Оскар Уайльд, его жизнь и исповедание. Том II - Фрэнк Харрис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
- Фрэнк, могу лишь сказать, что я никоим образом не ограничивал бы желания личности. Какое право имеет социум нас наказывать, если он не доказал, что мы причинили кому-то вред против его воли? Если ты ограничишь страсть, ты сделаешь жизнь беднее, лишишь искусство стимула, отнимешь земли у королевства красоты.
- Любой социум, - ответил я, - и большинство людей - тоже, наказывает за то, что ему не нравится, правильно это или нет. Есть дурные запахи, которые никому не вредят, но тех, кто их производит, обвиняют в причинении неприятностей. Ты утверждаешь, что, ограничивая выбор страсти, я обедняю жизнь. Напротив, думаю, я мог бы доказать, что страсть, плотское желание мужчины к женщине и женщины к мужчине в наше время очень укрепились. Христианство создало, или, во всяком случае, культивировало скромность, а скромность обострила плотское желание. Христианство помогло возвысить женщину до равенства с мужчиной, и это современное интеллектуальное развитие невиданным образом усилило срасть. Женщина, которая больше не является рабыней, которая равна мужчине, отдается по велению своего собственного чувства, неизмеримо более желанна мужчине, чем любая покорная рабыня, всегда ждущая его повеления. И это движение, которое усиливает страсть, крепнет с каждым днем.
Любовь, которую испытываем мы, несоизмеримо выше той любви, которую испытывали древние греки, бесконечно возвышеннее и сильнее любви, которую знали древние римляне. Наша чувственность подобна реке, заключенной в каменные берега - воды ее вздымаются тем выше и сильнее, чем уже эти берега.
- Фрэнк, можешь говорить, что хочешь, но ты никогда не заставишь меня поверить, что то, что я считаю хорошим для себя, является злом. Представь, что мне нравится еда, которая для других является отравой, а вот меня она бодрит. Как они смеют наказывать меня за то, что я это ем?
- Тебе скажут, - ответил я, - что ты склоняешь других к потреблению этой пищи.
Оскар перебил меня:
- Это - невежественные предрассудки, Фрэнк. Мир мало-помалу становится более толерантным, и настанет день, когда им станет стыдно за то, как по-варварски они со мною поступили, как сейчас им стыдно за пытки Средневековья. Поток общественного мнения течет в нашу сторону а не против нас.
- Ты сам не веришь в то, что говоришь, - закричал я. - Если бы ты действительно думал, что человечество идет по твоему пути, ты был бы только рад сыграть роль Галилея. Вместо того, чтобы написать в тюрьме книгу, в которой ты осуждаешь своего товарища, толкнувшего тебя к разоблачению и позору, ты написал бы книгу, которая доказывала бы твою правоту.
«Я - мученик, - воскликнул бы ты, - а не преступник, и все, кто утверждает иное, неправы».
Ты сказал бы присяжным:
«Несмотря на ваши убеждения и лелеемые вами догмы, несмотря на вашу религию, ваши предрассудки и фанатичную ненависть ко мне, вы ошибаетесь, а я - прав: мир движется вперед».
Но ты этого не сказал, и ты так не думаешь. Если бы ты так думал, ты бы радовался, что тебя втянули в процесс Куинсберри, радовался бы своему осуждению, радовался бы тому, что тебя посадили в тюрьму и наказали, потому что всё это быстрее доказало бы правоту твоих взглядов. Но нет, ты обо всем этом жалеешь, потому что в глубине души знаешь, что был не прав. Этот старый мир в целом прав, а ошибаешься ты.
- Конечно, Фрэнк, оспорить можно что угодно, но я останусь при своем мнении: лучшие умы человечества даже сейчас нас не осуждают, и мир становится более толерантным. Я не оправдывался в суде, потому что мне сказали, что наказание будет более мягким, если я проявлю уважение к общепринятым предрассудкам, а когда я попытался что-то сказать после оглашения приговора, судья мне это сделать не позволил.
- А я уверен, - возразил я, - что ты потерпел безнадежное поражение и не смог драться, потому что чувствовал, что «Дух времени» - против тебя. Иначе как глупый и узколобый судья смог бы заставить тебя замолчать? Думаешь, меня он смог бы заставить молчать? Мне не заткнули бы рот все судьи христианского мира. Приведу пример. Вслед за Вольтером я считаю, что, когда скромность покидает нашу жизнь, она переходит в наш язык в форме ханжеского жеманства. Я уверен, что наша нынешняя привычка не обсуждать в книгах вопросы сексуальности обязательно исчезнет, свободная и исполненная чувства собственного достоинства речь заменит нынешние похотливые слюни. Я давно считаю возможным и даже вероятным, учитывая нынешнее состояние английского социума, в котором мы до сих пор пребываем под игом необразованного и ханжеского мещанства среднего класса, что мне придется отвечать на обвинения в издании непристойной книги. Как видишь, поток времени - против меня. В привольные времена Елизаветы, в модные времена Георгов свобода слова была обычным делом, а в наше время это - табу. Следовательно, наши истории в чем-то похожи. Думаешь, в такой ситуации я испугаюсь или позволю судье заткнуть мне рот? Я буду защищаться перед судьей и присяжными, абсолютно уверенный в победе! Я не буду умалять мною написанное, не попытаюсь это оправдать - я буду пытаться доказать свою правоту. Я буду доказывать правоту каждого написанного мною слова, а в конце заявлю судье и присяжным, что, если они осудят и накажут меня, они лишь сделают мой окончательный триумф более очевидным. «Все великие люди прошлого - на моей стороне, - воскликну я. - Все великие умы наших дней в других странах, и некоторые величайшие умы Англии. Осуждайте меня на свой страх и риск - вы осудите лишь себя. Вы плюете против ветра, и стыд прилипнет к вашим собственным лицам».
Думаешь, меня обрекли бы на страдания? Сомневаюсь на этот счет, даже в Англии наших дней. Если я прав, а я уверен, что прав, меня окутает невидимое облако свидетелей. Ты увидишь странное движение общественного мнения в мою пользу. Судья, вероятно, прочтет мне нотацию и назначит наказание, но если приговор будет исполнен злобной мстительности, к министру внутренних дел обратяться с петицией, возникнет общественное движение в мою пользу, в итоге оппозиция будет сметена. Я в этом глубоко убежден. Если бы я не верил всеми фибрами души в то, что этот несчастный глупый
