Петербургская повесть - Марианна Басина

Как нуждался он в умной и справедливой оценке содеянного им!

У Пушкина и его друзей не было теперь ни газеты, ни журнала. И Гоголь решился. Написал в Москву человеку, с которым не был знаком лично, но которого уважал и ценил как критика, другу Погодина профессору Московского университета Шевыреву. «Посылаю вам мой Миргород и желал бы от всего сердца, чтобы он для моей собственной славы доставил вам удовольствие. Изъявите ваше мнение например в „Московском наблюдателе“. Вы этим меня обяжете много: Вашим мнением я дорожу. Я слышал также, что вы хотели сказать кое-что об Арабесках». Письмо кончалось словами: «Жму крепко вашу руку и прошу убедительно вашей дружбы. Вы приобретаете такого человека, которому можно все говорить в глаза и который готов употребить бог знает что, чтобы только услышать правду».

Вскоре в журнале «Московский наблюдатель» появилась статья Шевырева о «Миргороде». На первый взгляд — восторженная. А по сути… Гоголь, говорил Шевырев, превосходный комический писатель. «Читая его комические рассказы, не понимаешь, как достает у него вдохновения на этот беспрерывный хохот». Стихия же комического, по мнению Шевырева, «безвредная бессмыслица». Это, стало быть, и стихия Гоголя. Шевырев жалел, что Гоголь пишет о «низших» слоях общества и призывал его писать «светские повести» о людях «высших» классов. Он тоже не любил в литературе «грязного».

Не этого ждал Гоголь от статьи Шевырева. «Тарас Бульба выше всего!» Будто есть в литературе высокое и низкое, будто случайно стоят они рядом в «Миргороде» — «Тарас Бульба» и повесть о глупейшей ссоре двух помещиков. Какова жизнь, таковы и люди. Там, в Сечи — справедливость, равенство, вольность и люди — богатыри. Здесь — жизнь уродливая, не жизнь — мельтешенье. И люди — уроды. «Кто из русских читателей не знает теперь о знаменитой ссоре Ивана Ивановича с Иваном Никифоровичем?.. Кто не надрывался от смеху, читая все это?» Не так уж она смешна, эта веселая повесть… Но, верно, и Шевыреву не дано это понять.

«ЖАЖДУ, ЖАЖДУ ВЕСНЫ»

Гоголь очень устал. Уроки в Патриотическом институте, лекции в университете, работа над «Арабесками» и «Миргородом», хлопоты с изданием, цензурные передряги — такое могло подкосить и атлета, а он не был атлетом и последнюю зиму часто хворал.

Даже вышедшие «Арабески» не смог самолично вручить Пушкину. Послал с Якимом, сопроводив запиской:

«Я до сих пор сижу болен, мне бы очень хотелось видеться с вами. Заезжайте часу во втором; ведь вы, верно, будете в это время где-нибудь возле меня. Посылаю вам два экземпляра Арабесков, которые ко всеобщему изумлению очутились в 2-х частях. Один экземпляр для вас, а другой разрезанный для меня. Вычитайте мой и сделайте милость, возьмите карандаш в ваши ручки и никак не останавливайте негодование при виде ошибок, но тот же час их всех на лицо. — Мне это очень нужно. Пошли вам бог достаточно терпения при чтении!

Он не отдыхал по-настоящему с лета 1832 года, с того самого лета, как ездил домой в Васильевну. Желание было, но не было средств. Два года назад писал он Погодину, звавшему его в Москву, что сможет вырваться из Петербурга, только «зашибив большую деньгу» — то есть написав «увесистую вещь». Теперь увесистые вещи увидели свет и появилась надежда съездить в Москву и домой, полечиться на Кавказе. Чтобы приблизить это, просит он Погодина: «Пожалуста напечатай в Московских Ведомостях объявление об Арабесках. Сделай милость, в таких словах: что теперь, дескать, только и говорят везде, что об Арабесках, что сия книга возбудила всеобщее любопытство, что расход на нее страшный (NB, до сих пор ни гроша барыша не получено) и тому подобное».

На все нужны были деньги — на дорогу, на прожитье, на лечение, на подарки тетушкам, бабушкам, старшей сестре Маше, самой младшей Оле, двум маленьким племянникам Николе и Ване — сыновьям Маши. Да и матери тоже хотел он помочь. После неудавшихся прожектов накопилась уйма долгов.

И еще очень хотелось навестить в Киеве Максимовича.

Максимович писал невеселые письма. Жаловался на одиночество. Гоголь стыдил его: «Послушай, брат: у нас на душе столько грустного и заунывного, что если позволять всему этому выходить наружу, то это черт знает что такое будет. Чем сильнее подходит к сердцу старая печаль, тем шумнее должна быть новая веселость. И разве можно хандрить, когда вокруг украинская весна в своем буйном цветении… Напиши, в каком состоянии у вас весна. Жажду, жажду весны. Чувствуешь ли ты свое счастье? знаешь ли ты его? Ты свидетель ее рождения, впиваешь ее, дышишь ею, и после этого ты еще смеешь говорить, что не с кем тебе перевести душу… Да дай мне ее одну, одну — и никого больше я не желаю видеть, по крайней мере на все продолжение ее».

Увидеть хоть кусочек настоящей весны, а не это серое небо, безлиственные деревья, мокрый снег с дождем. Вырваться из каменных тисков столицы, позабыть хоть на время досады и хлопоты, бессонные ночи у конторки, корректуры, цензуру, журнальные кривотолки, надежды, сомнения. Сесть в коляску и катить, катить. И чтобы ветер в лицо, и чтоб деревня на косогоре, и речка, и лес…

В апреле, как только получил от книгопродавцев часть денег за «Арабески» и «Миргород», Гоголь решил бросить все, испросить отпуск и уехать.

«Его превосходительству господину ректору С.-Петербургского университета действительному статскому советнику и кавалеру Антону Антоновичу Дегурову от адъюнкта Николая Гоголя.

Прошение

Во все течение прошедшего и нынешнего года я находил себя весьма расстроенным в здоровьи. Врачи советуют употребить мне как единственное средство для восстановления оного Кавказские минеральные воды в нынешний курс, начинающийся с мая месяца и оканчивающийся августом. Почему я покорнейше прошу вашего превосходительства исходатайствовать мне от высшего начальства отпуск на четыре месяца, начиная с последних чисел сего апреля по первое число сентября».

Отпуск был получен в университете и в Патриотическом институте. Гоголь отправил домой Марии Ивановне большое письмо, огородных семян, чтобы успели пораньше посеять, конфет для племянников и стал собираться в дорогу.

Он выехал из Петербурга в самом конце апреля, оставив Якима с Матреной сберегать квартиру. Путь его лежал на Москву, а оттуда — в Васильевку, где ждала его встреча с украинской весной.

«Я РАСПЛЕВАЛСЯ С УНИВЕРСИТЕТОМ»

Точно к первому сентября, ни днем позже, Гоголь вернулся в Петербург. Порядки в университете были строгие. Стоило хотя бы по болезни пропустить одну лекцию, как требовали объяснений, завязывалась переписка, дело доходило до попечителя.