Серебряный поток(СИ) - Pawn White

Живя среди сородичей, Ман-Рур быстро схватил, что ошибиться легко. Он же совершил куда большее преступление, чем оскорбление или неповиновение Старшим: он и другие трусливо вернулись живыми домой, потеряв бесценную реликвию и не менее бесценную жизнь почтенной женщины.

Ман-Рур закрыл лицо руками, его плечи содрогались от отчаяния, и каждое движение доставляло лишь новые учения. Бывший молодой жрец иругами, враз утративший все, включая свободу и право на жизнь, теперь хотел лишь умереть. Глубоко в душе он принимал свою судьбу и верил, что только когда его сущность, навсегда отделенная от плоти, обретет вечность в бесконечной тьме, преисполненной холода и тишины, его мучения закончатся. Пускай так, пускай все закончится совсем иначе, как он мечтал. Но он не прошел отбор и чертог Кэрэ-Орены будет недоступен для его души.

"Теперь мне действительно больше нечего боятся".

Через два дня он и еще четверо иругами были созваны в особую комнату, войдя в которую Ман-Рур все понял. Пять плетеных циновок на полу, расстеленных так, чтобы их уголки соприкасались, образуя звезду. В центре "звезды" стояла чаша, наполненная прозрачной жидкостью, в углу ожидал Старший Жрец, чье лицо закрывала ритуальная маска. В руке он держал кривой серпообразный нож.

Ман-Рур не ощутил страха, лишь легкое беспокойство и подавленную тревогу. Он опасался, что выпив жидкость, он уснет и проснется вновь от ужасающей боли в глазах, точнее там, где они были. Лучше он будет убит сразу, и его плоть и кровь послужат пищей другим сразу, чем стать слепым, чье лицо закрыто повязкой с символом "Пища" и полагаться лишь на оставшееся обоняние и слух.

Они покорно пили растворенный в жидкости наркотик, который погрузит их в сон, и Ман-Рур до последнего молился Кэрэ-Орене, чтобы этот сон был для него последним. Он больше не желал жить, смирившись со своей участью.

"И все же", подумал Ман-Рур, передавая чашу следующему иругами, укладываясь на циновку и закрывая глаза, "и все же мы не уберегли энигму..."

Его мысль оборвалась. Ман-Рур сделал глубокий вдох и провалился во тьму небытия, быстро и тихо, словно камень, попавший в топь Грифта.

***

Большая группа имперских рыцарей прибыла к ставке командования в точно обозначенные сроки. Гонец на эрфе, отправленный тремя днями ранее из столицы к месту сбора двух армий, вместе с приказом о назначении главнокомандующего при себе имел так же подтверждение точной даты и времени суток подхода командира к месту событий. Первый маршал империи, Дил Манарин, назначенный специальным указом царя-императора Кадина III командующим силами Восьмой и Девятой армии, любил пунктуальность. Получив свежие разведданные от воздушного наблюдателя ранним утром и убедившись в том, что торопиться не имеет смысла, он приказал своему сопровождению выступать к месту сбора войск только после обеда, чем заставил изрядно понервничать свое сопровождение.

Манарин был хорошим знатоком истории всех четырех войн против Союза родов иругами, а последнюю прошел от начала до конца. Он участвовал в двух десятках тяжелых сражений и превосходно знал своего противника. Еще задолго до получения маршальского звания Манарин уяснил главную характерную черту, свойственную иругами, и если бы кто-нибудь когда-нибудь попросил бы легендарного полководца описать главного врага человечества на Энкарамине одним словом, он бы сказал "предсказуемость".

Ужасающая жестокость, сила и кровожадность низкорослых однорогих каннибалов была в их крови, но Манарин полагал, что именно предсказуемость во всем, к чему бы ни подходили эти твари и за что бы они ни брались, была их главным недостатком. И если разведчик сообщил, что авангард их армии - если огромные, почти неорганизованные полчища пеших воинов можно было так назвать - прибудет к месту планируемой битвы только во второй половине дня, то излишняя спешка была абсолютно излишней.

Отряд тяжеловооруженных всадников взобрался на крутой и высокий холм, густо поросший высокой темно-зеленой травой, и отсюда, с вершины, на которой расположились несколько походных шатров, было прекрасно видно открытое пространство, раскинувшееся к югу и западу от места сбора войск. Перед маршалом раскинулось огромное поле с мелкими пологими холмами, по которому свободно гулял ветер, гоняя волны по высоким сочным стеблям травы глубокого изумрудного цвета. Далеко слева и справа виднелись темно-зеленые, почти что черные полосы негустого перелеска, переходящих в непролазные чащи, и Манарин, всматриваясь в плавные изгибы неровной линии горизонта, подумал о том, что лучшего места для битвы и не сыскать.

Подножие холма было занято солдатами двух армий. Манарин видел лишь дальнюю от ставки линию, протянувшуюся от одного перелеска до другого, расположившуюся у самого подножия высокого холма лицом к той стороне, откуда должен был прийти враг. Сегодня здесь не было наемников и ополченцев, зачастую составлявших основную часть крупных формирований. Встречать врага собрались лишь воины двух регулярных армий, ветераны Четвертой войны, а так же небольшое число рыцарей и их воинов.

Маршал, выпустив из рук поводья, запрокинул обритую голову, коротко взглянув на темно-серые облака, предвещавшие начало дождей и ветров. Манарин попытался проникнуться моментом, понять, что сегодня здесь произойдет событие, которое войдет в учебники истории. Сегодня был двадцать шестой день первого месяца лета девять тысяч триста сорок шестого года от Сотворения мира. Битва с первой волной иругами и первая битва в разразившейся Пятой войне с Союзом родов иругами должна была состояться сегодня на этих обширных лугах к юго-западу от небольшого поселения Тларак.

Маршал медленно спешился. Ему шел уже седьмой десяток, возраст и старые раны сказывались на воине, бывавшему в жарких схватках во время Четвертой войны. Манарин с застывшим каменным лицом, по напряжению которого можно было догадываться, что он испытывает боль, осторожно спустился со своего флана, ступив деревянным протезом левой ноги на примятую на вершине холма траву.

Ногу маршал потерял десять лет назад, будучи еще полковником, когда Четвертая война лишь набирала силу, и люди отступали вглубь империи. Маршал хорошо запомнил то сражение, когда оказавшись в гуще хлынувших в осаждаемый Кадалл иругами, он пропустил удар. Широкое зазубренное лезвие опрокинуло его на спину, и Манарин хорошо запомнил тот момент, не смотря на ужасающую, острую боль, заполнившую все его существо. Лежа на каменной кладке крепостной стены города, среди изрубленных солдат и темнокожих однорогих чудовищ, он увидел, как сразивший его иругами, зажимая в пасти его же отсеченную, брызжущую кровью ногу, хрипло и глухо рыча, потрясал секирой на фоне слепящего светила-Каны.