Отчаянный корпус - Игорь Лощилов

— Товарищ старшина, война!

По радио выступал Молотов.

Ваня схватил чемоданчик и побежал к ребятам, новость касалась их напрямую. О, как хотелось им успеть повоевать с подлым врагом до того, как он будет разбит победоносной Красной Армией, которая, как всем известно, является самой сильной — от тайги до британских морей. Кто-то предложил подать рапорта о направлении на фронт, и они принялись за их составление. А когда написали и стали ждать ответа, вспомнили о боеприпасах в виде трех бутылок портвейна. Теперь сам бог велел выпить за скорую победу!

Так в этот день 22 июня началось их возмужание — с рапортов о немедленной отправке на войну.

Обычно за сдачей экзаменов на аттестат зрелости следовали лагерные сборы, затем отпуск, после которого бывшие школьники должны были разъехаться по училищам. Как будет теперь, никто не ведал, в одном лишь были уверены твердо: об отпуске нужно забыть. На лагерные сборы их все же повезли, но на этот раз проходили они не так, как всегда.

Вчерашних школьников стали гонять по всем правилам солдатской науки, детство кончилось, причем так внезапно, словно на театральном представлении: дан занавес, декорации переменились, и вот уже новое действие. Никаких скидок на малолетство не делалось, и почти каждый день приходилось совершать марш-бросок на полигон в полной выкладке: карабин, подсумок, пара учебных гранат, противогаз, малая саперная лопатка, вещмешок, фляжка… Пить воду, однако, запрещалось. На коротких привалах разрешалось только курить; если уж совсем невмоготу, можно было поднести фляжку и послушать, как внутри нее булькает вода. А лето 41-го года было жаркое, можно даже сказать изнурительное. Гимнастерки дубели от соли, выступавшей вместе с потом. Их приходилось часто стирать, но уже не в прачечной, как раньше, а собственными, пока еще неумелыми руками, и скоро гимнастерки почти у всех стали рваться на спине. Кормежка тоже была странной — каша, снабженная куском селедки. Откуда ее столько выплыло и когда она успела круто просолиться, приходилось только гадать.

Теперь на боеприпасах не экономили, как обычно. Стволы пушек, из которых вели учебную стрельбу, раскалялись и едва успевали остывать за короткую летнюю ночь. У ребят звенело в ушах и глаза слезились от пороховой гари. «Огневые дни», казавшиеся раньше такими желанными, теперь были наполнены изнурительным трудом, и тем, кому удавалось избежать их из-за дежурства или хозяйственных работ, завидовали. Ваня, не чувствуя рук и ног от усталости, еле добирался до соломенного матраца и сразу же забывался тяжелым сном. А в голове продолжали настойчиво звучать одни и те же команды: «По танку, бронебойным, взрыватель… заряд… буссоль… уровень… прицел… Один снаряд, огонь!»

Война с немцами считалась неизбежной, но не такой скорой, и к ней по-настоящему не готовились. На полигоне не смогли даже подготовить мишени, похожие на немецкие танки, обходились обычными фанерными щитами. Ваня и его товарищи рвались на войну, хотя все еще оставались вчерашними школьниками, которым хотелось поскорее отвязаться от надоевшей учебы, и думали они вовсе не о том, чтобы по-настоящему научиться стрелять и приобрести солдатские навыки. Собрали на два «малыша» и с их помощью уговорили плотников из полигонной команды увеличить размеры мишеней, чтобы было легче выполнять нормативы. Проделку заметил Носорог и стал стыдить хитрецов. Его по привычке слушали, но без всякого раскаяния; война, на которую они рвались, должна была списать все.

Вести с фронтов были тревожные, несмотря на то что лишь в малой степени отражали складывающуюся обстановку. По радио передавали сводки Информбюро, перерывы между ними заполнялись бодрыми песнями и рассказами о самоотверженности красноармейцев. Наверное, истинного положения не знало и само школьное начальство, ибо к концу второй недели пребывания юношей в лагерях оно разрешило родственникам навестить молодых воинов. К Ване приехала мама, а к Грише, у которого мамы не было, Лиза. Бедняжка приволокла две огромные сетки с едой (просто удивительно, как она смогла их дотащить), с которыми солдатики расправились в один присест. После этого юная пара, к зависти остальных, отправилась на прогулку по живописным окрестностям Гатчины. Те, кто принимал настоящих родственников, почему-то особой зависти не вызывали.

Увы, больше такой возможности им не предоставляли. Наши войска отступали, и, несмотря на их героическое сопротивление, враг неуклонно приближался. Уже к середине июля немцы оказались в пределах Ленинградской области, а в начале августа начали наступление на красногвардейском направлении. Навстречу им после спешного принятия присяги были брошены и вчерашние спецшкольники.

Их оборонительным рубежом стал Красногвардейский укрепрайон, представлявший собой систему долговременных оборонительных точек — дотов, соединенных ходами сообщений. Эта система тянулась до самой Балтики, но не относилась к объектам первостепенной важности и потому находилась в полузапущенном состоянии. Некоторые участки так и остались необорудованными до конца и средств вооружения не имели. С угрозой немецкого нашествия укрепрайон пришлось срочно приводить в порядок и укомплектовывать огневыми средствами.

Бойцам достался участок в районе деревни Войсковицы. Дот, где приказали обосноваться Ване и его приятелям, оказался в особенно скверном состоянии, он был почти наполовину заполнен мусором и многолетними следами бродящих по здешним местам грибников. Сутки ушли на расчистку, еще сутки на то, чтобы превратить его в огневую точку, пусть даже не особенно долговременную. Новая 45-миллиметровая пушка образца 1938 года, полученная прямо со склада, была в заводской смазке и, должно быть, как и юные артиллеристы, еще не нюхала пороха.

Фронт неуклонно приближался, с запада уже доносились звуки канонады, но новоиспеченные бойцы все еще воспринимали войну по-детски. Пребывание в лагерях и на этом пустынном рубеже не позволило им видеть страдания и боль беженцев, тянувшихся по дорогам, а канонада казалась не более чем летним громом. Повзрослеть им пришлось через несколько дней, когда укрепрайон был подвергнут массовому авиационному налету. Небо почернело от крыльев пикирующих бомбардировщиков. Сколько их было — двадцать, тридцать, сто? Разве сосчитаешь в такой момент?

Через амбразуру, в которую смотрел ствол их жалкой пушечки, были видны эти стаи ревущих птиц, от которых отделялись черные капли и с воем неслись к земле; каждому чудилось, что прямо на него. Бетонная коробка, где они находились, казалась не прочнее яичной скорлупы — попади в нее хоть одна из этих капель, и она разлетится на куски. Осколки железа и комья вздымаемой земли колотили по бетону, он звенел и стонал, как раненое существо. Страх и отчаяние наполняли пространство бетонной коробки. Более всего удручала безысходность, невозможность отразить или хоть каким-то образом ответить стервятникам, ибо укрепрайон на этом участке не располагал зенитными средствами.

Время, казалось, остановилось. Сколько его прошло в этом ужасающем грохоте, никто не знал. Первый естественный страх, преодоленный усилием воли, желанием не показать свою слабость и надеждой, что скоро все кончится, уступил место тупому равнодушию. Такому, какое, верно, овладевает скотиной, покорно шествующей на убой. Юные бойцы были лишены привычки отцов молиться перед смертным часом и получать хоть какое-то нравственное утешение. Впрочем, о смерти никто по-настоящему не думал, им казалось невероятным вдруг лишиться привычного мира — свежего запаха травы, лучезарного неба, шумящего леса. В эти последние минуты их головы были забиты разной чепухой. Ваня вдруг ощутил страшный голод и пожалел, что утром не доел до конца свою порцию этой странной каши, прозванной секретной, потому что никто не знал, из какой крупы она сварена. Саша тупо смотрел на свои запыленные сапоги и с трудом подавлял желание провести по ним бархоткой. А Гриша потихоньку молился своей мадонне — Лизе — и думал о том, что в их последнюю встречу она так и не дала обещания дождаться его победного возвращения с войны. Здесь вместе с ними находился старшина Рогов, проверявший готовность расчета и не успевший покинуть дот до начала авианалета. Он был бледен и все время теребил свои усы, должно быть, в надежде найти спасительный волшебный волосок. Увы, чуду не дано было свершиться, налет продолжался с незатихающей силой.

Первым не выдержал Саша. Будущий маршал никак не мог смириться с ролью пассивного наблюдателя. Он вдруг выхватил наган, которым его вооружили как командира расчета, и бросился на волю, должно быть, полагая, что фашистские асы испугаются этого грозного оружия. Старшина спохватился первым.

— Куда?! — дико заорал он и ухватил беглеца за ногу. Саша уткнулся лицом в ход сообщения и применил другое русское оружие — отборный мат. Вокруг стоял такой грохот, что о его содержании можно было только догадаться. Тут раздался свист очередной бомбы, и старшина, бросившись на Сашу, подмял его под себя. Бомба разорвалась рядом, по стенкам и крыше дота забарабанили осколки. Ваня выглянул из укрытия и увидел, как по неподвижной спине старшины расплывается кровавое пятно. С большим трудом они втащили Рогова внутрь дота. Он был без сознания и громко стонал. Телефонная связь с командиром батареи пока еще действовала, и Ваня, сообщив о ранении старшины, попросил прислать санитара.