Волшебник - Колм Тойбин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В тот вечер Томас рано поужинал и удалился в свой кабинет. Внезапно он осознал, что каждое слово на этих полках было немецким словом. В отличие от Генриха, он не учил ни французского, ни итальянского. Мог читать несложные тексты по-английски, но его разговорные навыки пребывали в зачаточном состоянии. Томас снял с полки стихотворные сборники, купленные еще в Любеке: Гёте, Гейне, Гёльдерлин, Платен, Новалис. Он поставил небольшую стопку на пол рядом с креслом, думая, что, возможно, не скоро сможет позволить себе такую роскошь. Он листал стихотворения, простые по форме и меланхоличные, поэмы о любви, природе и одиночестве. Томас любил звонкую немецкую рифму, ее отточенность и завершенность.
Разрушить все это было несложно. Несмотря на военную мощь, Германия представлялась Томасу хрупкой. Она появилась на свет благодаря общему языку – языку этих стихов. Драгоценные сокровища духа таились в ее музыке и поэзии. Извечная готовность исследовать сложные и болезненные материи. Одинокую и ранимую Германию окружали страны, с которыми у нее не было ничего общего.
Томас переместился в гостиную, где принялся перебирать пластинки. Он прослушивал на фонографе только то, что ранее слушал в концертном зале. Томас вспомнил, как однажды в первые годы их с Катей брака Прингсхаймы пригласили его послушать Лео Слезака в «Лоэнгрине». Он отыскал среди записей арию «В краю святом». В оперном театре Мюнхена его тесть так громко аплодировал Слезаку, когда тот ее исполнял, что заслужил сердитые взгляды других зрителей.
Страстное томление в голосе певца пробуждало в душе размышления о том, что так легко было утратить. В сочинении Вагнера ощущалось вечное стремление к свету и знанию, порой робкое и нетвердое, но всегда обращенное к человеческому духу.
Томас опустил голову. Причиной надвигающейся войны было не отсутствие понимания. Встреча противоборствующих сторон не привела бы к обретению согласия. Другие страны ненавидели Германию и хотели ее гибели. Это и было причиной войны, думал Томас. Германия обрела могущество не только благодаря военной мощи и развитой промышленности, но и осознанию немецкого духа, глубине и серьезности вопросов, которые она перед собой ставила. Томас дослушал арию, сознавая: только в Германии способны понять, что значило находиться сейчас в этой комнате и какую силу и утешение даровала эта музыка тому, кто пребывал под ее чарами.
На следующее утро люди, читавшие его книги, подходили, чтобы пожать ему руку, словно он был одним из их лидеров. На улицах уже маршировали солдаты. В кафе Томас обратил внимание, как молоды, свежи и вежливы немецкие солдаты. Они двигались с достоинством и тактом, давая понять, что не потревожат его, занятого чтением газеты.
Он хотел написать что-то важное для Германии, но приближался вечер и пора было возвращаться в Бад-Тёльц. Новости о войне приводили Катю в отчаяние. После ужина она принялась расспрашивать его о ванной комнате. Он не стал рассказывать ей ни об одиноком вечере, проведенном среди музыки и поэзии, ни о том, что решил написать статью о войне.
На следующее утро киоскер стоял на пороге киоска с воинственным видом.
– Я отложил для вас газеты. Завтра Германия вступит в войну. Никаких сомнений быть не может. Пришло время национальной гордости.
Он говорил с таким напором, что Томас отпрянул.
– Неудивительно, что вы нервничаете, – продолжал Ганс. – Война – это не легкая прогулка, как думают некоторые.
Он бросил осуждающий взгляд на Томаса, который гадал, что такого оскорбительного киоскер нашел в его книгах.
– Генрих Манн приходится вам братом?
Томас кивнул, а киоскер вошел в киоск и вернулся с левой берлинской газетой двухдневной давности.
– Цензуре следовало бы такое запретить, – сказал Ганс.
Статья Генриха начиналась с утверждения, что в войне нельзя победить. Война – это потери, убитые и раненые. Далее шли горестные рассуждения о том, что чем повышать военные расходы, лучше бы правительство потратило эти деньги на улучшение условий жизни простого народа. Завершалась статья словами, что, если не удастся отговорить кайзера от войны, немецкому народу следует задуматься над тем, что для него действительно важно.
– Это подстрекательство к мятежу, – сказал Ганс. – Кинжал в спину. Его следует арестовать.
– Мой брат – интернационалист, – ответил Томас.
– Он враг народа.
– Да, ему следовало бы помолчать, пока мы не выиграем войну.
Киоскер резко взглянул на Томаса, чтобы убедиться, что тот не шутит.
– У меня был брат, и когда-то это принадлежало ему, – сказал Ганс. Он показал на свою лавочку, словно это было загородное поместье. – А мне пришлось работать на свиноферме. Потом брат решил уехать в Америку. Никто не знает, что на него нашло. Мы получили от него всего одну открытку. Поэтому теперь здесь стою я. У всех есть братья.
Естественно, Томас был признан негодным к военной службе, как и Генрих, и, разумеется, Ганс Гелер. Однако Виктора, которому исполнилось двадцать четыре, призвали, как и Катиного брата Хайнца.
В Бад-Тёльце Ганс Гелер продолжал разглагольствовать о войне. Однажды, когда Томас с Катей шли по главной улице, их приветствовала группа пожилых мужчин. Один из них приблизился и сказал Томасу, что в тяжелые времена Германия нуждается в таких писателях, как он. Остальные поддержали его одобрительными возгласами.
– Что он имел в виду? – спросила Катя.
– Думаю, хотел выразить радость, что я не Генрих.
Томас с Катей приехали в Мюнхен на свадьбу Виктора, который хотел вступить в брак до отъезда на фронт. В воздухе ощущалась какая-то легкость и даже ликование. Солдаты в переполненных трамваях вскакивали, уступая место гражданским. Однако многие гражданские, включая Томаса, не соглашались садиться. Один солдат, встав на скамью, обратился к пассажирам:
– Мы на службе Германии. Ради этого мы носим форму. Стоя на ногах, мы демонстрируем нашу решимость.
Раздались крики других солдат, пассажиры зааплодировали. Томас почувствовал, как на глаза у него навернулись слезы.
На скромной церемонии бракосочетания мать призналась Томасу, что Генрих намерен жениться на чешской актрисе.
– Ее зовут Мими, какое очаровательное имя.
Томас не ответил.
– Я его статью не читала, – продолжила Юлия, – но мои соседи прочли. Для немцев пришло время сплотиться. Я так горжусь Виктором.
Лула с мужем выпили лишнего, и Лёр посоветовал Кате, чтобы она убедила отца вложиться в военные облигации.
– Это исключит любые подозрения, что он не поддерживает войну.
– Почему вы думаете, что он ее не поддерживает? – спросила Катя.
– Разве он не еврей?
