеж? — бросил со злом муж в лицо жене, выходя с соседом из избы.

Чем-то жутким щипнуло сердце, но с тихим шепотом: "…спаси, Господи, дитя Твое", — вышла за ним и жена.

Муж вышел из клети с двумя страшными дубинками, подошел к саням и, подняв сено, бросил их злобно туда.

— Ну садись, с-в-я-т-о-ш-а, повезем тебя, окрестим! — процедил муж.

Жена села позади на сено, которым были прикрыты дубины.

Хозяин открыл ворота, вывел лошадь, вместе с соседом на ходу прыгнул в сани.

Огонек от прикрученной лампы, еле освещая окно, быстро исчез в предутренней мгле. В сердце сестры мелькнуло: "Вернусь ли, что задумали они?"

Село почти еще спало. Легкой рысцой лошадь направилась к реке. "Ну, слава Богу! — подумала сестра, — Не завезли бы куда еще, в голове-то у них, не знаешь что".