Моя преступная связь с искусством - Маргарита Меклина

Предчувствовал ли он свою собственную скорую смерть?

Потом были похороны, на которых растерянному — все внимание было обращено на него — отцу раввин надорвал справа рубашку, и родственники, стоящие по краю могилы, кидающие землю в прямоугольный мерзлый проем. В последний момент он отказался прочитать поминальный Кадиш — «я не знаю, какие слова» — и тогда старшего брата бесшумно и быстро, чтобы не вызвать скандала, сменил средний брат.

А на поминках разговоры его обтекали и он сидел, не замечаемый никем, обходимый молчанием и сам молчалив.

«Не чихал и не кашлял — он у нас мертвеньким родился».

Эту буйную, симбиозную пару нашли лишь через неделю.

Поскольку своим неуемным поведением они отторгли от себя и старшую, и младшую дочь, а мать в конце жизни неожиданно переняла телефонную манеру отца и вместо того, чтобы поднимать трубку, начала прослушивать мессиджи, дочки, обидевшись, лишь оставляли им подробные сообщения на автоответчике, не подозревая, что родителей уже нет.

Позже именно дочерям пришлось восстанавливать картину событий, причем младшая, исходя из собственных заключений, сказала, что всего вероятнее, что мать прибила тяжелым торшером отца и сама схватила инфаркт, недаром у него весь лоб рассечен; старшая же, у которой был более обширный жизненный опыт, сказала, что, скорее всего, их мать где-то дня три назад умерла, а отец, стесняясь привлечь внимание к себе, ни в полицию, ни доктору не позвонил, и остался доживать свои тихие дни в их общей квартире, где и разбил лоб, потянувшись за сухарями на полке, а потом просто решил умереть, не выходя из квартиры, не прикасаясь к еде, рядом с телом жены.

У каждой был свой образ отца.

Мистер Эспозито

Я стоял у газетных полок в безупречном темно-синем костюме, обороняясь от сыплющейся серой пыли, следя, чтобы отвратная копоть не попала на белоснежность манжет. Вставленные в уголки воротничка расправители с выгравированным названием модного магазина; волосы, закрепленные лаком; аккуратный, с аристократическими замашками автор, вступивший в должность библиотекаря в юридической фирме; строгой выучки, прямой спины, прекрасного петербургского воспитания, тридцати шести лет.

На нижнюю полку газеты не помещались, и я присел, стараясь не перевести стрелок брюк на нехоженый путь, не поставить зацепки, и принялся перекладывать излишек экземпляров на самый верх, приводя время в порядок, глазами следя за чехардой дат.

Тут она ко мне подошла: надменный пергамент лица, медные волосы и рыжие, с медными пряжками, туфли, как у пажа из навороченной оперы; в деревянной негнущейся юбке, сорокапятилетняя женщина, возмещающая отсутствие красоты и макияжа богатством, недостаток теплоты и влаги во взгляде — сухой поступью каблуков.

Предыдущий месяц я был как гигантский глаз-батискаф, вбирающий в себя мачо, обсуждающих гольф, и хлещущих кофе галлонами мегаломаньяков юридической фирмы, среди клиентов которой числился нынешний Президент США — она неизменно глядела мимо меня.

Протянув руку (платина пальцев, костяшки колец), энергично представилась; ее речь была такая быстрая и целенаправленная, что я с трудом разбирал, что она говорит. Кажется, она назвала свое имя. Кажется, ей уже было известно мое. Как я впечатлена вашим послужным списком, как восхищена ведением дел. Как счастлива, что вы к нам пришли. Как нам всем не хватало ваших незаурядных умений. Как многому мы можем у вас научиться. Как я вас ждала.

Эта сухая рыжая стерва в зеленом жакете была готова запрыгнуть мне в рот. Не подавая вида, я соглашался, понимая, что своим ровным пробором и тоном, своим галстуком от недавно почившего Ив Сен-Лорана (я вырезал его глянцевый некролог из журнала и вклеил в альбом) и агатовыми зеркальными запонками приятно ее удивил.

Осведомленный об отношении к библиотекарям-референтам (пустое место, принеси-отнеси, бессловесный слуга), я был поражен ее хамски-хамелеоновым поведением: вчера буквально прошла сквозь меня, не замечая — сегодня завела разговор, закончившийся приглашением — «надеюсь, Вы в среду свободны?» — на официальный обед.

Лишь назавтра, когда властная вобла на каблуках опять прошла мимо меня будто я был человек-невидимка или поломойка, толкающая перед собой тележку с туалетной бумагой, я догадался — просмотрев новости на Сайте юрфирмы — что вчера у нас появился новый работник, перспективный молодой адвокат, и надменная медноволосая лойерша приняла меня за него.

По утрам я поднимался на стерильном сверкающем лифте с вмонтированным в стену экраном, где транслировались индексы с фондовой биржи, на двадцатый элегантный этаж и сразу устремлялся в ванную комнату, где застывал перед трюмо, оправлял желтый винтажный пиджак, спрыскивал рот освежителем, расчесывал волосы красной, подходящей по цвету к рубашке, расческой, заправлял немнущиеся Brooks Brothers в штаны и чистил принесенной с собой щеткой ботинки.

Все это удовольствие от свежей одежды, все эти воротнички с расправителями, не позволяющими уголкам загибаться, весь этот шарм и парфюм — для себя самого. Ни одному человеку в юрфирме я был даром не нужен.

Когда я — такой интровертный интеллектуальный красавец, читающий дома Ролана Барта, развалясь на черном кожаном кресле в белой майке и белых трусах (а Мишеля Фуко — для пущей аутентичности в гараже, на мотоциклетном седле) — выходил из пахнущей кремом для рук, ярко освещенной уборной, начиналась унылая убогая служба за двадцать долларов в час.

Я раскладывал газеты по датам, пополнял каталог, добывал компромат, составлял досье на того или иного судью или изучал подноготную потенциального присяжного заседателя. В моем распоряжении были самые изощренные информационные инструменты, позволяющие на безопасном расстоянии изучать постороннюю жизнь.

Номер социального страхования, по которому можно выяснить, владеет ли данный субъект яхтами или язвой желудка? Список разводов и приводов в полицию? Сведения о моральном облике, налоговых обложениях, наложницах и дворовых друзьях? Количество страховых полисов или абортов? Все это я мог раздобыть.

В моем распоряжении были все базы данных, все покупные помощники изучения чужих доходов и душ. Я мог влезть любому под крышу, под кожу. Вбивая цифры в какую-нибудь датабазу и включая воображение одновременно с поисковиком, я мысленно рисовал себе своих «подопечных»: присяжного заседателя, которого собирались позвать на судебное разбирательство по делу о вооруженном разбое, не подозревая о том, что мистер Джей Джефферсон сам в юности ограбил местную пиццерию (причем умудрился приставить пистолет к голове третьеклассницы и скрылся не только со всей дневной выручкой, но и с большим куском пиццы, которую за углом тут же и съел); корыстные корпорации, украдкой сливающие химикаты в близлежащую речку и потом там же топящие секретные документы о сливе; инженеров, стибривших друг у друга патенты, подробно описывающие автоматизированные кормушки свиней.

Однако, в отличие от работающих в «Зеллерман Инк» адвокатов, меня заботил не шелест банкнот и баснословные барыши — а долетающий до меня из документов шепот человеческой жизни и шелест литературных страниц.

Я мечтал стать писателем, рассказывающим о скрытых движеньях души, о внутреннем мире и подсознании человека, о тончайших, хрустальных психологических механизмах, этаким Достоевским, чтобы потом оказаться под софитами и вспышками кинокамер, на прицеле у папарацци, у всех на виду.

Я усматриваю тут парадокс. А вот и второй: моя должность периодически одаряла меня незаурядным сюжетом, выраставшим из очередного слушания дела и подробного описания самых феерических и аферических фигурантов — увы, я не мог ничем этим воспользоваться, так как подписал соглашение о неразглашении тайн.

Следующее задание касалось девушки, которую звали Тамара, и это имя показалось мне неожиданно русским. Еще не зная, почему юрфирма поручила мне под нее подкопаться, я — родившийся на Малой Охте писатель-пижон, чей изысканный вкус влек к дорогим бутикам, а жалование позволяло лишь барахолку — уже чувствовал с ней странную связь.

Однако, Тамара Равал оказалась вовсе не русской и даже не девушкой — прежде она была рядовым армии США, который превратился в блондинку: обтягивающая грудь маечка с блестками и стройные бритые ноги в капроне, типичная американская Барби, сидящая в ожидании принца из Принстона под сенью живописных дерев.

Барби, оказавшаяся у меня на столе в тоненькой папке, которой — без ведома Тамары Равал — предстояло с моей помощью расти и расти.

Вчитываясь в распечатанные, написанные разухабистым тоном имэйлы, я вскоре узнал, в чем состояла суть дела, а воображение обратило факты в красочный фильм.