Чума на оба ваши дома - Сюзанна Грегори

Майкл представил его Бартоломью как брата Дунстана из Или. Дунстан выразил радость, что Бартоломью снова здоров.

— Бог свидетель, как сильно вы сейчас нам нужны, — сказал он; взгляд его переместился на Колета.

— Что с ним такое? — спросил Бартоломью.

Дунстан покрутил пальцем у виска.

— Ума лишился. Услышал, что Роупер умер, а вы слегли, и сломался. Сидит здесь или в какой-нибудь другой церкви днями напролет, домой только поспать уходит. Боюсь, как бы он не решил наложить на себя руки.

Майкл быстро перекрестился, а Бартоломью воззрился на Дунстана с ужасом.

— Нет! Ведь столько сейчас умирает тех, кто хочет жить!

Дунстан вздохнул.

— Это лишь мои подозрения. Мне надо идти. Нужно отслужить столько поминальных месс, столько сделать…

Майкл вслед за Дунстаном подошел к алтарной преграде, оставив Бартоломью смотреть на Колета, который все с тем же отсутствующим видом таращился на свечи. Бартоломью присел и коснулся плеча Колета. Тот неохотно перевел взгляд на друга. На губах его затрепетала тень улыбки.

— Мэтт! Ты избежал смерти!

Он снова повернулся к свечам, и Бартоломью сжал его плечо.

— Что с тобой, Грегори? Мне нужна твоя помощь.

Колет покачал головой.

— Слишком поздно. Мы с тобой не можем больше ничего сделать. — Он разволновался. — Бросай это дело, Мэттью, и отправляйся в деревню. Кембридж скоро станет мертвым городом.

— Нет! — горячо возразил Бартоломью. — Ничего еще не кончено. Есть выздоровевшие и те, кто не заразился. Ты не можешь бросить их на произвол судьбы. Они нуждаются в тебе, и я тоже!

Колет стряхнул руку Бартоломью, его возбуждение быстро сменилось мрачной апатией.

— Я не могу больше, — произнес он еле слышно.

— Ты должен! — умолял Бартоломью. — На улицах грязно, тела умерших не убирали несколько дней. Одному мне со всем не справиться, Грегори. Пожалуйста!

Потухшие глаза Колета безучастно воззрились на Бартоломью, потом он снова отвернулся и стал смотреть на свечи.

— Бросай это дело, — прошептал он. — Все кончено.

Бартоломью немного посидел, придавленный тяжестью ноши, которая теперь легла на него одного. Робин Гранчестерский может помочь, но он ничего не делает бесплатно, а денег у Бартоломью очень мало. Он поднял глаза и увидел, что Майкл и Дунстан наблюдают за ним.

— Вы ничем ему не поможете, — мягко проговорил Дунстан, с жалостью глядя на Колета. — Лучше всего оставить его в покое.

Удрученный состоянием духа Колета, Бартоломью проглотил свой скудный обед в холодном зале Майкл-хауза, а затем решил наведаться в контору, где Стэнмор вел дела. Стивен тепло поприветствовал Бартоломью; он так походил на своего старшего брата, что Бартоломью едва не обознался. Гостя провели в дом и усадили у весело потрескивающего огня, а жена Стивена тем временем приготовила вина с пряностями. Стивен заверил врача, что в Трампингтоне все в порядке, но какая-то недосказанность в его голосе заставила Бартоломью насторожиться.

— Точно все в порядке? — переспросил он.

— Да-да, Мэттью. Не тревожься, — отозвался Стивен, взбалтывая вино в кубке и старательно отводя глаза.

Бартоломью подался вперед и стиснул его запястье.

— Там кто-то заболел чумой? Это Филиппа ее принесла?

Стивен вздохнул.

— Меня просили не говорить тебе, потому что не хотели, чтобы ты со всех ног кинулся туда, пока окончательно не выздоровеешь. Да. Чума разразилась после того, как ты привел Филиппу. Она заболела, едва ты вышел за порог. Потом слегли Эдит и трое слуг. Слуги умерли, но Филиппа и Эдит выкарабкались, — быстро добавил он, когда Бартоломью вскочил на ноги. — Сядь и дослушай. Они болели не так долго, как ты. У них были не только эти отвратительные нарывы, как и у всех остальных, но еще и черные пятна по всему телу.

Он умолк, и сердце у Бартоломью ушло в пятки.

— Теперь они здоровы, — заговорил Стивен снова, — но…

Он не докончил.

— Но что? — спросил Бартоломью.

Голос его прозвучал спокойно и ровно, но ему пришлось спрятать руки в складках мантии, чтобы Стивен не увидел, как они дрожат.

— У Эдит пятна прошли без следа, а у мистрис Филиппы остались рубцы.

Бартоломью откинулся на спинку кресла. И только-то? Вид у него был озадаченный, и Стивен попытался объяснить.

— У нее рубцы на лице. Она не хочет, чтобы кто-нибудь их увидел, и отказывается с кем-либо говорить. Она постоянно носит покрывало, а еду ей приходится оставлять под дверью… Куда ты?

Бартоломью, уже на пороге, накинул на голову капюшон.

— Можешь одолжить мне лошадь? — попросил он.

Стивен схватил его за руку.

— Мне нелегко это говорить, Мэтт, но она особенно просила, чтобы к ней не пускали тебя. Она никого не хочет видеть.

Бартоломью отмахнулся от него.

— Я врач. Может быть, я смогу ей помочь.

Стивен снова поймал его руку.

— Она не хочет, чтобы ты приходил, Мэтт. Она оставила записку, чтобы ты не приходил. За последнюю неделю никто ее не видел. Оставь ее в покое. Со временем она придет в себя.

— Можешь одолжить мне лошадь? — вновь повторил Бартоломью.

— Нет, — ответил Стивен, не ослабляя хватки.

— Тогда я пойду пешком, — сказал Бартоломью и, отпихнув его, вышел на двор. Стивен вздохнул и крикнул подмастерью, чтобы тот оседлал его кобылу. Бартоломью молча ждал, а Стивен взволнованно болтал.

— Ричард вернулся, — сказал он.

Бартоломью немного смягчился и улыбнулся Стивену.

— Слава богу, — сказал он негромко. — Эдит, должно быть, счастлива.

— Как монах в борделе! — ухмыльнулся Стивен.

Подмастерье подвел лошадь, и Бартоломью вскочил в седло. Стивен бросился в дом и вернулся с длинным синим плащом.

— Надень, а не то окоченеешь.

Бартоломью с благодарностью принял плащ. Наклонившись, он легонько коснулся плеча Стивена и тронулся в путь, пустив лошадь галопом, который на этих узких улочках был далеко не безопасен.

За городом ему пришлось замедлить скачку, чтоб не повредить кобыле Стивена. Дорога на Трампингтон была сильно наезженная, и снег размесили в непролазную жижу. Погода стояла более теплая, чем перед Рождеством, смерзшаяся грязь подтаяла и превратилась в холодную топкую кашу. Копыта у лошади скользили и разъезжались, и ее приходилось непрерывно понукать. Бартоломью уже начал думать, что придется вести ее в поводу, когда дорога расширилась, позволяя обходить особенно большие топи кругом.

Он старался не думать о том, что его ожидает в доме Эдит. Вместо этого он вспоминал, как удивился Грей, узнав, что у врача нет лошади. И снова, в который раз со времени своего выздоровления, Бартоломью задался вопросом, хочется ли ему учить такого человека, как Грей.

Бартоломью понимал, что обязан студенту жизнью. Вряд ли он выздоровел бы без неуклюжего врачевания и неусыпной заботы Грея. Студент сильно рисковал, взявшись за вскрытие нарывов; прежде он никогда сам этим не занимался, только видел однажды, как мастер Роупер это делал. Следы неопытности Грея останутся теперь у Бартоломью на всю жизнь.

Однако Бартоломью не был до конца уверен в юноше. Его смущало воспоминание о том, что именно Грей принес злополучную записку, которая привела его к Филиппе, и ощущение, что он теперь в долгу перед этим бесцеремонным юнцом. В сущности, его смущал сам Грей. Он был самоуверен, если не сказать — заносчив, и постоянно сравнивал плату, запрошенную Бартоломью, с тем, сколько пациент должен был заплатить. Сумма, которую называл Бартоломью, обыкновенно не покрывала даже стоимости лекарств, и он постоянно ощущал молчаливое неодобрение Грея. Словно он повсюду водил с собой Уилсона.

Наконец он добрался до деревни и дома Эдит. Племянник кинулся ему навстречу, и его восторженные объятия едва не сбили Бартоломью с ног. Ричарду было всего семнадцать, но ростом он уже почти сравнялся с дядюшкой. Юноша немедленно принялся возбужденно болтать, позабыв о подобающем студенту Оксфорда достоинстве, которое он усердно пытался сохранять. Бартоломью слушал, и рассказы Ричарда возрождали в его памяти яркие картины собственного оксфордского прошлого.

Эдит поспешила ему навстречу из кухни, на ходу вытирая руки о фартук, прежде чем обнять его, а Стэнмор подошел, чтобы хлопнуть зятя по плечу.

— Мэтт, ты отощал и побледнел, — заметила Эдит, отстраняя его, чтобы разглядеть как следует. Потом снова обняла брата. — Это было ужасно, — прошептала она так тихо, чтобы услышал он один. — Мы знали, что ты болен, и ничего не могли поделать. Я так за тебя боялась.

— Ну, теперь я здоров. Но ты ведь тоже болела?

Эдит пренебрежительно отмахнулась.

— Полежала пару дней в постели, и все. Но тебе не нужно было приходить. — Лицо ее стало испуганным, и она вцепилась в его руку. — Мы просили Стивена ничего тебе не говорить, — сказала она.