Женщина в Берлине - Марта Хиллерс

Понедельник привел к нам посетителя. Не из дома и не из района рядом, а с расстояния 2 часов ходьбы района на западе, из деревни Вильмерс. Девушка по имени Фрида, полная рассказов и слухов.

Вся эта история начинается с племянника вдовы, молодого студента-медика. У засвидетельствованного студента была однажды ночью в его университете смена по противовоздушной обороне. Молодая студентка-медик одновременно была с ним на противовоздушной обороне. Результатом этой общей борьбы стала беременность. Родители девочки 19 лет настаивали, сломя голову, на браке, ему было 21 год. Между тем какой-то генерал Гельденклау схватил молодого человека для фронта. Точно не знают, где он находится. Его молодая супруга, однако, теперь на восьмом месяце беременности, подруга как раз этой Фриды, которая сидит теперь у нас на кухонном стуле и передает послание.

Первый вопрос вдовы: «Ее изнасиловали?» Нет, Фрида, проходила все это время невредимой, то есть, не совсем невредимой, один раз ее зажали в подземном переходе к стене, но ему было не когда, был бой, он не имел времени поразвлечься. Вообще, войска пронеслись бегом мимо них, так сказать, галопом, незадолго до капитуляции без того, чтобы обосновываться надолго. Будущая мать показывала на свой животик и говорила "киндер" – и ее ни разу не тронули.

Все это сообщает нам малышка с чистыми, как отполированными глазам в. Я знаю эти глаза, видела их слишком часто, это мои собственные глаза, которые смотрели так на меня из моего зеркала, когда я жила на крапиве и крупе. Действительно, их сильно прижало, и поэтому Фрида взялась за трудоемкий поход, как она говорит, по абсолютно немым, пустынным улицам. Она просит для племянницы вдовы и ее будущего ребенка помощи в питании. Она сообщает, что девушка весь день лежит на спине и при самой незначительной попытке вставать, у нее начинаются приступы головокружения. Медицинская сестра посмотрела при случае нее и объяснила, что если мать недостаточно питается, то плод начинает высасывать соки из материнского тела, паразитируя на крови и мышечной субстанции.

Вдова и я собираемся, и обдумываем, что мы можем собрать: кое-что из масла майора и из его сахара, банку молоко, хлеб, кусок шпика. Фрида рада. Она тоже выглядит жалкой, у нее ноги как палки, колени угловато выступают. При этом она очень бодра и не боится 2 часового обратного пути. Мы радуемся курьеру из дальнего района, просим рассказать нам подробно, какой дорогой она шла, что она видела по дороге. Мы гладим ее и успокаиваем, почти ребенка, наполовину умеряющего с голоду, которая хотела быть, как она рассказывает нам, когда то преподавателем гимнастики. Ну, не думаю что, гимнастика будет скоро востребована в нашей стране. Мы радуемся каждому движению, которое мы не должны делать. То есть, других, голодающих, радуют его. Это еще не случилось со мной, пока что, я хорошо себя чувствую и в силе. Вдова касается больной темы, когда говорит Фриде: «Как дети. Вы не могли что ли улыбнуться какому-нибудь миловидному русскому? Чтобы он принес вам немного еды?»

Фрида улыбается глупо и говорит, что у них в блоке нет русских, иначе... И складывает вместе подарки, которые размещает в принесенной хозяйственной сумке.

Это посещение очень подновило нас. Мы, не отрезанные все же от всего мира, могли бы рискнуть на прогулкой пешком в другие районы к друзьям и знакомым. С тех пор мы планируем постоянно и обдумываем, можем ли мы решаться на это. Господин Паули напротив. Он считает, что нас могут схватить и послать на принудительный труд, возможно, в Сибирь. Мы приводим пример Фриды, которая сделала это.

Дальше, это я пишу уже под вечер. За моей спиной у меня есть уже первое большое путешествие. Дошло до смешного. Я сидел на подоконнике, хотя на улице редко увидишь другого человека, водоворота русских. Приехал какой-то русский, останавливается перед нашей дверью - майор.

Я - немедленно съехала вниз по лестнице. Сверкающий чистотой, новый немецкий велосипед. Я прошу и прошу: «Можно покатиться? Только 5 минут?»

Майор стоит у бордюра и вздыхает. Он не точно знает, опасается, что велосипед могут отнять у меня по дороге. Наконец, я уговорила его.

Солнце. В один миг становится теперь тепло. Я нажимаю на педали, так быстро как могу. Ветер шумит у меня в ушах. Я шумлю, и это доставляет мне радость после всего этого жалкого сидения – и оглядываюсь, как бы меня никто не задержал и не отнял велосипед. Мимо проносятся черные сожженные руины. Здесь война прекратилась на 1 день раньше, чем у нас. Видны уже гражданские лица, которые подметают тротуар. 2 женщины двигают абсолютно обгоревшую операционную коляску, вытащенную, пожалуй, из обломков. Наверху на ней старуха лежит под шерстяным одеялом, с бескровным лицом; все же, она еще живая.

Чем дальше я еду к югу, тем больше война отступает. Здесь видны уже немцы в группах стоящие и болтающие. На нашем углу люди еще не решаются. На садово-огородных участках копаются женщины и мужчины. Перед туннелем возвышаются еще сооруженная фольштурмом баррикада. Я спускаюсь, двигаю мой велосипед через свободную щель. За туннелем, на лужайке перед станцией городской электрички, - холмики, украшенные зеленью, с покрашенными в ярко-красный высокими деревянными столбами. Доска укреплена на каждой колонне, рукописная бумага под стеклом обрамлена бумажной полосой. Я читаю 3 русских имени и даты смерти, 26 и 27 апреля 1945 на досках.

Я стояла довольно долго. Вообще, это первая могила русского, которую я вижу так близко. Видела проезжая только временные кладбища; выветренные доски, косо стоящие кресты, печаль и забвение деревенской нищеты. В наших газетах сообщали снова и снова, что русские мертвых солдат прячет как позор, что они закапывают их в братских могилах и землю выравнивают, чтобы сделать это место неузнаваемым. Это не соответствует правде. Такие деревянные колонны и вывески нужно везти с собой. Это фабричный товар, изготовлен по схеме, дешевый, с белой деревянной звездой вверху – пусть грубо, выглядит некрасиво совершенно, но все же, красного цвета, совершенно ясно для того, кто видит. Они устанавливают такие колонны и по стране. Следовательно, они также занимаются могильным культом, культом героев, хотя, все же, ее официальная догма ничего не говорит об этом. Если бы речь шла о простой маркировке могил, с целью более позднего обнаружения, то простой вывески с именем или номерным знаком хватило бы. Так они могли бы сэкономить себе их большое количество красного цвета и звезд. Но нет, они окружают солдатскую смерть красным нимбом, жертвуют работу и полезную древесину ради прославления героев, хотя им этого сейчас не хватает.

Я нажимаю снова на педали, так быстро как могу, уже дача видна, в которой в конце моя фирма была размещена временно. Переносил ли пожалуй маленький червь на земляном этаже время без молока при жизни?