Прогулки по чужим ночам - Алла Полянская

— Метрика. Похоже, у тебя два свидетельства о рождении.

Действительно. Потому что в той, что всегда была у меня, в графе «родители» стоит прочерк, а в этой они указаны: Климковская Любовь Васильевна и Вернер Клаус-Отто. Отчество звучит дико — Клаусовна, но с фамилией Вернер — вполне сочетается. Вернер Элиза Клаусовна. А в моей обычной я Климковская Элиза Игоревна. Блин! Значит, первую выдали в Ивске? Сразу после рождения? Это и есть тот документ, который подтверждает отцовство Клауса? Но кто и как ее сделал?! Представить не могу. Возможно, именно это искал Стас? Но зачем?

— Смотри, вот еще фотографии.

На них сам Климковский вместе с Любой и какой-то темноволосой высокой женщиной, очень на него похожей.

— Наверное, это его мать. — Рыжий заинтересованно рассматривает фото. — Он на мать был похож. И снимок любительский, видишь, в деревне снимали — Любе здесь лет семь-восемь.

Лицо у женщины приветливое, но глаза грустные, она крепко обнимает сына и внучку, словно хочет защитить. Я даже представить не могу, что она думала обо всей этой ненормальной ситуации — и любила их обоих, и беспокоилась, и сердцем чуяла беду — и знала, что ничем не может помочь.

А это вот...

Это совсем другое лицо — бледное, бесцветное, но не от косметики, а от природы. Черты правильные, но невыразительные. Думаю, в молодости она тоже не была красавицей. Иной раз случается такая внешность — все вроде бы на месте и неплохо сделано, а остается впечатление серости, и второй раз на этом лице взгляд не остановишь. Правда, бесцветные, лишенные индивидуальности вывески при помощи макияжа можно превратить во что угодно, но этой старухе подобная процедура уже вряд ли нужна.

— Это, по ходу, наш злой гений — Ольга Климковская. Видимо, старик положил ее фото сюда, чтоб мы знали врага в лицо, даже если это уже давно мертвый враг. — Рыжий бросает фотографию на стол. — Я все время думаю, как он это сделал — выследил ее, понял, куда она направляется, догнал и на людном вокзале сумел увести ее куда-то, да так, что никто не заметил. А ведь она, я уверен, была действительно более хитрой и опытной. Но такова оказалась его жажда расквитаться за смерть дочери и защитить тебя, что он это сделал.

— Неважно. Ему надо было раньше что-то предпринимать.

— Лиза, не нам с тобой их судить. Ты пойми, это люди со сломанной психикой — абсолютные социопаты. Это не кино с благородными разведчиками, эти люди делали вещи, которые немыслимы для нас: убивали, пытали, предавали друг друга да бог знает что еще. И они знали только один метод решения проблем: убить врага. Потому Климковский и не стал ждать, когда Корбут пустит в ход материалы, которые нашел на Ольгу. Так совпало у них, наверное.

— Бог с ними вовсе. Рыжий, смотри, вот его завещание — в мою пользу, и давнее, лет пятнадцать ему. Что мне теперь с его квартирой делать?

— Потом об этом подумаем. Вот документы из стола Корбута... странно, зачем он прятал свидетельство о рождении какой-то Ольги Павловой? Кто такая — эта Ольга?

— Неважно. А этот негатив...

— Потом посмотрим, сейчас все равно не разберем — нет аппаратуры. Но вот что... я видел, где-то видел это лицо... — Он берет фотографию Любы Климковской. — Видел!

Рыжего заклинило, я знаю, как это бывает. Ну где ты мог видеть ее лицо, если даже я сегодня увидела его впервые? Но Рыжий упрям, как стадо мулов, и ищет в темной комнате черного кота.

— Вспомнил!

Да неужто? Какое еще новое открытие запутает эту и без того запутанную ситуацию?

— Вот газетная вырезка, которую ты взяла у покойного Корбута.

Рыжий прав, как всегда. Красивая, хоть и немолодая пара в вечерней одежде, и если отбросить детали — замысловатую прическу, драгоценности и декольте, — то женщина в газете похожа на Любу Климковскую как... как близнец.

— Там что-нибудь написано, под фотографией?

— Написано, но не для нас, — я раздраженно бросаю вырезку на стол. — Это по-немецки. Я тогда еще подумала, что вырезка из немецкой газеты.

— Дед говорил, что похоронил свою дочь. Может, соврал?

— И что? Через столько лет ее стало тревожить мое существование? Притянуто за уши.

— Согласен. Но я прочитал. Понять-то можно. Это Клаус-Отто Вернер и его жена Анна Вернер. Ну, смотри сама, латиница везде одинаковая.

Действительно, если бы я не была так зла, то и сама бы прочла. Что ж, теперь я знаю, от кого унаследовала гренадерский рост и склонность к полноте. Клаус, наверное, тоже боролся с лишним весом. Но животик у него, видимо, был. Его волосы цвета спелой пшеницы красиво уложены, и глаза такие же, как у меня. Ничего не шевельнулось в моей душе от мысли, что я смотрю на своего биологического отца, которого совсем недавно убили. Что мне до него? Убили — значит убили, у нас часто убивают, а государство в лице полиции ловит преступников и сажает их на шеи налогоплательщиков. Вот такая гуманность шиворот-навыворот. А я другой раз думаю: зачем в лабораториях проводят опыты над кроликами и котами? Эти милые пушистики — само очарование. Пускай бы проводили опыты над убийцами, нечего кормить их до самой смерти, пусть пользу приносят. И утрите сопли, господа гуманисты, для начала изучите статистику тяжких преступлений.

— Лиза, у тебя лицо как у Джека-потрошителя.

— Я думаю об испытаниях новых препаратов.

— Ну да, это все объясняет.

Рыжий меня не поймет, он идеалист и считает, что с каждым мыслящим существом можно договориться. Беда лишь в том, что он не понимает одной простой истины: биологическая принадлежность к виду homo sapiens не гарантирует автоматически способности к мышлению.

— Там еще что-то есть. — Рыжий перекладывает бумаги. — Лиза, не спи.

— Я не сплю. Просто думаю.

Я думаю о том, куда подевалась девочка с этих фотографий. Она жила когда-то, точно жила — потому что вот здесь сижу сейчас я, единственное подтверждение ее бытия. Я долгие годы ненавидела и презирала ее, хотя теперь мне это кажется не столь бесспорным. Но уже поздно. Нам так и не пришлось встретиться, чтобы выяснить отношения.

— Лиза, а это вот... тебе. Письмо.

Да, старик что-то говорил о письме. Небольшой лист бумаги, вырванный из чьего-то блокнота. Шариковой ручкой, неровным нервным почерком написан текст. Лучше бы мне его не читать, но я прочитаю, ведь моя сказка о потерянной принцессе приказала долго жить в любом случае.

«Моя маленькая девочка! Или ты уже большая — но для меня ты всегда маленькая. Я не знаю, какая ты стала, и никогда не узнаю. Я пишу это — и очень спешу, хотя такие вещи не делаются в спешке, но так получилось. Я только хочу сказать, что с первой минуты, как увидела тебя, и до последнего своего вздоха я думаю только о тебе, моя маленькая Элиза. Я так люблю тебя, что от этого в груди больно. И мне остается только надеяться, что чужие люди пожалеют тебя и ты не узнаешь никогда той боли, какую довелось узнать и испытать мне. Не проклинай меня, если можешь, если б на то была моя воля, я никогда бы не оставила тебя на чужих людей, но меня вынудили. И я всякую минуту молю бога, чтобы он послал тебе счастья и сохранил от врагов. Я так хочу, чтобы ты была счастлива, родная. Может,моя молитва убережет тебя, ведь я сама не смогла. Прости, что не сумела защитить тебя. Твоя мать, Любовь Климковская».

Может, это твоя молитва, Любовь Климковская, хранила меня? Я всегда была везучая — настолько, насколько может быть везучим ничей ребенок. Может, это оттого, что она молилась обо мне? Не знаю, а бог молчит.

— Как ты думаешь, она знала, что Ольга ей не мать?

— Похоже, что знала, но только это ничего не изменило. Надо позвонить Остапову, у меня где-то была его визитка.

— Завтра позвоним, а сейчас спать.

Я не могу уснуть. Я совсем не хочу спать, вода в ванной такая теплая, пена вкусно пахнет... Как там наш Стас? Жив ли? Я хочу, чтобы он выжил. Это несправедливо — умереть на полдороге. Я не верю, что он родился для того, чтобы умереть вот так Хватит с нас Кука и Ирки.

— Лиза!

Это Рыжий чего-то хочет от меня, только напрасно, мне лень даже отвечать, а мысли колются, как гвозди. Моя голова полна гвоздей.

Я чувствую, как Рыжий вытаскивает меня из воды, а в теле такая слабость, словно меня накачали транквилизатором. Я сплю и не сплю, странное состояние... эй, нельзя ли поосторожней? Не надо так дергать меня за руки...

— Значит, это и есть гнездышко для греховных удовольствий?

Голос мне знаком, но глаза открывать не хочется.

— Да, мы решили, что в такой квартире нас будет трудно найти. — Рыжий почему-то оправдывается. С чего бы это? Даже если бы вышеназванные утехи имели место, то это никого не касается, у нас свободная страна.

— Ты прав. Лиза, вы уже проснулись.

— И что? — Я даже глаз не открыла.

Иди отсюда, я тебя не звала. К тому же я не солдат, чтобы вскакивать ни с того ни с сего. Утром я люблю немного полежать, и не надо портить мне удовольствие.