Случай в маскараде - Майя Александровна Кучерская

Как же он будет жить теперь? Главный инструмент, мозг, отказывался ему служить. Еще в больнице Олег скачал на телефон несколько приложений – тетрис, игры в слова и судоку, и убедился, что и слова складывает превосходно, и с судоку справляется вполне сносно. Его ничуть это не утешало. Потому что едва он брался за какую-нибудь скачанную на планшет книгу, исторический труд или современный роман, – текст казался ему невыносимо скучен. Мир чужих идей, как и мир предметов, представлялся пустым, плоским. Разумеется, это сам он был пустым и плоским. Сдувшийся шарик. Использованный презерватив. Нет, секса не хотелось тоже. С этой мыслью Олег уснул. Ему показалось, что он проспал совсем недолго, но к окнам снова подступила ночная тьма.

Он сыграл в судоку, в слова, а потом три партии в любимый тетрис, улыбнулся «новому рекорду за день» и высоким баллам, но все это ему, наконец, наскучило. Осталось ли на свете что-то, что ему не скучно? Чего ему всерьез хочется? Очень-очень?

Олег задумался и вдруг почувствовал, что одно острое желание, безусловно, живет в нем, но он прятался от него, не признавался, а сейчас разглядел его и понял. Горько, болезненно он хотел стать маленьким мальчиком. И чтобы мама обняла его. И нежно, но крепко держала в объятиях, и жалела, жалела, жалела, и гладила по голове, а он тихо плакал. Она повторяла бы самые обыкновенные, ласковые слова: вот какой ты у меня молодец. Как ты тяжело болел и справился, выздоровел. Какой ты хороший и умный заяц. Ты мой зайчик.

И в конце концов он обязательно утешился бы. Слезы бы высохли, он снова стал бы веселым и сильным. И снова все было бы хорошо.

Но его мама жила в другом городе. И никогда не называла его «заяц», хотя конечно, любила его, гордилась его успехами, коллекционировала все его статьи, тем более книги… Она знала про его болезнь, переживала, но Олег старался беречь ее и сильно приуменьшал свою немощь, попытался даже скрыть от нее больницу и скрыл бы, но Сашенька проговорилась. Еще по пути из больницы, в такси, он позвонил ей, и она порадовалась, что он выписался и едет домой, но говорить не могла, сама торопилась в поликлинику, разбираться с ногами, которые ходили всё хуже.

Олег подумал, не признаться ли Инне, как он хочет, чтобы она обняла его и пожалела. Он поднялся и двинулся на кухню, Инна была там, готовила ужин. Наверняка вкусно пахло, но он ничего не чувствовал. Инна обернулась: что-то нужно? Налить тебе чаю? Нет-нет, он покачал головой и сказал тихо, смущаясь и глотая слова, сказал, что переживает какое-то дурацкое состояние, когда хочется плакать и чтобы кто-то его крепко пожалел. Инна рассеянно улыбнулась, задумалась, произнесла:

– Знаешь, говорят, после ковида бывает что-то вроде депрессии. Может быть, это оно?

Мясо зашипело, Инна подхватила лопаточку, начала переворачивать большие куски. И не добавила ни слова. Просто поставила ему диагноз. Не подошла и не обняла его – ну да, мясо подгорит. Но она вообще после его возвращения из больницы ни разу не обняла его, держалась чуть в стороне. Почему? Он же больше не был заразным.

Инна, Инна, мне хватило бы нескольких минут! Всего нескольких минут тепла.

Олег сел на лавку – в кухне у них стояли деревянные лавки, – глядел на знакомый кухонный пейзаж, синие прихватки, батарею поварешек, угластый деревянный дом для ножей и все яснее осознавал: человека, который мог бы дать ему эту малость, обнять и пожалеть – а он не сомневался, что это малость, – такого человека нет на Земле. Но как же Сашенька? Она, несомненно, любила его. Обрадовалась ему, когда увидела, запищала, обняла. Но она была девочкой, ребенком, не способным на большую жалость, в которую мог бы погрузиться он, взрослый человек. И когда Олег понял, что его не пожалеет никто, он испытал отчаяние такой глубины, которого не было даже перед лицом смерти.

Он понял, что уперся в дно, но побыв там недолго, неожиданно для себя оттолкнулся и поплыл вверх, дальше: а сам-то он, сам жалел ли Инну вот так? Как необходимо сейчас ему. Да хоть как-нибудь он жалел ее? Думал ли о том, что она, его Инна, чувствует не по отношению к нему, а сама по себе, по отношению к тому, что происходит вокруг, к самой себе? Но Олег быстро отвернулся от этой мысли и вопросов, он не знал и даже не представлял себе, что нужно сделать, чтобы найти на них ответы. Тем более нащупать ответ на самый главный вопрос, в который стекались все эти мелкие: почему все время он думает об одном себе? Своей жизни, смерти? И совсем не думает о других? Неужели только потому, что иначе о нем будет больше некому подумать всерьез?

8

Перед выпиской доктор велела ему гулять. Каждый день нужно выходить и гулять хотя бы понемногу. И зачем-то добавила: восстановление, как после инсульта.

Неподалеку от их дома располагался парк. Олег гулял там с Сашенькой, пока она была маленькой. Катал по аллеям коляску, потом играл с ней на детских площадках, но последние два или даже три года они сюда не ходили.

Олег тихо шагал по залитой солнцем аллее и с изумлением думал, что за целую жизнь ни разу не гулял здесь один. Глаза тонули в текучей подвижной листве, золотой, ясно-желтой. Все красные оттенки в этом году куда-то пропали. Вдруг раздался громкий шорох, с березки спустилась белка и прямо по засыпанной листьями земле помчалась к ели, вспрыгнула на темный ствол, проскользила с едва уловимым чирканьем коготков по коре и исчезла. Он понимал, что все это должно отзываться в нем. Это же красиво? Золотая осень. Вот и белка еще не сменила шкурку на зимнюю, рыжая, быстрая, движется так стремительно, так грациозно. Но он словно не узнавал их всех – белку, листопад и эту осень. Олег в изнеможении сел на скамейку. Он мог пройти без остановки не больше пятнадцати минут.

Парк жил своей жизнью. По лесенкам на площадке напротив ползали дети, толкали друг друга, боролись за право покататься на качелях. Ризеншнауцеры, пудельки и всяческие терьеры надменно выгуливали своих хозяев. На другом конце его скамейки сидела нахохленная старуха, подняв восковое лицо навстречу солнцу, грелась в остатках тепла. Шерстяной зеленый платок, бесцветное пальто. Как ему не хотелось садиться рядом! Но эта была единственная скамейка вокруг, следующий выводок скамей, уже нового модного