Прощённые - Юлия Эрнестовна Врубель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Совсем не этого мне надобно.
– Чего же вы хотите?
– Прежде всего хочу понять вас. Зачем вы вознамерились мешать увековечиванию памяти моего сына? Ради чего? Разве я требовала в том вашего участия? Напротив – в начинания моих я действую вполне самостоятельно.
– Да положив на это цельный капитал.
– И что с того? Я трачу невостребованный капитал погибшего Владимира, оставшийся тому от деда и отца его. И вижу в этом лучшее ему применение. Но вы… Вы, помнится и раньше, у меня в Отраде, совсем не понимали устремления моего. Я помню все эти надуманные уговоры… А ваш приятель! Тот странный неприятный господин, который нёс псевдонаучный вздор про память, и уверял меня, что исцеление – в забытьи. Софистика! Я всё желаю помнить!
Но Михаил, не сдерживая горечь в голосе, вдруг перебил её:
– Полноте вам! Да помните ли вы!
Теперь он видел, и вполне отчётливо, её лицо. В нём выразилось некоторое замешательство.
– Не понимаю вас…
– Вы позабыли обещание своё. Как вы могли! Ваша идея помутила вам рассудок. Вы… Ведь вы, поди, так и не осознали… свою жестокость.
Кузина же глядела на него в полном недоумении. Потом спросила тихо, с осторожностью:
– Помилуйте, что же я обещала вам?
Он усмехнулся, отвернул лицо.
– Не мне, но моему единственному сыну Николаю вы обещали… передать сей капитал.
Она смотрела широко раскрытыми глазами.
– Что вы такое говорите? Я обещала … Николаю? Но когда?
Он повернулся к ней.
– Так я напомню вам – про первый, вместе с малолетним сыном, мой визит в Отраду…
Тогда, после безвременной кончины Фёдора Орлова, отец и сын приехали в имение Новосильцевой с бедой и просьбою. Михаил упрашивал кузину выкупить злосчастное имение Фёдора, заложенное за непомерные долги.
– Не токмо ради памяти моего брата, но ради сохранения достоинства и репутации семьи. Когда ещё фамильные орловские имения сдавались за долги заимодавцам? Да разве наши предки приветствовали бы такое…
Затронул он и тему невостребованного капитала.
– Сын ваш, Владимир Дмитриевич, погиб на честном поединке. Ту горькую потерю не вернуть. Но если памятью его и капиталом спасти доброе имя упокоившегося родственника, неужто это было бы неблагородно? Имение тем самым сохранится для семьи. Я вас прошу не из своей корысти.
На это Новосильцева ответила ему с тонкой улыбкой:
– По мне – так вы, любезный кузен, не о том печётесь. Наш родственник о добром имени своём не слишком-то заботился при жизни. Деньгами теперь мало что исправишь – уж поверьте… Земель орловских от такой потери не убавится. Поместье-то, поди, разорено. Трёх таковых на все долги не хватит.
Михаил Фёдорович, молча, потупился…
– Так значит, я права. В участи брата вы не виноваты, так не расплачивайтесь за его грехи. Поди теперь, в собственном вашем положении, вам без того есть за кого просить.
Жестом руки она подозвала к себе Николеньку. Мальчик, склонив темноволосую головку, подошёл. Она погладила племянника по волосам, затем нежно подняв лицо за подбородок, поцеловала. Прижала его голову к своей груди.
– Прошедшего уже не переменишь. Только ребёнку надобно не этого. Ведь будущность наших детей всецело от родительского здравомыслия зависит.
И отпустив от себя мальчика, вновь обратилась к Михаилу:
– Теперь, Михаил Фёдорович, всё токмо в ваших силах.
И, помолчав, добавила:
– А для володенькиного капитала, найдётся применение важнее…
Ростовцев, стоя поодаль, пытался вслушиваться в голоса из экипажа. На несколько минут всё разом стихло… Яков Иванович насторожился. Чуть позже женский голос продолжил разговор.
…Теперь в глазах Екатерины Новосильцевой были испуг и искренняя жалость.
– О, Боже мой! Вы, стало быть, так поняли меня! Поверьте, я и в мыслях не имела… Я говорила совершенно о другом. Я говорила о теперешнем предназначении вашем – в ваших детях. Алексей Фёдорович уже писал мне ранее. Я обещала покровительство и помощь при поступлении племянника в университет. И безусловно, обещание своё исполню. Но капитал Владимира я и тогда намеревалась употребить в богоугодных целях.
Несчастный Михаил, едва удерживая стон, закрыл лицо руками.
Она погладила рукой его плечо. Потом, подумавши, убрала руку.
– Но ведь одним отеческим радением не оправдать разбойничания вашего… Как вы могли, вы – дворянин и офицер, пойти путём преступных злодеяний! Чем перед вами виноват несчастный архитектор! Позор, какой позор…
Михаил Фёдорович поднял голову.
– Дела мои достойны всяческого порицания, не спорю. Но чтобы обвинять меня в разбое… Вы незаслуженно строги ко мне. Я, заручившись обещанием, – Михаил запнулся, – пусть вынужденным обещанием содействия от Якова Ивановича, всего лишь предложил вашему Шарлеманю довольно выгодную сделку. Заказ Сапожникова вместо вашего заказа.
Новосильцева тут же парировала возмущённо:
– Да он от вашей сделки отказался. Об этом вы узнали от Ростовцева. И вы…
– Да. Признаюсь. – Он помолчал, поёжился и нехотя продолжил: – Я вспылил. В горячности, я совершил непозволительное. Надиктовал Василию письмо с угрозой… Да поручил как-нибудь передать, при соблюдении осторожности. Намеревался припугнуть его. Надеюсь, что моя неловкая попытка особого вреда не учинила. Я виноват…
Она же чуть не задохнулась в возмущении:
– Да вы смеётесь ли? Особого вреда? Хватило нам в семействе безобразий ещё от брата вашего покойного, пьяницы и дебошира, Фёдора. Тот, помнится, спалил трактир, куда его за прежние бесчинства не впускали. Скандал едва уладили. И вы! Чинить ночной поджог квартиры Шарлеманя! Разбойник!
Недоумение в глазах Орлова сменилось ужасом.
– Василий! Господи! Федин денщик, Василий! Так он надеялся тем услужить мне… О, боже мой! Несчастный инвалид…
Этой же ночью в дорожном экипаже купца Сапожникова, снабжённые сопроводительными документами приказчика, Михаил Фёдорович с Василием отправились в Москву.
Несколько дней спустя, уставшая от долгого поста российская столица встречала Пасху. С утра – причудливым и мелодичным хором – перекликались все столичные колокола. Нарядный люд с плетёными корзинами, прикрытыми узорчатыми рушниками, тянулся в церкви. В кондитерской – пекарне у Филиппова шёл бойкий торг пасхой и куличами…
…Только одно досадливое уличное происшествие слегка подпортило в то воскресение всеобщий праздник. Некий бедовый, угостившийся в честь праздничка без меры, лихой извозчик, погнал лошадок да не въехал в поворот, и опрокинулся. Бедняга выпал с козел и приложился темечком к булыжнику на мостовой, да тут же и преставился.
Газеты в эти праздничные дни о столь малозначительном событии писать не стали, и скудное упоминание о нём осталось только в полицейских сводках.
Эпилог
1 мая 1834 года в Лесном, на месте постоялого двора, близ места памятной дуэли, был заложен храм в честь святого равноапостольного князя Владимира. Спустя четыре года, храм освятил митрополит Московский Филарет, как духовный отец основательницы
Храм, возведённый по проекту Шарлеманя, стал
