Все течет - Нина Федорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Длительное молчание было ей ответом.
– Что ж, – вздохнула начальница, – видно, судьба моя связана с этой Варварой. Вы предоставляете решение мне? Так я понимаю?
Помолчав и не слыша возражений, она начала:
– Так вот, мой план для неё: поместим Варвару к портнихе Полине Смирновой. Она отвечает всем требованиям. Вы все её знаете, она у всех шьёт на дому. Она одинока, её женская репутация безупречна. Она великая труженица. Она скромна и бедна. А главное, завися от вас, н е п о с м е е т отказаться.
Вздох облегчения пронёсся по залу. «Удивительно, как это м н е не пришло в голову!» – подумала не одна дама.
– Предложение принимается? Подымите, пожалуйста, руки, кто «за». Единогласно! – сказала начальница. – Благодарю вас! Переходим ко второму вопросу повестки…
Глава XVI
Полина Смирнова была, без сомнения, лучшей портнихой в городе. Шила она только для дам высшего общества, да и тем только праздничные наряды. Всю работу она выполняла сама, не имея помощниц, не доверяя ни одного стежка чужим рукам. Она была страстно ревнива ко всему, что касалось её работы.
То были годы сложных дамских фасонов, обильных отделок, мелких воланов, вышивок, складочек, рюшей. Имея помощниц, Полина легко зарабатывала бы в десять раз больше. При её системе всё делать самой – Полина была бедна. К тому же она не только шила: создав туалет, она проявляла к нему прямо-таки материнское отношение: она приходила к моменту, когда он надевался, и сама наряжала – бесплатно – заказчицу. Она мышью сновала по полу со ртом, полным булавок, или же, в углу потемнее, стояла с горячим утюгом наготове. Она внезапно возникала перед дамой, когда та возвращалась с приёма, из театра или с бала, помогала раздеться, сама прятала платье в гардероб. Утром она была снова там, осматривала платье, подшивала, подчищала, разглаживала и помещала в гардероб уже готовым для другого раза. И это делалось бесплатно, бесшумно, молча. Неудивительно, что ею дорожили клиентки и её лист был заполнен фамилиями на очереди.
Полина Смирнова жила одиноко. Её собственный маленький домик стоял на самой средине двора, заросшего акациями и персидской сиренью. Многие кусты и деревья засохли, погибли, но так и оставались скелетами меж живых молодых: уже многие годы Полина не занималась садом. Дом её выглядел очень старым. Его стены были из таких толстых брёвен, каких давно не видать в том крае, и домов таких уже никто больше не строил. Окон было немного, и по размерам они казались чрезвычайно малы, формы квадратной, расположенные высоко, почти под самой крышей. Стоя на земле, невозможно было заглянуть во внутренность дома. В каждом окне было четыре равных квадратных стекла, каких-то особенно древних, толстых, пузырчатых, зеленоватых, цвета болотной воды. Единственная дверь была узка и с необычайно высоким порогом. Весь дом имел сходство с маленькой крепостью, настороже от врагов, и его дверь из необычайно толстой доски напоминала западню, готовую прихлопнуть любопытного посетителя. Очевидно, строение это являлось остатком какой-то забытой давно архитектуры, тех времён, когда на жителей набегали не то казаки, не то поляки, не то татары, и в домах заботились не об удобствах, а о пригодности к защите от внешнего врага.
Полина Смирнова рано потеряла родителей и воспитана была в институте, на половине для сирот. Она была «благородного происхождения» в том смысле, в каком общество признавало «благородными» мелких чиновников, кем и был её покойный отец.
Окончив институт, Полина начала свою карьеру положением гувернантки в захолустном и бедном имении злой-презлой вдовы с тремя тупыми и бесцветными дочерьми. Прошло несколько тяжких, мучительных лет – и вдруг она получила известие, что ей оставлено наследство двоюродной бабушкой, о которой Полина и не слыхала. Объявив спокойно за вечерним чаем о получении наследства и немедленном отъезде и – о высший момент торжества! – полюбовавшись четырьмя позеленевшими от зависти лицами, Полина вступила в новую полосу жизни.
В те юные годы воображение Полины питалось романтикой. О будущем, о любви она думала пламенными стихами Лермонтова. Портрет Байрона носила в медальоне, на груди. Она верила в предчувствия, искала предзнаменований, ловила намёки судьбы. Странный с виду домик, полученный по наследству, поразил ее какою-то своей тайной. Все вещи в доме были и необыкновенно стары, и удивительно странны. Цвели акации, потом сирени – и воздух был полон их ароматами. Портрет старушки, которую Полина не видела живой, смотрел загадочно со стены. В сундуках было несколько огромных платьев из невиданной ныне тафты и парчи, и таких тяжёлых, что их можно было поставить на пол, как мебель, и они стояли, пустые внутри. Для еды были точёные деревянные ложки, и в клетке – мёртвая птица.
Полина была удивлена, очарована, счастлива всем, что она унаследовала. Её не так радовала материальная часть: земля, дом, кирпич, стекло; увлекало её то, что скрывалось за этим, – таинственная, на другие не похожая жизнь. Полина приняла это как предзнаменование о необыкновенной судьбе, ожидающей её самоё в этом доме.
Воображение её – после томительных лет уныния – заиграло, поднялось пламенем. Круглые сироты чаще всего так и вырастают: с повышенным мнением о себе, с негодованием по отношению к людям и со «скрытой мечтой». Полина уверилась, что она – «женщина, рождённая для великих страстей». До сих пор жившая «без событий», исхудавшая от томившей её тоски, она воспрянула духом в этом доме: обстановка для необычного романа была
