Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

— Ну, теперь я здоров. Но ты ведь тоже болела?

Эдит пренебрежительно отмахнулась.

— Полежала пару дней в постели, и все. Но тебе не нужно было приходить. — Лицо ее стало испуганным, и она вцепилась в его руку. — Мы просили Стивена ничего тебе не говорить, — сказала она.

— Боже правый, Мэтт! Что ты сотворил с кобылкой Стивена? — Стэнмор, питавший слабость к лошадям, с ужасом смотрел на перепачканную в грязи кобылу.

Бартоломью простонал. Он не отдавал себе отчета, в каком состоянии находится животное.

— Стивен шкуру с меня спустит. Ты можешь ее почистить?

Ричард отправился приглядеть за мальчишкой-конюхом, а Бартоломью двинулся в дом вслед за сестрой и ее мужем. Как только юноша скрылся, все трое сразу посерьезнели. Эдит рассказала, что она пошла к Филиппе, едва Бартоломью ушел, и обнаружила у той жар. В ту же ночь свалилась и сама Эдит, на следующий день — еще трое слуг. Они болели не так тяжело, как некоторые жертвы чумы, но у них была черная сыпь. Эдит показала Бартоломью бледно-розовый след на руке.

У Филиппы черные пятна высыпали в основном на лице. Она попросила Эдит дать ей покрывало, а потом заперлась у себя в комнате. Это произошло семь дней назад. Эдит не один час провела, уговаривая ее открыть дверь, но девушка отказалась даже разговаривать с ней.

Бартоломью поднялся.

— Она не пустит тебя, Мэтт, — сказала Эдит. — Она написала записку, где говорилось, что ты в особенности не должен приходить. Бедная девочка. Представить не могу, что она так страшно изуродована.

Бартоломью тоже не мог себе этого представить. Во всяком случае, не мог представить ничего, что могло бы изуродовать Филиппу настолько, чтобы она стала нежеланной для него. Ему вспомнился Колет. Что этот мор творит с человеческим рассудком! Он еле заметно улыбнулся сестре, прежде чем подняться в комнату Филиппы. Эдит не пыталась остановить его: она слишком хорошо знала брата. В глубине души она надеялась, что звук его голоса может вытащить Филиппу из ее отчаяния.

Он немного постоял перед дверью, потом постучал. Внутри послышался какой-то шорох, и все затихло.

— Филиппа? — позвал он негромко. — Это Мэттью. Пожалуйста, открой дверь. Не нужно бояться.

Было по-прежнему тихо. Он постучал еще раз.

— Филиппа. Если ты откроешь дверь и поговоришь со мной, даю слово, что не попытаюсь прикоснуться к тебе или увидеть тебя, — произнес он. — Просто позволь мне немного побыть с тобой.

Ответа не последовало. Бартоломью присел на сундук, который стоял в коридоре, и задумался. В обычных обстоятельствах ему и в голову не пришло бы покуситься на чье-то уединение, но сейчас он боялся, что состояние рассудка Филиппы, пострадавшего от болезни, может сделать ее неспособной позаботиться о себе. Если это и впрямь так, ей нужна помощь, пусть даже сама она этого не понимает.

Эдит в восемнадцать лет вышла замуж за Стэнмора и переехала в Трампингтон. Бартоломью тогда было восемь, и всякий раз, когда его отпускали из монастырской школы в Питерборо, он приезжал погостить в беспорядочно построенном доме сестры. Он изучил здесь каждую щелочку, каждый закоулок и знал, что замок на двери, за которой скрывалась Филиппа, неисправен. Стоит вставить острую щепку в определенном месте — и дверь в мгновение ока откроется. Мальчишкой он не раз играл с этим замком в дождливые дни.

Он решил сделать еще одну попытку.

— Филиппа. Почему ты не отвечаешь? Позволь поговорить с тобой всего несколько минут, и я обещаю, что уйду по первому твоему слову.

В ответ ему не раздалось ни звука, ни даже шороха. Бартоломью встревожился; он решил, что дело гораздо серьезней, чем несколько шрамов. Вооружившись заточенной железкой, которую он носил с собой среди прочих инструментов врачебного ремесла, Бартоломью вогнал ее в замочную скважину, как много лет подряд проделывал со щепкой. Навыка он не утратил, и дверь с легкостью подалась.

Филиппа сильно вздрогнула, когда он сделал к ней шаг, и Бартоломью остановился. Она съежилась на кровати, кутаясь в плащ, который он дал ей по пути из монастыря в Трампингтон. На ткани до сих пор темнела засохшая грязь. Лицо девушки было обращено к нему, но за длинной вуалью он не мог различить ее черты. Она горбилась, словно древняя старуха, над какой-то вышивкой.

При виде этой картины у Бартоломью перехватило дыхание. Филиппа терпеть не могла шитье и согласилась бы на все, лишь бы не заниматься им. И уж совершенно определенно она не села бы за вышивание по доброй воле. Он пригляделся повнимательней. Что-то было не так: держалась девушка как-то неестественно, и ступни у нее были больше, чем помнилось Бартоломью.

— Я же просила тебя не приходить.

Эти слова были произнесены еле слышным шепотом, специально для того, чтобы ввести его в заблуждение.

— Кто вы? Где Филиппа? — осведомился Бартоломью.

Женщина поняла, что раскрыта, голова ее резко вскинулась, и Бартоломью заметил сверкнувшие из-под густой вуали глаза. Он шагнул вперед, чтобы сорвать покрывало, но остановился: незнакомка смахнула вышивку с колен, и в грудь ему нацелился арбалет. Бартоломью отступил на шаг. Какая насмешка судьбы, подумалось ему: пережить чуму и погибнуть от стрелы.

Незнакомка поманила Бартоломью к себе, угрожающе мотнув арбалетом, когда он не подчинился.

— Кто вы? — повторил Бартоломью. Он спрашивал себя, успеет ли узнать ответ или раньше умрет, хватит ли у женщины решимости застрелить его?

— Никаких вопросов, поворачивайся, только медленно, — проговорила она своим жутким шепотом.

— Где Филиппа? — не сдавался Бартоломью; тревога толкала его на безрассудство.

— Еще один вопрос, и я пристрелю тебя. Поворачивайся.

В ее шепоте слышалась угроза, от которой стыла кровь, и Бартоломью не сомневался, что это не пустые слова. Он медленно развернулся, понимая, что произойдет дальше, и готовя себя к этому.

Он не ошибся. Зашелестели юбки, и арбалет обрушился ему на голову. Он успел увернуться, и удар пришелся вкось, однако его все же оглушило на несколько роковых секунд. Женщина выскочила из комнаты и рванула к лестнице. Бартоломью кое-как поднялся на ноги и шатаясь двинулся за ней. Она бросилась через двор к тому месту, где Ричард разговаривал с мальчишкой-конюхом. Там стояла лошадь Стивена, вычищенная, но еще под седлом. Бартоломью понял, что сейчас произойдет.

— Остановите ее! — закричал он.

Сам он находился слишком далеко, чтобы перехватить женщину, и бросился к массивным дубовым воротам, намереваясь закрыть их, чтобы отрезать незнакомке дорогу к отступлению.

Ричард с конюхом разинули рты при виде Филиппы, несущейся по двору с арбалетом наперевес, и Ричард опомнился лишь в последнюю минуту. Он бросился на беглянку.

Бартоломью тем временем изо всех сил налегал на ворота. Судя по буйно разросшимся вокруг сорнякам, Стэнмор запирал их нечасто, и створки застряли намертво. Он увидел, как Ричард полетел на землю, а женщина подскочила к лошади. В один миг она взлетела в седло и рывком, от которого у бедного парня вывернуло руки, выхватила у конюха поводья. Бартоломью почувствовал, что ворота подаются, и навалился на них всем телом. Женщина на ходу развернула кобылу, пытаясь помешать ей встать на дыбы и направляя ее к закрывающимся воротам.

Ворота снова сдвинулись, и Бартоломью ощутил, как бухает в висках кровь. Женщина укротила лошадь и погнала ее к выходу. Створка подалась еще на дюйм, но Бартоломью понял, что этого недостаточно. Железные подковы лошади высекали искры из булыжной мостовой, всадница мчалась к воротам.

Когда цокот копыт раздавался уже совсем близко, Бартоломью оставил усилия. Он сделал тщетную попытку схватить беглянку, но полетел на кучу сырой соломы. Женщина на миг потеряла равновесие. Когда она оглянулась назад, ветер взметнул вуаль, и Бартоломью явственно разглядел ее лицо. Ричард выбежал за ворота и какое-то время преследовал ее, пока не понял, что эта затея безнадежна. Всадница завернула за поворот и исчезла из виду.

— За ней! — крикнул Стэнмор, и его двор загудел, словно улей: конюхи седлали лошадей, надежных людей торопливо отряжали в погоню.

Бартоломью понимал, что, когда Стэнмор будет готов, птичка уже упорхнет. И все же оставалась надежда, что лошадь запнется и сбросит наездницу, в особенности эта жалкая кляча. Он поднялся с кучи соломы; к нему спешила Эдит.

— Что случилось? Что ты ей наговорил? — закричала она.

— Ты цел, дядя Мэтт? Прости. Он оказался слишком силен для меня.

Вид у Ричарда был несчастный и виноватый. Бартоломью похлопал его по плечу.

— Для меня тоже, — со смущенной улыбкой признал он.

Эдит переводила взгляд с одного на другого.

— Что вы такое говорите? — поразилась она. — «Он»?

Бартоломью взглянул на Ричарда.