Бастард Ивана Грозного 2 - Михаил Васильевич Шелест
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да как же может быть по иному, государь?! — возмутился Адашев.
— А так, Алексей Фёдорович, что вся эта ваша партия «нестяжателей» против какой либо власти вообще. Они за равноправие и общины. Как первые христиане… А у тех царя не было, кроме Христа. Вот и думайте, кто для власти, то есть для меня, сподручнее? Те кто организовал хозяйство запрудами, механизмами и в голодный год хлебом кормит, или те, кто народ от меня в северные леса и Сибирь уводит…
Все помолчали. Сильвестр отвернулся в одну сторону и «надулся», Адашев в другую. Оба на Саньку смотреть не хотели. Так и ехали до остановки на ночлег.
Тему эту ни Сильвестр, ни Адашев больше не начинали. Зато её начал снова Санька, но уже день на пятнадцатый пути.
— Где сейчас Максим Грек? — спросил он как-то Сильвестра. — Жив ещё?
Духовник, почти переставший с Санькой разговаривать, встрепенулся.
— Так, это… В Троицкой лавре… В Сергиевом посаде.
— Далеко от Москвы?
— Так, это… Вёрст сто… Но в Москву ежели не ехать, то ближе будет.
— Поехали к нему. Повидать хочу.
— Поехали! — обрадовался Сильвестр.
— Я вот что придумал, — сказал Санька. — Пусть забирает в свою епархию новый собор на лобном месте, что Барма Постник возводит и обустраивает его так, как хочет. Поможете ему? И пусть покажет, что такое нестяжательство.
Сильвестр посмотрел на Саньку почти зло. Хорошо, что Санька этот взгляд «не видел», а то должен был бы как то на него отреагировать.
— Ты так и не понял, государь, что для «нестяжателей», как ты нас называешь, не нужны храмы. Храм требует если не злата, то денег. А деньги — это и есть злато.
— Значит, храмы вообще не нужны?
— Не нужны, государь.
— А где проповедовать?
— Небо наш храм!
— Вот так вот? Прелестно! В лютый мороз будешь проповедовать под небом голубым? Здесь не Иерусалим. На песочке не посидишь. Хотя бы избу для народа ставить надо, и топить её. Тоже злато нужно. Или просто работать.
— Так то изба, а то — храм… Для избы злата надо мало, а работы исихасты не чураются.
— Тфу на вас. Ты хочешь, чтобы я бросил всё и… Как вы не поймёте, что храм и монастырь — это крепость, где всегда прятались люди от угона в рабство. Под небом голубым, или даже в избе от завоевателей не спрячешься. Вы же сами знаете, что монастыри крепости сейчас строят. Какое, нахрен небо голубое, когда враг у ворот?! Алексей Фёдорович, ты тоже считаешь, что под небом сражаться лучше, чем за стенами каменными?
Адашев к тому времени уже выздоровел и ответил весело.
— Нет, Александр Васильевич. За крепостными стенами и с пушками сподручнее.
— Ну так не е#ите мне мозг, — выругался, не выдержав, Санька, но не зло, а весело. В это время «это слово» не считалось матерным. — Давайте строить, а не разрушать. И вот ещё, что…
Санька приблизил «незрячие глаза» к лицу Сильвестра.
— Мне нужен Максим Грек и все ваши епископы живыми и здоровыми, потому, что я тоже за свободу, равенство, братство, но в разумных пределах. Пока оно не переходит в предательство. А предательство я не потерплю. Я точно знаю, что надо делать, но пока не знаю, как. И вы, или со мной, или нет. Выбирайте сразу. Советоваться буду, но после того, как обсудим, будет так, как я сказал. Выбирайте. И ещё… России нужны храмы, а не избы. А если кто из вас обижаться надумает и в молчанку играть, что-то в душе тая, то это тоже не со мной.
Глава 16
— Не пойму я тебя, государь, что ты хочешь от меня? — наконец спросил измождённый возрастом и невзгодами старец, в которого превратился Максим Грек к своим восьмидесяти трём годам. — Немощен я управлять храмом.
— На сколько я знаю, там пока нечем управлять. То, что строится, это, скорее, памятник, а не храм.
Санька посмотрел на Сильвестра.
— Да. Возведена центральная шатровая часть храма. А про отопление я не знаю…
— Почти, что под небом голубым, — усмехнулся Санька. — Пока денег не насобираете, буду давать из казны. Вам, нестяжателям много не надо. Щи да каша — пища ваша. Продержитесь и на государственном финансировании. Поставим всё же избу для служек и дьяков, чтобы не перемёрзли, бо в том, что строит Барма Постник, печи не предусмотрены, как я помню.
— Я под Макария не пойду, — упрямо буркнул монах. — Да и не даст он мне сан.
— Он не даст, так Константинопольский патриарх даст, — скривился Санька, и Сильвестр вздрогнул, так эта ухмылка была похожа на «кривляние» Ивана Васильевича.
— Как-кой Константино… пт… патриарх? — еле выговорил от волнения Грек.
— А не знаю. Кто сейчас там? — спросил Санька у Сильвестра.
Тот схватил ртом воздух.
— Дэ-дэ… Ди… Дионисий.
— Ну, вот… Дионисий, так Дионисий. Пошлём туда Сильвестра. Он обскажет всю ситуацию, что тут у нас твориться. Сильвестр может нагонять жути. По себе знаю. Он мне все нервы вымотал за двадцать дней пути. Думаю, тебя могут назначить сразу патриархом.
— Что вымотал? — переспросил Грек.
— Не заморачивайся. О другом думай. Готов стать первым Российским патриархом?
Старый человек, проведший в заточении почти тридцать лет, испуганно заморгал. Санька видел по его ауре, что ещё чуть-чуть и сердце его остановится и Санька подумал, что может зря он это затеял, этот преждевременный разговор. Отправил бы потихоньку Сильвестра, тот привёз назначение и объявили бы о нём всем. И Греку в том числе.
Александр усмехнулся. Тогда бы точно душа монаха не выдержала стресса. Санька попробовал как-то повлиять на работу сердца старца, но результата не почувствовал.
— Да ладно тебе, отче. Чего прежде времени переживать? Пока туда, пока обратно. Ещё дожить надо. Сумеешь ли?
— Типун тебе на язык, прости господи, — сказал будущий патриарх. — Что ж ты каркаешь?
Будущий патриарх, видимо от растерянности, «попутал берега».
— Прощаю в первый и последний раз, — сказал Александр, сурово сдвинув брови. — Спишем на неожиданность. Ещё хоть раз пожелаешь такого добра своему правителю, сразу укорочу на голову. Веришь? И не носить ей патриаршей… Как у них шапка называется?
— Митра, — прошептал Сильвестр.
— Во! Митры не носить ей. Твоей голове, если будешь лаяться. Даже, когда патриархом станешь.
Санька показал свой натруженный физическим трудом кулак. Он ведь и топор, и пилу, и рубанок держал по несколько часов в день, и канаты крутил,
