Случай в маскараде - Майя Александровна Кучерская
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Пришла эсэмэска. От Димки. «Держись!» Стикер – желтый сжатый кулак. Олег потянулся ответить и не смог. Медсестра что-то говорила ему, но и ей он не в состоянии был ответить, серый ветер снова потащил его, равнодушный и вечный, толкал прочь, потому что он был только сор, его сдувало в какую-то узкую щель и сдуло, но это оказалась не щель, а все та же, давно знакомая ему река. Он плыл в ней и все-таки видел над собой белое, белое, и никак не мог понять, что же это, и не мог связать это с собой. Никакого «собой» больше не было. То, что когда-то было собой, теперь молча отодвинули в сторону. И положили под полог. Сунули, как ненужную вещь, и теперь оно лежало там в стороне от них всех.
6
Через три дня манипуляции, которые так настойчиво производили с Олегом медики, наконец подействовали. Помогло и переливание крови, и более совершенный кислородный концентратор, наступил перелом, и вскоре все показатели начали медленно улучшаться, организм отразил последнюю атаку и пошел на поправку.
Олега перевели обратно в отделение, в поджидавшую его одиночную палату. Он улыбнулся высокой кровати как старой знакомой и изумился стоявшей здесь тишине. В реанимации все время пищали датчики, гудели аппараты, лязгали голоса, он забыл, что бывает иначе, вот так – тихо. И темно. Уютная, мягкая темнота окружала его, и глаза сейчас же благодарно в нее влюбились. В реанимации свет сиял круглосуточно. Кстати, уже в последний день, когда ему стало получше, он обнаружил, что старик-сосед исчез, на его месте грузный, но, кажется, совсем еще молодой человек с всклокоченными темными волосами. Куда же делся старик с желтой ногой? Неизвестно. И так ли важно?
В свою первую после реанимации ночь Олег спал крепко и глубоко, без видений и снов. Наутро он с аппетитом съел молочную рисовую кашу. На каше здесь не экономили, он едва справился. Пошутил с сероглазой сестрой, мерившей ему сатурацию, с трудом, но все-таки встал и даже прошелся по комнате. Кажется, он выжил! Самое страшное кончилось и напоминало о себе только дыркой на шее, и он посасывал эту радость, облегчение, тишину, как леденец, но к вечеру, в наступивших сумерках, уже знакомые вопросы снова поднялись в нем и начали душить.
Вместо облегчения его снова терзала обида, злость, он чувствовал себя обманутым.
Как же так? Без предупреждения. Как так можно со мной? Взять и укокошить. Но еще невыносимее было то, что там, за завесой, куда он заглянул в эти смутные дни, ничего не было. Где же откровение, думал он с досадой. Посмертное существование, мир невидимый, ангелов и духов, душ и дыхания хлада тонка? Ни-че-го. Иначе он наверняка бы расслышал хоть слабый шорох, различил невесомую поступь обитателей мира иного, увидел хоть отсвет, луч! Но нет. Только гаснущий свет по эту сторону и небытие по ту. Вечные сумерки, в которых не разглядишь ни других, ни себя. Обращается небосвод, ночь устремляется из океана. Как сказал один великий поэт. Непроглядная смертная ночь.
7
Через неделю после перевода в отделение Олега Григорьевича Виденеева выписали домой. Доктор в очках-бабочках дала ему последние напутствия, сестра-сероглазка принесла выписку, покачиваясь, он спустился с вещами вниз и вызвал такси. Не позволил Инне приехать, знал, что в четверг ей нужно забирать Сашеньку с танцев, заверил, что прекрасно справится сам. И справился. Тем более неподъемный рюкзак за него несла провожавшая его медсестра-хозяйка. Он и рад был бы отнять у нее эту ношу, но понимал, что все еще не может, пока нет.
Инна открыла ему дверь, подхватила рюкзак, встретила его тепло, но спокойно. Так, будто ничего в общем не произошло. Ну, поболел немного, полежал в больнице две недели, не так уж много, но вот и выздоровел. Всё в порядке! Хотя ничего, ничего не было в порядке. Но она же не знала, по каким рекам он плавал, по каким пустыням блуждал эти дни. Что было злиться? Зато Сашенька, Сашенька, едва заслышала, что он вернулся, выбежала из комнаты навстречу с такой искренней радостью и воплем, растрепанная, с длинными, раскиданными по плечам светлыми волосами, в какой-то новой темно-синей футболке с оранжевым смайликом. Дочка обняла его и немножко потерлась щекой о его живот, приговаривая что-то милое, простое. Папочка, папа, ты вернулся… Олег почувствовал, что из горла поднимается клекот, глаза наполняются слезами, но из последних сил сдержался, отметив про себя эту странность, эту необычную повышенную сентиментальность.
Ему показалось, что за время их разлуки дочь немножко подросла, может быть, даже чуть располнела, ну да, бабушка всегда ее перекармливала, но сейчас ее круглое розовое лицо, блестящие глаза, непричесанные волосы казались ему совершенными – такими живыми и родными. Они зашли к Саше в комнату, поговорили немного про новый танец, который они сегодня выучили, Сашенька плавным шагом прошлась по комнате, показывая что-то из урока, а потом распахнула шкаф. В шкафу висел костюм, который ей выдали для выступления – черно-красный сарафан и белая блузка.
– Пап, ты не слышишь?
Олег понял, что дочка уже второй раз повторяет какой-то вопрос и все время произносит странное слово «хора», а он отключился, устал. Улыбнулся ей, похвалил костюм и отправился в кабинет, решив, что немного поживет здесь, ведь он еще не оправился до конца.
Видимо, и Инна так решила. Белье на диване было застелено свежее, светло-голубое, он любил этот комплект, прилег ненадолго на покрывало.
Башни книг, стикеры на мониторе не вызывали в нем никаких желаний. И все-таки, полежав немного, он поднялся и сел за стол, включил компьютер, раскрыл файл со статьей, которую он писал даже и в первые дни болезни. Прочитал несколько страниц. Смысл сказанного в общем был понятен. Но продолжить, развить, словом, дописать статью он был совершенно не в состоянии – так студент-первокурсник понимает чужие идеи, но не может их подхватить
