Полуночный ковбой - Джеймс Херлихи

Внизу раздался звук, словно кто-то свалился с лестницы. Джой кинулся вниз, перепрыгивая через две ступеньки, и увидел, как, подтягиваясь за перила, Рэтсо пытается приподняться и встать. Он еще раз свалился, Джой поднял его на руки, и Рэтсо проинструктировал, как его подобает опустить на пол. Джой поставил его так, чтобы Рэтсо мог опереться на здоровую ногу и со смертельно бледным лицом ухватился за стойку перил, сжав зубы. На второй площадке к тому времени показалась женщина. Спустившись к ним, она осведомилась:

— Что случилось?

— Он упал, — сказал Джой.

— С ним все в порядке?

— А с тобой, — скривившись, сказал Рэтсо. — Со мной-то все в порядке.

— Ну, если ты в норме, сказала она, — чего висишь на перилах? Так можешь ходить или нет?

— Да могу! Натурально я могу ходить! — Сделав три шага, он ухватился за косяк. — Не поможешь ли?

— Ага, — сказал Джой, — но только до подземки, идет?

— О нет, я могу не устоять, — Рэтсо изобразил жеманную девицу. — О, поддержи меня!

— У него есть на такси, — сказала женщина. Она повернулась к Рэтсо. — Так, значит, с тобой все в порядке. Так?

— Я тебе уже сказал «да»! — гаркнул Рэтсо.

— Он в норме, — повернулась женщина к Джою. — Идем.

3

Прошел час. Женщина лежала, подперев подбородок рукой, а другой она гладила Джоя.

— Это случается, — сказала она. — Не переживай. Ты в самом деле волнуешься? Да ладно, брось. Почему бы нам просто не поваляться и… посмотрим, что получится. Может, вздремнем немного, а?

Перегнувшись через нее, Джой взял сигарету с ночного столика. — Раньше со мной не было ничего подобного, можешь биться об заклад последним долларом из загашника. Мэм, где же спички?

— Наверху. — Пока Джой прикуривал, она сказала: — Может, если ты не будешь звать меня «мэм», дела пойдут на лад.

Джой лег на спину и выпустил в потолок клуб дыма.

— В первый раз со мной случился такой номер, черт бы его побрал.

Женщина хмыкнула.

Джой бросил на нее короткий взгляд.

— Что? Думаешь, я вру?

Она постаралась придать лицу соответствующее выражение.

— Нет! Конечно, нет! Просто мне почему-то стало смешно, вот и все.

— Да? — спросил Джой. — От чего же?

— Да ерунда.

— Значит, ерунда?

— Ох, да брось ты! Честное слово.

Джой кивнул и снова уставился в потолок.

— Ладно, скажу тебе, — прервала она молчание. — Я вдруг почувствовала себя в твоем положении и поняла, что значит быть профессионалом, то есть тебя в самом деле должны волновать такие вещи. Не то, что ты о б я з а н так близко все принимать к сердцу, но я вдруг представила себе то дурацкое состояние, в котором оказывается трубач без своего инструмента, полицейский без дубинки и так далее и так далее, и я просто… Впрочем, я думаю, что мне лучше заткнуться, а то я сделаю еще хуже!

Джой напряженно размышлял. Он перебрал все мыслимые причины своей неудачи, понимая, что со времени появления в Нью-Йорке он слабел буквально с каждым днем. Вспоминая прошедшее время, он чувствовал, что кровь все медленнее бежит у него по жилам, ибо им овладели усталость и утомление. Мало-помалу город высасывал из него все соки — и постоянно, едва ли не каждую секунду, он что-то терял; с каждым шагом по тротуарам Нью-Йорка слабели ноги, терял от городского шума остроту слух, слезились глаза от неоновых реклам, и он ничего не мог обрести — кофе тут, кофе там, порой тарелка супа или мокрых спагетти, гамбургер со сладкой горчицей, банка пива. Но каждый глоток приносил с собой лишь усталость…

Когда он проснулся, сквозь щели в портьерах пробивался дневной свет. И как продолжение сна к нему вернулись мысли об охватившей его слабости. Тысячью разных способов он мог быть выжат, выкручен и выброшен; каждая улыбка стоила ему неимоверных усилий, и каждый раз, когда он, кивая, приветствовал какого-нибудь незнакомца, он терял жизненные силы. Даже тиканье часов или дуновение ветерка крали у него энергию, которая утекала куда-то на сторону.

Ошеломленный этими мыслями, он изумился, почувствовав, что во время сна к нему вернулись силы. Притронувшись к своему телу, и тщательно исследовав его, он едва не впал в истерику от радости, испытав чувство глубокого облегчения и искренней радости. Но они быстро покинули его, уступив место наслаждению от близящейся мести. Он хотел бы громко оповестить о ней, чтобы все обратили на нее внимание, увидев мощь его протеста, когда он через весь небосвод напишет свои инициалы большими буквами — и все содрогнуться.

Женщина рядом с ним спала, лежа на спине. Он положил на нее руку, чтобы почувствовать ее тепло.

Через мгновение они слились, и она только вскрикивала при каждом вздохе. Он овладевал ею спокойно и рассчитано, стараясь не столько доставить себе удовольствие, сколько наказать ее. Но женщине нравилась эта игра. Она кусала его за плечи, чтобы еще больше разъярить его, и ему пришлось заткнуть ей рот рукой, спасаясь от ее зубов, и он продолжал работать, работать, работать над ней, и у женщины стали безумными глаза, и она стонала под его рукой, смачивая ее слюнями, и каждое движение ее тела говорило: «О, да! О, да! О, да!», отвечая на все невысказанные им слова, и между ними шла отчаянная и непрерывная борьба, но она хотела довести его до предела ярости и поэтому вцепилась ему в спину ногтями, и Джой понимал, что она готова высосать из него всю кровь. Вот так они и пьют его кровь. Но на этот раз он успел перехватить их; и он все грубее проникал в нее, все глубже, и глубже, и глубже, и вот на глазах женщины выступили слезы и дыхание у нее прервалось, сменившись какими-то дикими звуками, напоминавшими звериное рычанье, полное ярости, и он отвел руку от ее рта, и, взглянув на нее, увидел, что лицо искажено гримасой, и он крикнул ей какие-то ужасные слова, после чего что-то в ней как будто сломалось и она стала приходить в себя, плача и смеясь одновременно, мгновенно, как сумасшедшая, переходя от рыданий к хохоту, и Джою Баку стало ясно, что женщина обрела радость раскрепощения, и он все настойчивее и настойчивее продолжал овладевать ею, не только потому, что хотел дать ей подлинное освобождение, но и потому, что хотел сам освободиться, хотел убедиться, что силы не покинули его, и наконец она издала долгий низкий стон наслаждения, и он застыл на мгновение, преисполненный радости от своего успеха, а после этого случилось нечто неожиданное: он и сам почувствовал полную свободу. Всем своим весом он обессиленно опустился на женщину. Она продолжала обнимать его, кончиками пальцев нежно стирая кровь, которая выступила из царапин на спине. И не переводя дыхание, снова и снова она говорила ему, как называется то, чем они занимались, словно все пережитое ими, могло продолжаться или обрести бессмертие, запечатленное в самых непристойных выражениях. И когда Джой лежал на ней, уткнувшись лицом в подушку, в памяти у него всплыли двое молодых людей в черном, светловолосые, стройные и спокойные, какими он увидел их днем — Мак-Альбертсоны. И в это краткое мгновение, пока женщина заплетающимся языком вела свою непристойную линию, он мысленно смотрел на этих ребят, и их тайна стала ему ясна. Он видел, как они росли и мужали на его глазах, он видел, как, взявшись за руки, они уходили в неизвестность, рядом, но отдаленные друг от друга, не знающие ни матери ни отца и по сути лишенные признаков пола, не имеющие отношения ни к миру, ни к самим себе в прошлом, и они брели неизвестно куда и зачем в поисках таких же путников, затерявшихся в мире и таких же чужих ему, как они сами, и в это краткое мгновение озарения, на Джоя Бака снизошло осознание того, чем были эти двое — им самим. Они были его порождением, которые в этой ночи искали друг друга.

4

Когда Джой ближе к полудню покинул апартаменты женщины, желудок его был полон едой и горячим кофе, он был чисто выбрит после ванны, благоухал дорогим одеколоном, который вылил даже в сапожки, чтобы отбить запах пота, и в набедренном кармане у него шелестела двадцатидолларовая бумажка.

На Таймс-сквер он купил несколько носков и несколько пар чистого белья, которое и натянул на себя, забежав в туалетную комнату одного из кафе-автоматов. Старое белье и носки окончательно истрепались и, решившись на экстравагантный жест, он оставил их в туалете. Затем он решил потратить пятьдесят центов, чтобы навести глянец на обувь, и пока полировали ее, он мысленно прикинул, сколько у него денег, и подумал, что бы ему с ними сделать. Ему пришло в голову, что неплохо было бы купить белья и носков и для коротышки. И к тому же что-нибудь поесть. И лекарств.

В аптеке на Восьмой авеню он купил аспирина, сиропа от кашля, витаминов, а затем отправился в военный магазин, где приобрел пару длинного белья и две пары красных шерстяных носков, одну большую, а другую поменьше, учитывая, что у Рэтсо были разные ноги.