Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

В тот раз я решил обойтись без прикосновений к прекрасному. Однако когда я пьян, мне на подобные мелочи наплевать, в прямом смысле. Сам могу харкнуть, от души.

Воображаю себя атомным ледоколом «Ленин»: пусть сбился с курса и слегка потерял управление, но я по-прежнему — внушительное и могучее судно, хотя и обшарпанное. Внутри меня клокочет готовый взорваться реактор — смесь байцзю и пива. Повсюду протечки масла и охладителя — футболка мгновенно становится мокрой. Лопаются трубы-сосуды, искрят и загораются нервы-провода. Включен аварийный режим. Красно-желтыми сполохами сигналят, когда я моргаю, об опасности веки.

Ощутимо качает.

Я прокладываю дорогу через крошево толпы.

Не оглядываясь по сторонам, перехожу улицу.

Хватаю за руль едва не влетевший в меня велосипед и что-то по-отечески мягко говорю его седоку. Шанхайская матерщина убога, но звучит смачно.

Делаю шаг и стукаюсь коленом о радиатор потрепанного такси- «фольксвагена».

Машина красного цвета, самое отстойное такси, в нем нет кондиционера. Из открытого окна на меня пялится смуглая рожа водилы.

Ограничиваюсь укоризненным: «Цао!» и выруливаю на тротуар.

Где-то впереди, за высотками, в серой дымке смога высится силуэт телебашни. До нее еще далеко, но она, будто маяк, подает мне сигналы. Мне кажется, я даже вижу бегущие от ее верхушки лучи — совсем как на пачке моих сигарет. Хотя пейзаж на пачке слегка устарел: рядом с башней отгрохали еще один небоскреб, похожий на пивную открывалку.

Мною вдруг овладевает онегинское беспокойство, хочется перемены мест, туда — в толпу ненавистных туристов, торгашей, приставал, разводил, зевак и проституток. В имперское величие набережной. В гулкое ущелье пешеходной улицы и праздную суету Народной площади.

Куда угодно, только чтоб не быть одному.

Курс взят.

«Вино какой страны вы предпочитаете в это время суток…»

В прохладном шандяне, что попадается на пути, с радостью хватаю с полки бутылку белого вина «Great Wall». Замечательная вещь, особенно в такую жару. В светлое время надо пить светлые, бодрящие напитки — таково мое искреннее убеждение. И настроение будет в полном порядке.

Сухое вино идеально ложится на байцзю, перебивает его мерзкий привкус, оздоравливает и укрепляет.

Главное, чтобы у кассира оказался штопор.

Штопора, конечно, нет — пожилая кассирша в полосатой рубашке-униформе уныло разводит руками. Снимаю обертку с горлышка, вспоминаю трюк «протолкни пробку пальцем». Наваливаюсь на бутылку — под неизменное «Ы-ы-ы!» зрителей. Немного вина выливается на прилавок, но кассирша лишь машет рукой: «не беспокойся!» — уверен, ей теперь есть о чем говорить с напарницей до конца смены.

Возле магазина ловлю такси. Вскидываю правую руку, приветствуя проезжающую технику в позе принимающего парад фюрера, и прикладываюсь к бутылке, которую держу в левой. Пробка внутри бутылки скачет, как спасательная шлюпка на волнах.

Ко мне подваливает модно стриженный парень. Субтильного сложения, с отменным «вороньим гнездом» на голове и в обтягивающей, розовой с красным футболке. Раньше я шарахался от таких — думал, гомики. Удивлялся их количеству на улицах. Теперь-то знаю, что это местные стиляги.

— Хэлоу! — помахивает паренек какими-то буклетами и сует мне один из них. — Ю лук вери стронг!

На красочной бумажке — реклама фитнес-центра: европейская красотка с гантелями, здоровенный мужик у тренажера Смита (фотка явно украдена из какого-нибудь «Масл энд фитнес») и пара азиаток в задумчивых позах.

— Итс фо ю! — напористо кивает модник.

На этом его английский иссякает. Он переходит на китайский, то и дело вставляя для убедительности «ю лук вери стронг!» Пальцем он тычет куда-то в сторону высотного дома с зеркальными окнами. Обычная практика: открылся новый зал, нужны клиенты и реклама.

Делаю хороший глоток из бутылки и склоняюсь почти к самому лицу паренька:

— Ты прав, парнишка. Я выгляжу сильным. Я только выгляжу сильным.

Смотрю на иероглиф «ли» на предплечье. Наверное, мне стоит добавить к нему еще несколько, например: «ли бу цун синь» — одна из местных пословиц.

Так китайцы говорят о человеке, когда тому не хватает сил.

Подъезжает такси — слава богу, не красное.

Желтое, мое любимое. Чистое, с кондиционером и толковым водителем.

Утомленно располагаюсь на заднем сиденье.

— Нихао! Вайтань, шифу!

Шифу — так называют здесь таксистов, вроде нашего «командир» или «мастер» — кивает и включает счетчик. Выкручивает руль, разворачиваясь через две сплошные. Прямо перед капотом такси шмыгают велосипедисты, но шифу не обращает на них внимания. Китайцы — мастера «миллиметража»: серьезных аварий я за все время тут не видал. Они случаются, конечно, но много реже, чем в Москве или Питере.

Какое-то время я разглядываю руки водителя. Длинный ноготь на мизинце — повальная мода. Насколько я знаю, это признак «аристократа»; такие ногти подчеркивают, что их обладатель физическим трудом от роду не занимался. Опять же, в ушах ковыряться удобно.

Шифу ведет машину, иногда удерживая руль раскрытыми ладонями. Раньше я боялся с такими ездить, а сейчас привык. Да и выпитого вполне хватает, чтобы не заморачиваться по пустякам.

Отпиваю уже успевшего согреться вина.

Буклет фитнес-центра выбрасываю под сиденье…

Такси резво мчится среди автобусов, легковушек и мотоциклов.

Работает радио — новостной канал.

— Мэйго? — оборачивается ко мне шифу.

Гордо возражаю:

— Нет, не американец. Русский.

Водитель оживляется. Начинает о чем-то быстро лопотать, щеголяя словами «Путин», «товарищ» и «очень хорошо».

О том, что президент у нас новый, он не знает, да и наплевать.

Я люблю болтать с таксистами. Если есть о чем, конечно. Бывает, попадаются такие кадры, что и читать не умеют и на общепринятом путунхуа говорят с трудом, едва ли не хуже меня. Встречаются сумрачные, молчаливые типы, с клокочущим на дне простоватой души раздражением: втянув голову в плечи, вертят осточертевший руль и пытаются под конец всучить фальшивую купюру на сдачу. А однажды меня вез совсем нервный мужик — елозил, подпрыгивал в кресле, бормотал что-то, зло косился на пассажирское сиденье, беспрерывно сигналил. Дело было зимой: в салоне жарко от печки, душно, окна закрыты и отчетливо тянет дерьмом. Я поначалу подумал: показалось, но на очередном светофоре убедился — водитель откровенно хотел просраться. Потому и ерзал, пускал громко газы и вообще был неспокоен. Сказал ему: остановись, где удобно, возле магазина или ресторана, сходи в туалет, я подожду, не проблема. Он посмотрел на меня с сожалением… Потом разъяснил — раз клиент в машине, водитель должен сначала доставить его в нужное место, а свои дела делать уже потом. Сервис! Качество и контроль. И опять громко бзднул. Пердеть при клиенте правила, очевидно, позволяли.

Все же мне удалось его уговорить, хотя бы приоткрыть окно. Ехал и поражался тонкостям восточного быта.

— Мой племянник ездил в Санкт-Петербург. Работал там, на строительстве, — говорит мне вдруг мне шифу. — Холодно там у вас.

Поддакиваю:

— Не жарко, это верно.

Удивительные вещи, на грани абсурда. Опять какая-то мистическая, настораживающая связь. Племянник таксиста ездил в холодный Питер — что-то там возводить. А моя бывшая жена летит из Питера в шанхайское пекло, и ее фирма тоже собирается здесь что-то строить.

Не сидится людям на месте. Вот и я — прусь в этой колымаге куда-то… Но, по крайней мере, ничего не созидаю и не возвожу, никакой от меня суеты: я покорно плыву, качусь, бреду, ползу — не создавая проблем.

Потому что все — херня, и все — суета сует.

В моей жизни нет движения вперед. Она — вязкое, как сон душной ночью, торможение, без начала и конца.

Таксист тараторит без умолку:

— Может, и я туда поеду как-нибудь. В Шанхае с работой совсем трудно — столько народу, это же кошмар! Я сам из Нанкина, в Шанхае пять лет уже, но задерживаться не собираюсь: не нравится мне. Тебе вот тут — нравится?

— Нормально тут. Бывает хуже.

— «Нормально»… Кухня не та совсем… Племянник хвалил ваш Петербург. Красивый, говорит, и пустой почти. У вас людей мало, а работы много. Только еда плохая. Может, открою ресторан — будет и в Петербурге что вкусно поесть!

Под шоферскую болтовню я развлекаюсь тем, что сочиняю рекламный туристический проспект. Допустим, приедет в Питер — Шэнбидэбао по-китайски — и водила этот, с семьей, и племянник его, и еще чуток народу из местных… Обживутся, устроятся. Пройдет лет, скажем, пятьдесят… Миграция немного утихнет. Разве что потянутся в город в начале лета туристы, горящие желанием увидеть белые ночи. И будут они в руках теребить красочные буклетики, а там… Стиль, думается мне, с нынешних времен не поменяется нисколько. Китайцы — люди консервативные. Поэтому в буклете будет вот что: