Ужин мертвецов. Гиляровский и Тестов - Андрей Добров

— Он передал вам дело?

— Нет, просто он боится, как бы кто из них, — Ветошников указал своей бамбуковой тросточкой на группу у могилы, — не сбежал или не наделал глупостей.

Более года назад судьба свела нас с Ветошниковым в деле о «красном призраке». В какой-то момент он даже установил за мной наружное наблюдение, посчитав, что я выведу его на след преступника. Тогда я на виду у филеров Сыскного пригласил домой своего старого знакомого, жандармского полковника. Не знаю, как воспринял этот визит Никифор Сергеевич, которому доложили о столь странном визите, но с тех пор он сделался мил и обходителен.

Священник закончил читать. Служители кладбища начали продевать длинные ремни под гробом.

— Разрешите пройти, — сказал я. — Сейчас будут опускать.

— Конечно, конечно, — прошептал Ветошников и уступил мне дорогу. Я подошел к могиле.

Софья Алексеевна едва взглянула на меня. Зато ее «кобылки» даже оживились — мне показалось, что одна начала строить мне глазки. Ко мне подошел Патрикеев.

— Скажите честно, Гиляровский, — тихо на ухо сказал он мне. — Вы писали хоть одну из тех отвратительных заметок про смерть Глаши?

— Конечно нет.

— Спасибо, — прошептал Патрикеев. — И спасибо, что пришли. Нас мало, увы. Но это и хорошо. Мы не давали объявления о похоронах. А то сюда бы набежала толпа ее… поклонников.

— Как вы, Матвей Петрович? — спросил я.

— Я-то лучше, — с грустной усмешкой сказал Патрикеев. — А вот она…

Я посмотрел на Глафиру, лежавшую в гробу. Как и многие умершие, она была совершенно не похожа на себя при жизни и скорее напоминала восковую куклу, положенную во гроб.

— Не уберег, — сказал Патрикеев. — Не уберег! Как я теперь буду жить? Вы не знаете, Гиляровский, и никто не знает… Я никому никогда не говорил, но вам скажу, потому что вы — человек посторонний, и скоро мы с вами расстанемся. Я ходил на каждый ее концерт. Она ведь пела только для меня. Она сама так сказала — мол, пою только тебе, когда ты в зале. А если тебя нет, то и петь не хочется. Вы представляете, каково мне было? Сидеть среди толпы восторженных идиотов и знать, что поет она только мне одному. Видеть все эти овации, цветы и подарки…

— Но почему вы не открывали своих чувств? — спросил я. — Кажется, это уже не считается зазорным.

— Она не хотела, — ответил Патрикеев. — Да и есть другие обстоятельства…

Двое служителей подошли к гробу. В руках у них были молотки. Длинные гвозди они держали во рту. Накрыв крышкой гроб, они быстро начали забивать его гвоздями. Чепурнин отошел на два шага, отвернулся и сунул в рот незажженную сигару. Только Горн, слегка пошатываясь, так и стоял, глядя себе под ноги.

— Паша, вон, с утра уже надрался, — сказал Патрикеев.

Подошел Чепурнин:

— Гиляровский, — сказал он. — Вы зачем здесь?

Я пожал плечами. Я и сам не очень понимал — зачем.

Служители взяли за ремни у самого гроба, подняли его и подступили к могиле. Я услышал команду старшего из них, данную шепотом: «Раз, два, давай». Они начали медленно травить ремни вниз, гроб слегка качнулся, опустился на уровень земли, потом ушел вниз и с глухим стуком встал на кирпичи на дне могилы. Служители вытащили ремни. Двое из них взялись за лопаты и встали у большой кучи коричневой глины. Кто-то из «кобылок» начал всхлипывать. Священник собрал свои вещи, принял от Чепурнина плату и пошел в сторону выхода с кладбища.

— Софья Алексеевна, хотите что-то сказать? — спросил Патрикеев. Но старуха просто повернулась к своим девушкам, подняла руку и дала им знак.

Тихо-тихо «кобылки» запели удивительно простыми и искренними голосами. Запели так, как никогда на моей памяти не пели они на концертах:

Не для меня придет весна,Не для меня песнь разольется,И сердце радостно забьетсяВ восторге чувств не для меня.

Патрикеев стоял, глядя на могилу, и морщился, стараясь сдержать слезы. И у меня на душе стало тяжело, как будто и я провожал любимую женщину. Матвей Петрович нагнулся, сгреб своей ручищей глину с кучи и со стуком бросил на гроб. За ним подошли к куче Чепурнин и Горн. Потом наступила моя очередь — и я также кинул горсть земли вниз. Стук ее о доску крышки гроба прозвучал как одиночный стук сердца.

Девушки еще пели, но Патрикеев взял меня под руку и повел прочь, мимо оград и крестов. Он запрокинул лицо, но слезы текли из глаз.

— Гиляровский, — сказал он. — Мы сегодня соберемся в клубе, помянем Глашу. Приходите и вы. За час до полуночи. Когда народу будет поменьше. Я заказал малую гостиную.

— Обязательно приду.

— И еще. Полиция арестовала не того, я уверен. Конечно, с моей стороны это нехорошо. — Он оглянулся на Чепурнина и Горна, которые стояли у могилы. — Но, думаю, убивал кто-то из наших.

— Кто? — спросил я.

— Или Паша, или Егор. Больше некому. После поминок поедем ко мне, я хочу с вами поговорить, — сказал Патрикеев.

Сзади доносилось еле слышное:

Не для меня луна, блеща,Родную рощу осребряет,И соловей ее встречает:Он будет петь не для меня.

И слышался стук земли, которую служители кладбища начали лопатами кидать на гроб.

— Мне надо вернуться, — сказал Патрикеев, — расплатиться с рабочими. Хочу потом поставить ей памятник. Подскажете хорошего скульптора?

— Да.

Он пожал мне руку и ушел. И его, и моя руки были измазаны в глине. Я достал из кармана платок и стер землю.

Но дойти до кладбищенских ворот мне не дал снова появившийся Ветошников.

— Владимир Алексеевич, еще одну минуту!

— Что? — остановился я, раздосадованный его назойливостью.

— Этот повар… как его… Рыбаков.

— Что с ним?

— Архипов говорил, что вы беспокоились о судьбе этого повара… Я его отпустил сегодня утром. Наши эксперты наконец разобрались с его дурацким порошком. Действительно водоросль. Причем совершенно не ядовитая.

— Это хорошо.

— И в газеты объявления давать не стали. Пусть Тестов не беспокоится.

— Спасибо.

— Тем более что дело не очень сложное и нет никаких оснований тут что-то придумывать и церемониться, — небрежно сказал Ветошников. — Убийца очевиден.

— Кто это? — остановился я.

Толстый сыщик ухмыльнулся:

— А вы разве еще не поняли?

— У меня есть некоторые подозрения, — осторожно сказал я. — Но уверенности нет.

— Здесь все вполне ясно, — сказал Ветошников. — Я бы и сам произвел арест, но придется дождаться Захара Борисовича, ведь дело ведет все-таки он.

— Вы скажете имя? — спросил я.

— Вот арестуем, и узнаете, — подмигнул сыщик. — Не смею задерживать, Владимир Алексеевич!

Я сел в пролетку, сердясь на самого себя. Как так получилось, что этот прощелыга Ветошников уже знает имя убийцы, а я — все еще сомневаюсь, который из них?

Вечером я приехал к Купеческому клубу. Любители плотно поужинать уже давно разъехались по другим заведениям, в клубе остались только картежники, которые могли играть до утра, выплачивая эконому каждый час все более увеличивавшиеся штрафы за игру в неурочное время. Предупрежденный лакей провел меня в левое крыло второго этажа, где находилась малая гостиная. В ней устраивались приватные мероприятия для членов клуба, не требовавшие большого помещения. Здесь же вели переговоры по крупным сделкам и обмывали их.

Когда я вошел, Патрикеев уже сидел за столом. Он повернулся и предложил мне сесть рядом. Стол был сервирован на пятерых, причем один из кувертов помещался перед большой фотографией Глаши в простом казачьем платье.

— Пусть побудет тут вместе с нами, — сказал нежно Патрикеев. — Я пока не буду с вами разговаривать о том… помните на кладбище?

Я кивнул.

— Сейчас придут Паша и Егор. Потом. Все остальное — потом.

Он достал из жилетного кармана свой флакон с мятной настойкой, но не стал брызгать в рот, а задумчиво повертел в руках.

— Казалось бы, налей сюда яду, и я сам себя отравлю, даже не заметив, — сказал он, а потом все же нажал на крохотную каучуковую грушу. В воздухе повисло мятное облачко.

— Видите? Мята. Я бы даже не понял на вкус…

— Да, я тоже про это думал, — признался я. — Вы подозреваете Горна?

— А вы? — спросил Патрикеев.

— Я еще не решил. Насчет Горна… Он ведь алкоголик. У него сильно трясутся руки. Как он мог бы наливать яд?

— А! — скривился Патрикеев. — Тут как раз ничего особенного. Руки у него трясутся, когда он трезв. А когда выпьет… Вот обратите тогда внимание — трясутся или нет. Я, конечно, говорю про довольно короткий отрезок времени между второй и пятой рюмками…

За дверью послышался громкий голос Чепурнина:

— А вот и мы! Матвей! Ты здесь?

Дверь распахнулась — Чепурнин просто пнул ее ногой, так как в одной руке он держал бутылку шампанского, а второй поддерживал за талию Горна. Оба были совершенно пьяны. Пенсне криво сидело на носу Егора Львовича.