Клевые - Эльмира Нетесова

— Я, конечно, мог бы пожарить к твоему приходу печенку. Еще вчера она была теплой, совсем свежей. Но утром того покойника похоронили, попросив зашить все внутренности… А то бы!.. Молодой был парень. Пырнули его ножом в подъезде дома. Жил и не стало человека! А печенка была здорова!

Оксанку вначале мутило от подобных разговоров. Но Петр Иванович был патологоанатомом. Иначе шутить не умел.

— Вчера одного потрошил. Перебрал, гад. Полный желудок армянского коньяка был. Я, чтоб добро не пропало, слил его в банку. Всех рабочих кладбища опохмелил поутру. Когда узнали, где взял, головы вмиг болеть перестали. В ногах резвость появилась. Наперегонки к ограде побежали, к воротам, словно за ними тот покойник бежал, у кого коньяк забрал. Зачем он ему на том свете? Знал бы, что придешь, сберег для тебя!

Оксанка выскакивала за дверь. Ее рвало даже при мысли, что можно пить коньяк из желудка мертвеца. А Петр Иванович затаскивал в дом и, дав воды для успокоения, обещал больше не шутить столь примитивно. Но сказывалась привычка. И забыв, говорил:

— Все хотелось мне узнать, что едят крупные банкиры? Отчего они такие тучные и розовые? А не далее как три дня назад, привезли мне одного из таких. Под ним стол скрипеть стал. Я-то думал, в этом мужике ветчины с колбасами, икрой и крабами на пяток ящиков наберется! Оказалась банальная гречневая каша! Ею в Польше и в Германии свиней на сало откармливают! А у нас — банкиров! Попробовал и я! Прямо из его пуза — ложкой. Ничего, знаешь! Натуральным сливочным маслом была заправлена! — смеялся Петр Иванович.

Оксанка задыхалась от тошноты, подкатившей к горлу.

— Что с тобой? Чего так побледнела, как моя Павлина, какую позавчера забрали родственники от меня прямо в крематорий! Она решилась на минет, но по пьянке презерватив не углядела. Подавилась, задохнулась бабочка, а любовник думал, что она от восторгов зашлась! А ведь была гордостью притона! Хочешь, покажу тебе тот презерватив? Я его как сувенир на память оставил, наглядным пособием стану в борделях технику безопасности преподавать!

— Не надо! — морщилась Оксана брезгливо и пыталась завести разговор на другую тему.

Петр Иванович угощал ее дешевым вином, отварной картош'- кой, килькой в томате.

— Ешь, зазноба горемычная! Этим нынче поминают умерших!

— говорил Оксане, подав стакан, половину очищенной луковицы.

Баба ела морщась, давясь.

— Знаешь, Оксана, я в студенчестве думал, когда начну работать, заживу по-царски. Ни в чем себе не стану отказывать. Каждый день буду питаться по три раза, оденусь прилично. Но все в мечтах так и осталось. С той студенческой поры почти ничего не изменилось. Разве только годы ломать начали. Здоровье, нервы дают осечку.

— Да какие у вас заботы? Живете в одиночку! Одна печаль: как прокормиться? Ну, так раньше той проблемы не возникало! Это уж теперь…

— Не скажи! У меня одиночество лишь видимое. Здесь, в этом дому один живу. Но в пригороде живет моя родня. Старшая сестра со старой матерью. Им всегда помогать приходится, — разоткровенничался Петр Иванович.

— А что, сами, без вас они не проживут? — удивилась баба.

— Жить можно по-разному. Вот у меня помимо сестры младший брат имеется. Работает в Минске. В школе милиции преподает. Имеет двоих детей, трехкомнатную квартиру. Регулярно зарплату получает. Его жена работает. К тому же в пригороде у них участок с дачей. Тоже какой-то доход дают. А вот матери он за все годы лишь один раз со своим знакомым передал три тысячи рублей. На них уже тогда лишь три буханки хлеба купить можно было. С тех пор пять лет прошло. Не то денег, ни одного письма не написал, не позвонил ей ни разу, хотя телефоны у всех имеются. Вот и посуди сама, чем живет человек? Знаю, он ни в чем не нуждается. Всегда сыт, в достатке и в уважаньи живет. Голодна лишь совесть, если она у него еще есть. Когда-то придет и ему конец… Бог не оставит без наказанья ни одного гада. За все спросит. И главное — за мать!

— Так вы потребуйте с него!

— Что потребовать? Деньги для матери? Покуда жив я, сам прокормлю ее! А писем, сыновьего тепла силой не потребуешь, не вырвешь у зажиревшего. Я это к тому говорю тебе: не всякая сытость — в радость! Мой братец салом изнутри зарос. Такие долго не живут. От них никому нет ни тепла, ни радости. Кроме собственного пуза, ничего не знают, и дальше брюха ничего не видят.

— Вам от того не легче. Надо заставить его помогать матери.

— А я знаешь как думаю? Оттого наша милиция бессердечная, что учат ее курсантов такие, как мой братец..

— Вы ж патологоанатом! Затащите в морг! Выпотрошьте прежнее, вшейте другое, новое! Вставьте сердце! Может, его нет у него! Возьмите у какого-нибудь покойника! Или не умеете? — рассмеялась Оксана, пытаясь отвлечь человека от невеселых мыслей.

— Чужое сердце — чужих не любит.

— Трудно вам! Работаете все время с мертвецами. Каждый чьим-то родственником был, чей-то радостью. Теперь, как и рань

ше, жалеют мертвых. Когда ничего не вернуть. Вот и приходится вам выслушивать сплошные жалобы да стенанья. От живых… Потому вы всегда такой угрюмый! — пожалела Оксана врача.

— Нет. Ты не совсем права. Не каждого покойника оплакивают в морге. Случалось совсем иное, — улыбнулся уголками рта. — Недавно, с месяц назад привезли ко мне мертвого. Красивым человеком был. Года на три старше меня. Ему бы жить да жить. Вскрыл его. Интересно стало, с чего он на тот свет поторопился? Оказалось, был в гостях. Там застолье случилось. Человек попросту задохнулся. Лишь на третий день его жена объявилась. Я ей свое соболезнование выразил. А она увидела мертвого мужа и лицом просветлела. Разулыбалась и говорит: "Наконец-то сдох кобелеще! Оставил меня в покое, потаскун! У своей шлюхи навек нажрался! Так тебе и надо, гад ползучий!" Я онемел от удивления! Она даже мертвого не способна простить и пожалеть! Как же ему живому доставалось с нею? Ох и неспроста он любовницей обзавелся. Как мужик мужика я его пожалел. Верно, одни на целом свете.

— А любовница приходила?

— Она и похоронила его. Жена ушла, сказав, что этого пса в дом не возьмет. И копейки на его похороны не даст. Вишь, как судьбы ошибаются? Какую надо было взять в жены — сожительницей оказалась.

— А вы, Петенька, почему жену не заимели? — полюбопытствовала баба.

— Работа помешала! Так и не сумел настроиться на лирический мотив! Когда вокруг покойники, о жизни не думается! — признался честно.

— На своей коллеге можно было! Среди патологоанатомов немало женщин! С такою же как сам мог судьбу связать!

— Ну и что это за жизнь? Сплошные похороны! А я грустным не всегда бываю! Люблю приключенья, природу, умных, не зацикленных людей, смешные случаи…

— А они бывали у вас?

— Конечно! Еще в самом начале моей работы, когда я к моргу не успел привыкнуть, привезла милицейская машина десятка полтора людей, замерзших на улицах. Холодной выдалась та зима, вьюжной и безжалостной. Не хватило на всех столов и сложили покойников на лавки по двое, по трое. Я не стал делать вскрытие ночью по потемкам. Решил утра дождаться. Сделал только записи в журнале, какое количество принял. Розыском, установлением личностей милиция должна заниматься. Утром ко мне пришел сотрудник горот- дела. Открываю я морг. Милиционер тот вперед меня вошел. И вдруг назад попятился. Прямо на меня. А мне из-за его спины ни черта не видно. Когда заглянул сбоку, смех взял. Двое мужиков, из

привезенных ночью, сидят за столом, где я трупы вскрываю, и бухают. Уже пол-литра водки прикончили. В морге холод. Они согреться решили.

— Как? Покойники ожили? — округлились глаза Оксанки.

— Да они и не думали помирать! Их не в морг, в вытрезвитель надо было доставить. А тут под общую гребенку попали. Чуть протрезвели— дошло, что их загодя списали, поторопились. И на милиционера матом… Мол, ты что? Глаза посеял? Живого от покойника отличить не можешь. Ну тот, когда в себя пришел, извиняться стал за ошибку. Они ему остатки из мерзавчика в стакан вылили, угостить вздумали, чтобы за их новую жизнь выпил. Предложили закуску. Я глянул, и смех разобрал. Алкаши, того не зная, все утро ели то, что я выкинул из желудка мертвой бабы. А поскольку решил проверить, не отравилась ли едой, не в ведро выбросил, а в лоток для анализов. Пьяницы все это слопали по незнанию, думая, что это мое съели. И милиционеру предлагают остатки, мол, давай с нами за компанию. Я ему успел шепнуть, чем алкаши закусывали. Тот собственной рвотой чуть не захлебнулся. А пьянчуги, узнав, в чем дело, даже не дрогнули, еще и спасибо сказали бабе, с меня стали магарыч требовать за то, что от анализов пищевых масс освободили ненароком. Никто из нас не пострадал. Никого не тошнило! Я в себя не враз пришел, а они и глазом не моргнули. Всех покойников обшарили за ночь. Все карманы вывернули. У двоих водку нашли, у других забрали деньги. К тому времени, когда мы с милиционером пришли, они уже тепленькими стали. Когда я выгонял из морга их, пьянчуги требовали, чтобы их отвезли домой из бухарни- ка. Так и не поняли или не поверили, что ночь провели не в вытрезвителе. А и покойников, рядом с какими пили, сочли за алкашей! — грустно усмехнулся врач. — А еще был случай, уже совсем недавно. Женщину привезли с места происшествия. Ее ломом по голове муж огрел. С любовником застал. Она дома без сознания всю ночь лежала. Скорая не взяла. У них нынче леченье платное. Здесь — некому услуги оплатить. Мужик исчез. Родню соседи не знали. Да и женщина от мертвой мало чем отличалась. Положили ее на стол. Хотел после обеда глянуть, от чего скончалась? Когда вернулся, эта прохвостка рядом с мертвым лежит, обняла его и уговаривает повернуться к ней. Такие теперь женщины! Из них ломом прыть не выбить! Эдакая всех покойников на кладбище совратит, когда умрет.