Шанхай. Любовь подонка - Вадим Чекунов

…Вчера, провожая Ли Мэй до общежития, предложил куда-нибудь съездить. Неважно, куда. Легко и радостно согласилась. И вот — настало сегодня: вокзальная суматоха, толчея; сумки, баулы, пакеты; хаос толпы, людское море; мусор на полу, пыль в воздухе; гомон, трели свистков; пуговицы на мундирах распорядителей, красные повязки на рукаве; запах табачного дыма, еды…

Идут, бегут, сидят, курят, едят, прихлебывают из термосов, ругаются, смеются, плюют на серый каменный пол.

Смуглые лица, морщины, темные пальцы, коротковатые брючки, стоптанная обувь.

Очередь в кассу. Два билета, туда и обратно.

Зал-накопитель. Пластиковые ряды кресел. Бегущая строка красных иероглифов.

Снова людское море — войско Чингиз-хана на привале.

Скука поз, пустое любопытство глаз.

В моей руке узкая ладошка Ли Мэй. На плече — рюкзаки: мой, цвета хаки, почти пустой; ее, ярко-красный, набит под завязку, на лямке болтается кролик Банни.

Объявление. Толпа течет к распахнутым дверям.

Перрон. Одинаковый во всех странах мира запах, уже не вокзальный — станционный.

Серое небо, меланхоличная шанхайская изморось, тусклый отсвет рельсов. Белый силуэт скоростного поезда, лиловая форма проводниц.

Просторный вагон, мягкие кресла, рюкзаки на полке.

Ли Мэй у окна, я ближе к проходу.

Мелодичное объявление по-китайски, следом скороговорка на английском. Вокзальный пейзаж за окном. Мелькают, смазанные скоростью, серые заборы, низкие постройки, пустыри, голые деревья и вечнозеленые кусты.

Я наклоняюсь к Ли Мэй. Она прижимается ко мне, закрывает глаза. Я целую ее в мочку уха, в шею.

Ее волосы собраны в хвост. На резинке желтая пластиковая пчела.

Проводницы везут по проходу тележки с напитками.

Через час мы приезжаем в Сучжоу.

На местном вокзале Ли Мэй отправляется на поиски туалета. Я жду на вокзальной площади, рюкзаки возле ног.

В Сучжоу — солнце.

Отмахиваюсь от старух-продавщиц. Хриплые голоса: «Инглис мап, инглис мап! Хэлоу-хэлоу!»

Возвращается Ли Мэй. Минут пять мы стоим, обнявшись. Глажу ее волосы.

Пространство будто расступается: вокруг полно людей, но мы — одни.

Вторая неделя весны, светлое небо, мягкое золото вечернего солнца.

Идиллию нарушает попрошайка с железной миской в руках. Гремит мелочью и жалостно морщит темное лицо.

Поднимаю рюкзаки. Стоянка такси, желтые перила ограды. Снова табачный дым, бензиновая гарь. Хаотичная очередь, мы обходим ее и садимся в первое же такси. Никто не возражает.

Ли Мэй называет адрес. Таксист тараторит всю дорогу. Я не понимаю ни слова — диалект совсем другой.

Широкие улицы, невысокие дома. Муниципальные автобусы, таксисты-велорикши.

Велосипедисты. Белые каски полиции.

Зазеленевшие ивы у каналов. Миниатюрные мостики. Размашистые, выпуклые иероглифы над ресторанами. Каменные львы. Блеск витрин. Солнце.

Ли Мэй кладет мне голову на плечо — волосы пахнут яблоками. Я беру ее за руку, она крепко сжимает мои пальцы.

Напротив нашей гостиницы — буддийский храм. Из окна я вижу его темную крышу. В номере прохладно. Ли Мэй возится с пультом от кондиционера. Куртку и джемпер она сняла. На ней белая футболка и светлые джинсы.

Встаю из кресла и задергиваю тюль на окне.

— Иди ко мне…

…Мы лежим поверх одеяла. Кондиционер гонит теплую волну воздуха. Душно. Я хочу его выключить, но пульта под рукой нет.

Наша одежда свалена на пол. В номере сумрачно, наступает вечер.

Вдруг понимаю, что очень голоден.

Ли Мэй прижимается к моей груди: ее волосы распущены, желтая пчела улетела вместе с резинкой.

Ли Мэй водит кончиками пальцев по моему животу, по бедру.

— Он отдыхает?.. — вопросительно-утвердительно.

— М-гу… — расслабленно отвечаю я.

Приподнимаюсь и целую ее затылок. К яблочному запаху прибавился сигаретный — мой. Провожу рукой по спине: кожа гладкая, теплая. Шелковистая, как любят говорить поэты.

Гибким движением Ли Мэй забирается на меня верхом. Встряхивает головой. Упирается мне в грудь ладонями, наклоняет голову — ее волосы щекочут мое лицо — касается меня губами, пересохшими от поцелуев.

Шепчет в ухо:

— У… всех иностранцев… такой… большой?

Смущенно утыкается мне в шею.

Легонько шлепаю ее по заду.

— Все китаянки такие любопытные?

Мы снова долго целуемся.

За окном совсем темно. Слышна музыка, доносятся сигналы машин. По потолку бродят красные, сиреневые, голубые сполохи от неоновых вывесок.

Живот начинает урчать.

Ли Мэй смеется, сидя на мне.

— Хочешь пойти куда-нибудь? Тебе надо поесть.

Глажу ее грудь. На светлом фоне стены отчетливо виден силуэт Ли Мэй.

Я приподнимаю ее над собой. Опускаю, делая движение навстречу.

Она коротко стонет. Запрокидывает голову…

…Мы идем, почти бежим, по пешеходной улице. Теплый вечер, пятничная толпа. Нас атакуют продавцы йо-йо, светящихся роликов и прочих безделушек.

Фонари, скамейки, витрины. Громкая музыка. В конце улицы — огромный экран, мельтешит реклама. Неоновое зарево.

Я высматриваю ресторанные вывески. Повсюду сине-красные плакаты «KFC». Дедушка с плакатов похож на Чехова: брось русский классик страну, оставь писательское ремесло, займись в Новом Свете разведением кур — были бы хорошие деньги и настоящая слава. А также упитанный вид и никакой чахотки.

— Ты слышала о Чехове?

— Почему только «слышала»? Читала, в школе.

Ли Мэй тянет меня в сторону:

— Вон там японский ресторан.

В ресторане жарко, шумно, людно. Поднимаемся на второй этаж. На стенах рисунки — тучные сумоисты, всадники в самурайских доспехах и набеленные женщины с зонтиками.

Официантки — черные костюмы, красные косынки — кричат, бегают с подносами и меню.

Чашки в форме бочонков. Необычный чай. Ржаной, поясняет Ли Мэй.

Я уплетаю курицу-карри. Ли Мэй почти ничего не ест. Локти на столе, подбородок на пальцах. Смотрит на меня. Губы заметно припухшие.

Она улыбается.

Когда мы спускаемся вниз, останавливает меня на лестнице и шепчет в ухо:

— Я до сих пор чувствую тебя там…

Целую ее.

— Во ай ни… — говорю ей негромко.

— Я тоже тебя люблю… — отвечает она по-английски.

Лестница узкая. Несколькими ступенями ниже собралась целая толпа.

Когда мы проходим мимо, нас с любопытством разглядывают.

В клубе темно и тесно. Я сижу у стойки бара. В руке тяжелый стакан.

Тают кубики льда. Приторная ром-кола. Закуриваю, чтобы заглушить вкус.

Громкая музыка, вспышки, мерцание, лучи лазеров.

Танцующие вскидывают руки. Я замечаю в толпе Ли Мэй. Она машет мне, приглашая танцевать. Качаю головой: нет, не пойду.

Долбит сумасшедшее китайское техно.

Заказываю две текилы. Удивляюсь, как бармен может слышать и понимать меня.

Стробоскоп выхватывает из темноты движения знакомой тонкой фигуры.

Я неподвижно сижу на табурете. Тоскливо и пронзительно осознаю свою угловатость, тяжесть. Мы — герои картины «Девочка на шаре».

Современный вариант.

Текилу она пьет мелкими глотками. Старается не морщиться.

Народу прибывает. Душно и шумно.

Я тяну Ли Мэй к выходу.

Целуемся у высокой ограды клуба. На небе почти полная луна, лишь самый край чуть размыт, будто в дымке. Веер пальмовых листьев над нами.

— Хэлоу-хэлоу! — кричат нам проезжающие велорикши.

Лимонный вкус поцелуя.

Обнявшись, идем по ночной улице.

В холле гостиницы большой аквариум. Бегут вверх пузырьки воздуха. Золотые рыбки лениво шевелят хвостами. Прильнув плоским брюхом к стеклу, двигает ртом маленький анциструс обыкновенный.

Я сижу на низком кожаном диване и курю.

Голова Ли Мэй у меня на коленях, ноги она поджала. Я играю ее волосами, Ли Мэй трется щекой о ткань моих джинсов.

Похожа на кошку. Нет, на уставшего ребенка. Наклоняюсь, почти по-отечески целую в висок.

— Во ай ни…

Встаем и идем к лифту…

…Шторы плотно задернуты. Тихо гудит кондиционер. Одежда опять кучей, на кресле. Где-то в ногах кровати — влажное полотенце.

Вкрадчивый свет торшера. Ли Мэй лежит на животе, ее кожа кажется совсем смуглой.

Я целую ее спину, потом ягодицы. Чувствую, как она напрягается в смущении.

Ящерицей выворачивается, выскальзывает. Скрывается в душе.

Стенка душевой в полуметре от кровати — полупрозрачная, матово-белая.

Я слушаю шум воды и наблюдаю за Ли Мэй.

Веки мои тяжелеют…

…Открываю глаза.

Ее лицо надо мной. Влажная челка, темный блеск глаз.

Прикладывает палец к губам.

В руке фломастер. Устраивается поудобнее и что-то пишет на моей груди.

Я смотрю на ее лицо. Лицо прилежной ученицы.

— Что ты пишешь?..

Когда она заканчивает, сажусь на кровати и оглядываю грудь, там — четыре столбика иероглифов.