Не был, не состоял, не привлекался - Михаил Бейлин

Умер Емельян как-то незаметно, тихо. Будто не хотел кого-либо побеспокоить. До конца старался быть вежливым и правильным. Как речь в Малом театре.

Почему-то я часто вспоминаю разных доцентов. Я слышал, будто один талантливый поэт во хмелю утверждал, что он доцент. Он был признан, но этого ему было недостаточно. Высшего образования не имел, но магическое слово доцент притягивало.

Молодой доцент-юрист и историк Абрам Матвеевич объяснил мне, что правильно сказано у Сталина, что Россию били за отсталость монгольские ханы, польские паны и другие, но права и история, которая позже утверждала, что Россия побеждала всех. Просто ее били в те моменты, когда она отставала. А во все остальные она побеждала.

Это объяснение заслуживало внимания. Мне, студенту, было девятнадцать лет.

Абрам Матвеевич был моим школьным учителем истории, в ту пору аспирантом. Он убедил меня поступить в юридический институт. Желая мне добра, объяснил, что четыре курса юридического плюс три года аспирантуры дают кандидатскую степень и доцентское звание. А чтобы стать всего лишь инженером, нужно затратить пять лет с половиной. Эта занимательная арифметика мне понравилась. Еще он сделал комплимент, что я будто бы четко формулирую свои мысли.

В итоге я не стал ни доцентом, ни инженером. Убедился в том, что некоторые юристы могут обходиться минимумом мыслей. Уметь формулировать мысли, правда, надо.

Абрам Матвеевич долго писал докторскую диссертацию. Личная жизнь его не шла безоблачно. Он женился, имел сына. Первая жена его оставила, зато он бросил всех остальных.

Доцент Уманский, историк из МГУ, вел семинар в Университете марксизма-ленинизма. На одном семинаре он освещал прогрессивность политики Ивана Грозного. Так было тогда принято. Во время перерыва я спросил его, как понимать приказ Ивана зарубить слона, подарок персидского шаха? Этот вроде бы дрессированный слон не захотел поклониться Ивану. Может быть, Иван Грозный был психически больным?

Доцент ответил: «Что же вы, сами не понимаете?».

Я, конечно, понимал, что кукиш показывают в кармане. Так и делал. Как многие другие. Такие вот странные нравы и обычаи.

Вовочка на мой вопрос, зачем же он пьет, ответил: «Миша! Ты же умный парень, ты все понимаешь!».

Мне понравилась оценка моих умственных способностей, и я спросил: «Я все понимаю, но только не понимаю одного: почему все всё понимают, а делают наоборот?».

В восьмом классе школы Вовочка был самого маленького роста. И голосок у него был тонкий-претонкий. Ребята влюблялись в девочек, а Вовочка пищал. В десятом классе он вдруг вытянулся. С войны вернулся живой, правда, хромой. Поступил в Университет и стал кандидатом юридический наук, доцентом. Был на хорошем счету и съездил года на два преподавать в Китай. Тогда пели: «Москва – Пекин, Москва – Пекин / С нами идут народы / Москва – Пекин, Москва – Пекин / Пусть зеленеют всходы…».

Всходы зеленели, а Вовочка стал крепко пить. Развелся с первой женой, а вторая покинула его. Пил уже на троих, возле магазина у Никитских ворот. Отовсюду его уволили. Разжаловали.

В сорок лет Владимир умер от инфаркта. Последним в классе созрел и первым от инфаркта умер. Такая судьба.

Профессор с чудной фамилией Зись говорил с акцентом. Буква эр ему не удавалась. Но ораторствовать он умел. Я бы ничуть не удивился, узнав, что тысячи две лет тому назад какой-нибудь его предок подвизался в роли пророка, где-нибудь в Иудее или Галилее. Словом, там, где водились вдохновенные пророки.

На лекции ходили люди с высшим образованием, многие преуспевшие на профессиональном поприще, не пришли бы, будь их свободная воля. Ходили, как бы нанося визит вежливости. Однако приятно, придя в гости без желания, угоститься чем-нибудь вкусненьким. Профессора слушали с интересом.

– Поклон вашему дурацкому колпаку, Егор Федорович!

Так обращался в каком-то своем произведении к Гегелю неистовый Виссарион Белинский, сказал профессор.

Немецкие родители дали будущему философу имя Георг Фридрих, а Белинский предпочел вольный перевод, по-нашему, по-простому. Дурацкий же колпак пожаловал за философские ошибки.

Профессор оживил лекцию старинным ироническим стишком: «В тарантасе, в телеге ли / Еду ночью из Брянска я / Все о нем, все о Гегеле / Моя дума дворянская».

Вообще Гегелю сильно попадало. За рациональное зерно в идеалистической шелухе, за то, что он что-то ставил с ног на голову, за неправильное отношение к прусской монархии…

Попадало, главным образом, не во время Виссариона, а во время Виссарионовича.

Как-то Гегеля крепенько покритиковали в журнале «Коммунист». Даже удостоен был постановлением ЦК. На заседании кафедры марксизма-ленинизма все это обсуждали. Доклад делала некрасивая, но симпатичная кандидат наук. А другой кандидат, мой добрый знакомый, сказал мне: «Ей все ясно, а вот Маркс писал, что он не сразу смог понять Гегеля». И пояснил, что Маркс где-то там писал, что он бегал на берег Рейна и плакал, когда читал «Феноменологию духа». Трудно было понимать.

Гегелю импонировала прусская монархия. Профессору нравилось читать лекции. Рядовым слушателям импонировало в душе, что Гегеля допустимо называть дураком.

Распростившись с адвокатурой и став на десяток лет редактором шахматных книг, я познакомился с Мишей, тезкой и художником. Он иногда оформлял книги в нашем издательстве, и случилось так, что в отпускное время мы оказались с ним в туристическом плавании на пароходе. Иногда болтали, вспоминая кое-какие эпизоды прошедших лет. Мне запомнился рассказ Миши о том, как его супруга однажды разгневалась на него, и чуть было не сорвала его выезд в заграничную командировку. Он должен был улетать через пару дней, а она порвала билет и паспорт, но не порвала, между прочим, валюту, командировочные. Он проявил большую энергию, документы восстановил, и поездка состоялась. А я начал было рассказывать ему свой эпизод такими словами: «Когда я был адвокатом…». Миша засмеялся и сказал, что это выражение он не раз от меня слышал.

Прошло еще четыре десятка лет и мне захотелось вспомнить застрявший в памяти адвокатский эпизод.

Итак, ко мне обратился мужчина лет сорока, работник авиационного завода. Он оказался претендентом на наследство – дом в Подмосковье. Однако не единственным. Спор между родственниками разбирался в суде. Ознакомившись с материалами дела, я с удовольствием заметил, что, как говорится, противная сторона имеет какую-то важную расписку, однако не заверенную нотариально.