Волшебник - Колм Тойбин

Катя стала знатоком черного рынка, создав сеть поставщиков и информаторов. Она утверждала, что может судить о ходе сражений по цене на яйца, однако ее теория не работала, когда яиц попросту не было, даже по заоблачным ценам.

Эрике и Клаусу было строго-настрого запрещено распевать песни или высказываться о войне даже в стенах родного дома.

– Непослушных маленьких мальчиков теперь посылают на фронт, – сказал Томас.

– Так и есть, – подтвердила Катя.

В первые месяцы войны дистанция между его кабинетом и остальным домом увеличилась. Томас запрещал детям подходить к своей двери. Зато к ним с визитами зачастил Клаус Прингсхайм. Он играл на рояле, развлекал детей и мило болтал, не забывая вставить ядовитое замечание о ходе войны или высказывании какого-нибудь генерала. Томас намеренно не вступал с ним в спор. Вскоре при появлении Клауса он выработал привычку просто уходить в свой кабинет.

Там Томас мог обратиться к любимым книгам. Однако в смятении, в которое повергла всех война, он не мог больше трудиться над книгой о санатории и сражался со статьей о значении войны для Германии и ее культуры. Порой ему, не читавшему политических философов и имеющему весьма обрывочное представление о немецкой философии, не хватало знаний.

Женившись, Томас больше не выходил за пределы семейного круга. Катя с подозрением относилась к любому, кто пытался завоевать его дружбу. Ничто не могло расстроить ее сильнее, чем визит писателя, желающего обсудить с ее мужем будущую карьеру.

До войны, когда писатель Эрнст Бертрам искал его общества, Томас думал, что это из-за «Смерти в Венеции». Вероятно, Бертрам, который был гомосексуалистом, видел в Томасе родственную душу. Затем он решил, что Бертрам старается ради продвижения своей писательской карьеры. Однако на самом деле Бертрама волновала философия и будущее Германии. Он был очень начитан и имел собственное мнение по множеству вопросов. И все, чего он требовал от Томаса, это его благосклонного внимания.

Обсуждая текущие события, Бертрам неизменно и щедро цитировал классиков. Ни одно его суждение не обходилось без ссылки на Ницше. Он также приводил высказывания Бисмарка и Меттерниха, а равно Платона и Макиавелли. Цитируя, он был весьма точен в указании источника, а иногда помнил даже номер страницы.

Катя недолюбливала Бертрама.

– Он слишком тобой увлечен, – говорила она. – Больше, чем нужно. Иногда он напоминает мне большого пса, который смотрит на тебя, высунув язык. А порой мне кажется, что он задумал совершить с тобой побег.

– Куда?

– В Вальхаллу.

– Он очень много знает.

– И очень вежлив. А потом просто отводит глаза, правда только от меня. Думаю, его волнует исключительно мужская дружба. В нем слишком много немецкого.

– В этом есть что-то предосудительное?

– А ты как думаешь?

Постепенно писатель начал захаживать регулярно, сведя знакомство с детьми и слугами. Бертраму единственному был разрешено заходить в кабинет Томаса, если ему случалось заглянуть с утра.

Бертрам рассуждал о судьбе Германии, о культурных корнях, глубоко уходящих в ее почву, о том, как музыка выражает и возвышает германский дух. Постепенно вместо обсуждения Ницше, о котором Бертрам сочинял научный трактат, они перешли к обсуждению немецкой уникальности, того, как культурная мощь Германии заставляет соседей относиться к ней с недоверием. Единственным выходом, по мнению Бертрама, была война. И когда они одержат победу, Германия распространит свое влияние на всю Европу.

Томас соглашался, что исполненные страсти и подлинного чувства оперы Вагнера и труды Ницше представляют собой олицетворение немецкого духа, а присущие этому духу беспокойство, иррациональность и внутренняя борьба лишь усиливают его и делают более осязаемым. Когда Бертрам в ответ заявлял, что германский дух нелегко примирить с демократией, Томас кивал.

Бертрам не скрывал, что у него есть партнер; и даже проговорился, что они делят постель. Иногда, слушая Бертрама, Томас воображал, как этот неуклюжий человек выглядит голым. Должно быть, по утрам он просыпается рядом со своим любовником. Томас представлял их переплетенные волосатые ноги, их соединенные в поцелуе губы. Эта картина очаровывала его и одновременно вызывала отвращение. Он не думал, что хотел бы переспать с Эрнстом Бертрамом.

Томас решил, что мог бы написать короткую книгу о Германии и войне. Постепенно задуманный томик становился толще и претенциознее. Томас привык делиться с Катей своими задумками и в процессе работы часто зачитывал ей вслух целые куски, но ни обсуждать с ней политику, ни читать отрывки из новой книги не решался.

– Ты можешь представить, что Клауса с Голо призвали бы на войну и с утра до ночи мы ждали бы вестей с фронта? – спрашивала Катя Томаса. – И все из-за какой-то идеи!

Когда родился их пятый ребенок, Элизабет, крестным позвали Бертрама. И то сказать, он был единственным другом Томаса.

Следя за развитием событий на фронте и публикуя статьи в поддержку Германии, Томас радовался, что является частью движения, включавшего как простых рабочих, так и промышленников со всех концов страны. Мог ли он трудиться над романом, если все его помыслы были об угрозе, которую несли германским ценностям такие страны, как полуцивилизованная Россия и Франция, до сих пор лелеющая революционные мечты?

Война, писал Томас, остановит упадок Европы. Воинственный дух немцев зиждется на нравственном чувстве, а не на тщеславии или имперских амбициях. После войны Германия станет еще краше и свободнее. Если же ей суждено проиграть, Европа никогда не будет знать покоя. Только победа Германии гарантирует общеевропейский мир.

После опубликования этой статьи Томас с радостью получал письма с фронта, в которых солдаты писали, как вдохновляют их его слова. Затем, поощряемый Бертрамом, он с удвоенным пылом взялся за книгу. Она будет носить название «Размышления аполитичного».

До войны Томас считал интернационализм Генриха следствием его длительного проживания в Италии и Франции. Сейчас, в трудный для Германии час, он надеялся, что брат не останется равнодушным к опасностям, которые угрожали его стране, и откажется от своего космополитизма.

Навестив мать в Поллинге, Томас узнал, что она писала Генриху, прося сына воздержаться от антипатриотичных высказываний. Война изменила ее. Гуляя по деревне, Юлия обсуждала с теми, кто попадался по дороге, немецкое наступление и выкрикивала патриотические лозунги.

– Все расспрашивают меня о моем сыне. Они имеют в виду Виктора, бедного малыша Виктора. Раньше меня расспрашивали о Генрихе или Томасе. Но теперь в семье есть солдат. Я выхожу на прогулку дважды в день, иногда трижды. Люди убеждают меня держаться. И я держусь.

В конце 1915 года Генрих опубликовал эссе, в котором цитировал писателя Золя, который во время процесса над Дрейфусом пытался