Клевые - Эльмира Нетесова

Оксана обещала приехать к девяти утра. И человек, зная педантичность бабы, был спокоен: она будет вовремя.

Он встал рано. Сварил картошку, заварил чай, готовился к предстоящему разговору, в исходе какого не был уверен.

Петр Иванович понимал, что обида на отца засела слишком глубоко. И вряд ли с первого разговора удастся сгладить боль, повернуть людей друг к другу, заставить простить и понять.

Он много раз спрашивал Оксану о ней самой, о семье. Она всегда уходила от ответов. И лишь в последнюю встречу рассказала. Как воспримет его вмешательство в судьбу? Захочет ли примирения с отцом, или пошлет его? Случалось слышать от Юрия, как даже дети, убежавшие из семей, предпочли возвращению — бродяжничество. Не простили взрослой родне обычной занятости, равнодушия, надоедливых моралей, частых отказов, упреков, У Оксанки причина была серьезной. И как знать, поверит ли она в то, что случившееся не повторится?

— Привет! А вот и я! — появилась Оксана в дверях, заметив смеясь: — Уж не выдал ли премию кто-нибудь из покойников, что, не успев проститься, позвал вновь?

— Получил! Как же мне без премий жить? Вчера старика привезли уже ночью. Хотел на утро отложить вскрытие. Но бабка как

вцепилась в меня и просит: "Разрежь антихриста! Загляни, от чего кончился и бумажку дай! Чтоб в ней все прописано было. Не то сживут меня со свету родственники старого! Они еще до смерти деда болтали, что я его толкаю на погост?" А зачем? С дедом все веселей! Хоть было на кого поворчать? — не поверил старухе. Она слезами зашлась. Мол, жила с этим дедом всего две зимы. Он дом на нее оформил, все ей завещал. А детям — ничего! Родню обошел. Все потому, что в лихую минуту бросили и не помогли. Тот чуть с голода не умер. Но тут она — старуха — нашлась. Накормила, отмыла, отстирала, обогрела деда. И жили они тихо и ладно. Сами ни к кому, к ним никто не приходил. Дедок и впрямь трудягой, спокойным был. Да вдруг старшая невестка нагрянула. Вспомнила старика. Захотела сына своего — старшего внука к деду прописать! Враз не созналась. Стала увозить его к себе в гости. И там угощала деда. Тот домой еле доползал. Но уже пехом. Старуха поначалу терпела, а потом скрипеть начала, деда бранить, невестку. Мол, зачем человека губите? Родня и взвилась! Враз напомнила о себе. Стали увозить старика чуть не каждый день. Он был податливым, отходчивым мужиком. И простил родню за застольем. Оставалось немногое — переделать завещание на дом. И человек уже склонялся к тому. Даже ее, старуху, в тот вечер обругал ни за что. Пьяный был. А под утро плохо ему стало. Вызвала бабка неотложку, а она пока приехала, дед уже кончился. Даже прощенья у старухи попросить не успел. С родней не попрощался. Стали его к похоронам готовить, тут родня вороньем налетела. Давай старую во всем винить. Убийцей называть.

— Ну и сволочи! — не выдержала Оксана.

— Вскрыл я старика! К тому времени и за моргом уже толпа собралась. Вся родня примчалась. Морг в кольцо взяла, как в осаду. Орут так, что стол под покойником дрожит. Во все окна морга заглядывают. Старухе грозят.

— От чего он умер, дедок тот?

— Сердечная недостаточность! Его давняя болячка! И дело тут не в выпивках, не в бабке! У каждого человека свое время на земле определено самим Богом! Я им всем так и сказал. Ушел старик от всех разом. Надоела ему расчетливая суета родни. В какой-то момент понял, что не он сам — лачуга понадобилась. Горько стало. Осознал, что сиротой свой век коротал. И не выдержал… Людям это не дано понять… Вот только старуха! Уж не знаю, с горя или с радости поставила узелок в углу морга, попросила покойного помянуть. Я о нем не сразу вспомнил. Вчера перед уходом. Забрал его. Вот видишь, сколько тут всего! — выложил на стол жареную курицу, вареные яйца, сыр и сало. Даже бутылку водки бабка не забыла вложить.

— Ты для этого меня звал? — удивилась Оксанка.

— Нет, конечно. К тебе у меня разговор особый.

— Только разговор? Ради этого спозаранку сдернул! Я даже кофе не успела проглотить! — посетовала баба.

— Успеешь! Давай ко мне ближе, зазноба моя сонная! — притянул к себе Оксанку, прижался к ней усталым плечом.

— А знаешь, уходя от морга, родня деда примирилась с бабкой. Та согласилась прописать в доме внука старика. Выходит, не разучились люди прощать друг друга. Это хорошее качество. А ты, как считаешь? — заглянул в глаза.

— Смотря что прощать! Не все забыть можно! Кое-что до смерти в памяти останется! — дрогнула всем телом.

— Всю жизнь носить в себе злобу? Помилуй, Ксюшка, да ты половину отведенного тебе не проживешь. Сама себя на тот свет загоняешь, дурочка!

— А мне и половины много! Зачем она — жизнь, если в ней верить некому?

— Ты пыталась?

— Я же рассказывала тебе! Отец предал. Парень — тоже… — отодвинулась баба, потянулась за сигаретой.

— Парня поняла, как я слышал. И даже простила! Остается отец! Его ты считаешь негодяем!

— А кто же он по-твоему? Не только меня! Он память о матери изгадил! Изменял ей — живой. И мертвую опозорил'. Не мог года прожить вдовцом. Так все порядочные люди делают! — покатились слезы.

— Ты винишь его за распутство? А чем сама лучше? Тоже года не прошло, как на панель пошла! Институт бросила, ушла из общежития, пошла по рукам! Разве ты не опозорилась? Другого выхода не было, говоришь? Ложь все это! Могла, как другие девчонки, детей присматривать, ухаживать за стариками. В конце концов — устроиться дворником! Не захотела! На легкий хлеб пошла!

— Гад! Сволочь! Ты еще мозги сушишь. Да я всю Москву обошла! Желающих работать полно, да оплачиваемой работы не было!

— хотела вскочить, но Петр Иванович удержал.

— Не спеши убегать, зазноба! Не гордись своим нынешним! В нем черноты куда как больше, чем у родителя. Он один раз оступился, за что жестоко наказан! Ты каждый день на обе ноги хромаешь! Ему вслед только ты плюнешь! Тебе — весь город! Вот и посуди сама, кто из вас дерьмо? Ты ему простить не можешь? А тебе можно простить твое падение? — смотрел Оксанке в глаза холодно, жестоко.

— Если я такая, зачем спал со мной? Зачем зовешь? Сам лучше?

— С тобой не я один был! Половина города! Я от общего числа

— пылинка в буре!

— Чего ты хочешь от меня? Отпусти! — вырвала плечо.

— Хочу немногого! Ты знаешь, я не умею и не люблю кривить душой!

— Мне эта твоя честь ни к чему! — оборвала Оксана.

— Не скажи! Именно она диктует, сколько тебе заплатить за визит!

— Нахал! Циник!

— С кем общаюсь, таков сам!

— Иди к черту! — встала Оксана и рванулась от койки.

— Стой, дура! — поймал ее у двери. И, развернув к себе, сказал тихо: — Твой отец умирает в больнице! Один! Или ты тоже озверела и ни хрена не понимаешь?

— Умирает? — промелькнул испуг в глазах. — Откуда знаешь?

— Это неважно! Знаю! От коллег…

— Что с ним?

— Инфаркт!

— А где же его новая жена?

— Бросила! Ушла от него! Теперь уж не вернется! Он отказался от нее навсегда.

— Смотри! Мозги выкопал! Вот только опоздал.

— Почему же? Он жив! И просит тебя вернуться домой, простить его! Ключи отдал тебе. Конечно, ждет, чтобы навестила…

Оксана вышла за дверь, шатаясь. Обогнула, села на завалинку, откуда хорошо было видно кладбище. Курила. Дрожала в руке сигарета. Белый дымок, блуждая по лицу, смешивался с первой сединой. Оксанка вспомнила, как когда-то в детстве отец любил носить ее на плечах. И ей, девчонке, завидовала вся малышня. Отец водил ее на новогоднюю елку в Дом офицеров. На день рождения дарил красивые куклы и весь этот день неразлучно был с нею.

Первый велосипед он купил, когда девчонке исполнилось три года. Потом учил кататься на двухколесном. Оберегал, чтобы не упала, не разбила колени.

— Тише, дочка, не торопись! — бежал следом. А Оксанке казалось, будто у нее за спиной выросли крылья. Большие и сильные. Девчонка изо всех сил крутила педали. Отец бежал следом, зовя ее вернуться.

Она мало знала о его службе. Он никогда не говорил дома о работе, не жаловался, никого не ругал, не сетовал. А потому в семье знали лишь сослуживцев, друзей отца. Они приходили редко. Часто любили уезжать на рыбалку, охоту. Иногда месяцами его не бывало дома. Уезжал на ученья, оттуда возвращался похудевший, соскучившийся, усталый.

Он никогда не ругал и не бил Оксанку. Не отчитывал подолгу, как делали другие отцы, и все же она неосознанно побаивалась его портупеи, строгого взгляда, холодного тона. И подчинялась без пререканий.

Он никогда не болел. Оксанка не видела его валяющимся в по

стели. Даже футбол он смотрел не с дивана, а сидя в кресле, и всегда говорил, что только дряхлые, ленивые старухи любят развалиться на диване и расплываются на них тряпками. Уважающий себя человек обязан держать себя в руках. Тем более — мужчина. Он всегда был в движении. Оксанку растил, как мальчишку. Учил плавать, ходить на лыжах, бегать на коньках, играть в баскетбол и теннис.