Нормандцы в Сицилии - Джон Норвич

Юдифь из Эвро была дочерью двоюродного брата Вильгельма Завоевателя. Когда она и Рожер встретились впервые, о браке между нею и младшим и беднейшим представителем весьма скромного рода Отвилей не могло быть и речи; но с тех пор многое изменилось. Между герцогом Вильгельмом и Робертом де Гранменилем, сводным братом и опекуном Юдифь, настоятелем крупного нормандского монастыря Сент-Эвро, вспыхнула жестокая вражда. В результате Роберт бежал с Юдифь, ее братом и сестрой и одиннадцатью верными монахами сперва в Рим, где он пытался искать справедливости у папы, а затем к своим землякам на юг. Роберт Гвискар принял их хорошо. В стремлении ослабить власть греческих монастырей в Калабрии он поощрял создание латинских монашеских общин везде, где это было возможно, и сразу же основал с большими пожертвованиями аббатство Святой Ефимии в Калабрии, хранившее и продолжавшее прославленные литургические и музыкальные традиции.[38] Но у Рожера были свои планы. К этому времени он стал второй по значимости и богатстве фигурой после самого Гвискара. Лишь немногие аристократические семьи Европы сочли бы его теперь неподходящим женихом. Узнав о приезде Юдифь, он немедленно помчался в Калабрию и обнаружил, что она ждет его в маленьком городе Сан-Мартино-д'Агри. Они обвенчались сразу же. Рожер затем отвез ее в Милето, где торжественно отпраздновал свое бракосочетание — при участии в лучших традициях Сент-Эвро большого количества музыкантов. Этот союз, без сомнения, заключался по любви, молодые были очень счастливы, но их медовый месяц оказался коротким. Рожера ждали важные дела, и в начале нового года, "не тронутый слезными мольбами жены", он оставил ее в Милето и вернулся на Сицилию.

1062 г. начинался хорошо, но не оправдал возлагавшихся на него надежд. После военной кампании, длившейся более месяца и прибавившей к нормандским владениям только город Петралию, Рожер вернулся на материк, решив разрешить раз и навсегда некую семейную проблему, которая уже довольно долго его беспокоила. Герцог Апулии вернулся к своим старым трюкам. В 1058 г. он собирался поровну разделить отвоеванные калабрийские земли с братом; с тех пор, однако, обеспокоенный растущим влиянием Рожера и боясь за собственный статус, он отказался выполнить свои обещания. Пока внимание Рожера было сосредоточено на Сицилии, он неохотно, но принимал деньги, которые Роберт предлагал взамен полагавшихся ему владений, но теперь, после свадьбы, обстоятельства изменились. Традиция "утренней выплаты", которая оказалась столь полезной для князя Капуи несколько лет назад, соблюдалась везде в нормандской Италии, и никто не мог помыслить, чтобы важный барон, тем более Отвиль, оказался неспособен вознаградить свою жену и ее семью в соответствии с их рангом и положением. Соответственно, гонцы отправились к герцогу в Мельфи с официальным перечнем требований Рожера и неофициальным предупреждением, что, если брат не пойдет ему навстречу в течение сорока дней, он вынужден будет применить силу.

Так во второй раз за четыре года продвижение нормандцев остановилось, поскольку два их главных предводителя поссорились из-за добычи. Как и в предыдущем случае, причиной раздора послужили не столько амбиции младшего брата, сколько ревность старшего. Рожер разделял слишком многие качества Отвилей, чтобы быть удобным вассалом, но и в 1058-м, и в 1062 г. его требования представлялись вполне обоснованными. Ошибку допустил Роберт. При том что чутье умелого политика в большинстве случаев подсказывало ему верное решение, он терял способность мыслить и действовать здраво, когда ему казалось, что младший брат копает под него или оспаривает его власть. В существующих обстоятельствах в особенности он не должен был ссориться с Рожером. Византийская армия по-прежнему оставалась в Бари и, без сомнения, готовила новое наступление: если Роберт собирался сдерживать ее и одновременно закрепить успех, достигнутый в Сицилии, ему требовался помощник, на чье мужество и твердость он мог бы положиться. Мало того, положение в Сицилии теперь стало еще более серьезным, ибо еще до истечения сорока дней, которые Рожер отпустил для своего ультиматума, пришла весть, что Ибн ат-Тимнах, который вел самостоятельно военные действия на северном побережье, попал в засаду и погиб. Его смерть воодушевила врагов настолько, что нормандские гарнизоны в Петралии и Тройне в страхе оставили свои посты и бежали в панике в Мессину.

В этот момент у герцога Апулии все еще оставалась возможность вспомнить о своих обязанностях и, пока не поздно, положить конец ссоре. Вместо этого он в ярости отправился в Калабрию и осадил Рожера в Милето. События, которые за этим последовали, достойны того, чтобы стать сюжетом для музыкальной комедии или мелодрамы. Эта история подробно изложена у Малатерры и заслуживает того, чтобы пересказать ее здесь. Она ценна не столько тем, что сообщает какие-то важные исторические факты, сколько тем, что она проливает свет на характеры двух необыкновенных людей и показывает, в какой мере девять столетий назад решение вопросов государственной важности зависело от случайностей.

Однажды ночью во время осады Милето Рожер выскользнул тайно из города, чтобы просить помощи в соседнем городке Джераче. Гвискар заметил его и погнался за ним. Жители Джераче, верные Рожеру, закрыли ворота перед герцогом; но позже он, закрыв лицо капюшоном, сумел пробраться в город. Там он направился в дом некоего Василия, верного ему человека, чтобы обсудить с ним, как ему приструнить непокорных. Василий и его жена Мелита, хотя это было очень рискованно, все же попросили своего знатного гостя остаться на обед, но, к несчастью для Роберта, слуга, накрывавший на стол, узнал его и поднял тревогу. В одну минуту у дома собралась разгневанная толпа. Василий в панике попытался спрятаться в ближайшей церкви, но его схватили и растерзали; Мелиту постигла еще более ужасная судьба: ее посадили на кол, и она умерла в мучениях. Роберт, из-за которого случились все беды, остался жив. Он велел людям замолчать, и они послушались его, а когда он заговорил, его дар красноречия проявился в полной мере, благо положение было безвыходным. Своим врагам, объявил он, он хотел бы дать один совет: ради собственного блага не обольщайтесь, что герцог Апулии сейчас находится в ваших руках. Сегодня фортуна отвернулась от него, но все в этом мире происходит по воле Божией, и завтра они могут поменяться местами. Он, Роберт, пришел сюда добровольно, по собственному почину и без злого умысла; а они, со своей стороны, некогда клялись ему в верности, и он никогда не нарушал своих обещаний. Воистину постыдно, если целый город, пренебрегши клятвой, бросится теперь на одного безоружного человека. Они должны помнить также, что, убив его, навлекут на себя ненависть нормандцев, чьим расположением они до сих пор пользовались. Его соратники жестоко отомстят за его гибель, и гнев их будет столь же ужасен, сколь велик позор, который падет на горожан и их детей, если они убьют своего невинного, любимого и преданного предводителя.

Жители Джераче едва ли поверили Роберту. В течение пятнадцати лет одного звука его имени было достаточно, чтобы заставить крестьян бросить свои поля и запираться в домах, а монахов — спускаться в потайные подземелья, чтобы спрятать сокровища и утварь; поздновато было строить из себя невинную овечку. И все лее его слова произвели впечатление. По мере того как он говорил, толпа постепенно успокаивалась. Наверное, торопиться действительно не стоило. Герцога отвели в безопасное место, и горожане стали думать, как с ним поступить.

Сторонники Роберта, ожидавшие за стенами города, скоро узнали, что произошло. Выбора у них не было. Смирив свою гордость, они отправились к Рожеру и обратились к нему за помощью. Рожеру такая ситуация, безусловно, понравилась. Он знал, что теперь может не беспокоиться о своей безопасности. Жизнь его брата была в его руках, и он мог ставить какие угодно условия. Естественно, он не хотел, чтобы Роберту причинили какой-то вред. При всех их ссорах, он по-своему его любил, уважал его дарования и, главное, нуждался в нем для сицилийской военной кампании. Но он не видел причин, почему бы ему не извлечь все возможные выгоды из создавшегося положения. Торжественно прискакав в Джераче, Рожер повелел всем городским старейшинам собраться на открытом месте за воротами. Старейшины пришли и увидели, что Рожер красен от гнева. Почему, вопрошал он, город не передал его брата немедленно в его руки? Это он, а не они пострадал от двуличия Гвискара, и только он имеет право избрать наказание, которого такое поведение заслуживает. Пусть так называемого герцога передадут ему, иначе горожанам Джераче придется проститься со своим городом и со всеми дворами и виноградниками в округе, ибо наутро все это сровняют с землей.

Бедные горожане были только рады исполнить его повеление. Угроза Рожера позволяла им разрешить неразрешимую ситуацию. Они привели Роберта и быстро передали его в руки брата. Все, затаив дыхание, ждали, что за этим последует. Но Рожер оставил свой показной гнев и бросился к брату с распростертыми объятиями. Они обнялись, как "Иосиф и Веньямин" (фраза Малатерры), проливая слезы радости по поводу своего примирения. Роберт немедленно пообещал удовлетворить все территориальные притязания Рожера, и братья поскакали вместе в Милето. Как показали последующие события, ссора даже теперь не закончилась полностью: герцог, вернувшись к жене и своим воинам, начал жалеть о данном обещании и вскоре борьба возобновилась; но душа его больше к этому не лежала, и вскоре двое величайших Отвилей вновь стали друзьями.