Помни о доме своем, грешник - Василий Гигевич

...И в любой работе тоже.

Я не был исключением. Я не мог быть исключением. И это приносило мне страдания.

А потом все стало проясняться. Я, наконец, сумел вытереть ладонью мокрое лицо и, наконец, стал глубже и легче дышать - словно после темной ночи наступил рассвет. Тогда я почувствовал, как все перевернулось, будто и на самом деле, побывав в том загадочном поле, я попал в другой мир, в тот антимир, о реальном существовании которого столько рассказывал Олешников, и сейчас, словно неразумный ребенок мог рассматривать большую и мудрую Михайловну, понял, что я со своими проблемами всего лишь путаюсь под ногами последних житивцев, как этих, которые только что сидели на скамейке у хаты, так и тех, что доживали век в одиночестве, ибо школа уже почти закрыта и дворы зарастают не только у меня, Олешникова и Лабутьки, а те последние сыновья и дочери житивцев, что приезжали в Житиво на субботу и воскресенье из дальних и близких Березовов, хотя и пытались честно привыкнуть к низковатому небу, но почему-то ничего у них не получалось, и поэтому, напялив на себя адаманистые брюки и сорочки, прихватив из кубла сала, под грохот и песни счастливых и вечно веселых приемников и магнитофонов, они снова убегали в далекие и близкие Березова, оставляя старикам, как за откупление грехов, как за предательство, красненькую десятку.

А некоторые, более совестливые, даже две.

Тогда мне ничего не оставалось, как вставать и плестись со двора, только не следом за мужиками, а на огород, где зеленел картофель - я поплелся к тому осушенному болоту, через которое когда-то мы вместе с Олешниковым и Лабутькой бегали в школу.

Миновав болото, я пошел вдоль Житивки, мимо той будки на берегу, где тарахтел моторчик, подававший воду на колхозные поля, и еще дальше, через мост, за которым в лесочке красовалась новая двухэтажная школа, мимо кладбища, с высокого обрыва которого я увидел Лысую гору, вершина ее была когда-то скрыта сосняком и ельником, а сейчас она разворочена, наполовину срыта мощными бульдозерами, и там, как символ человеческой силы, возвышалась электроопора, к которой протянулись провода...

Только здесь, на пустом берегу Житивки, вдали от Житива, когда я снова услышал ровный шум бора за рекой, тогда я всем телом ощутил теплое мягкое солнце, светившее, казалось, только для меня, когда снова услышал тревожный крик чибиса, который с неожиданной болью полоснул по душе, стало мне чуть-чуть легче, и смог я спокойнее вспоминать минувшее, тот день, когда сказал Олешникову и Лабутьке об адаманах. И заодно показал им микрофотоснимки.

- Этого не может быть, - прошептал тогда Олешников побелевшими губами.

- Что, может, ты запретишь им существовать?

- Тогда надо промолчать.

- О чем?

- О том, что они как две капли воды похожи на людей. Пусть мир вертится, как и вертелся. Видимо, не только один человек может быть счастлив в неведении, но и все человечество. Некуда нам торопиться с козами на торг - так говорили когда-то в Житиве.

- Почему нам следует молчать? - в своей одержимости я еще ничего не понял. И понимать не собирался.

- Начнется то же самое, что началось после создания ядерного оружия. Если не хуже. Ибо тогда была открыта безумная сила, что сеяла смерть вокруг, а здесь начнется спекуляция на человеческой психологии. И неизвестно еще, что страшнее...

- Неужели ты думаешь, что научные открытия служат погибели людской?

- Об этом ты лучше у Лабутьки спроси. Что тут долго размышлять, если горький опыт мировой истории за плечами маячит. Сами не заметили, как дожили до того, что из-за случая, даже из-за слепого случая может разгореться такой пожар, который испепелит всю цивилизацию.

Слушал я Олешникова, и в моем сознании вдруг что-то промелькнуло. Как будто дубина какая... Потом безо всякой причины железный меч появился. Потом пушка двуколая... Машина-душегубка, колючая проволока, будка для часового и человечьи кости... И еще я увидел голое поле за Житивом и на нем камни у самой дороги - все, что осталось от бывших фундаментов. Когда-то там хаты стояли, а потом люди сожгли людей... И все это постепенно стал накрывать черный гриб - навечно...

- Так что, ломаем его, твое творение? - я кивнул головой на электронный микроскоп. - А заодно и микрофотоснимки с этими... землячками. В огонь их, чтобы никто и никогда больше не видел, а нам - будто приснилось.

И тут наконец впервые подал голос Лабутько - полысевший, согбенный, куда девалась его шевелюра:

- Какими вы были, такими и остались. Как говорят, горбатого могила исправит. Неужели не понимаете, что та же история доказывает - выход не в этом...

- Почему?

- А вот почему, - и тут он подсунул нам полурасшифрованные тексты своих знаменитых брусков. - Я думаю, что это - тоже их работа. Так что надо делать сообщение. Если не мы, то другие ученые их увидят и откроют. Поймите хотя бы одно: мы все сейчас будто на телеге, покатившейся с горы, а коня, что в оглоблях, уже не удержишь...

Только потом, когда все вокруг загудело-зашумело, как у нас, так и за границей, я стал все чаще и чаще вспоминать слова Олешникова о счастье и незнании всего человечества...

Однако тогда я надеялся: год-второй - и я найду сыворотку против адаманов и с адаманами будет то же, что с вирусами тифа, чумы, холеры и всякой другой заразы, с которой человечество потихоньку справлялось".

ИЗ ДНЕВНИКА ОЛЕШНИКОВА

"Могу смело сказать, что я здесь вовсе не виноват. Все мы, технократы, здесь не виноваты, ибо мы свое дело сделали на отлично - подарили человечеству такую грозную силу, которая им, людям, и не снилась, которая, как мы надеялись, должна принести людям счастье и радость.

И наша ли здесь вина, что эта же сила посеяла между людьми и народами страх и ненависть?

Неужели мы никогда так и не рискнем взглянуть на то сумрачное и грозное, что вынуждает идти народ на народ, заставляет в ужасе хвататься то за ружье, то за ракету, то за напалм?..

...Как за единственное надежное спасение.

Я никогда не мог да и сейчас не могу поверить, что народы, не десятки и не сотни людей, а целые народы могут добровольно начать самоубийство. Однако же если они не могут, то как случилось, как умудрились мы дожить до того, что десятки или сотни избранных распоряжаются миллионами человеческих жизней - как пастухи стадом?..

Как же так произошло?

И сразу же у меня мучительно пульсирует другая мысль: а может, нами никто и не распоряжается? Может, мы так устроены, что во всем нас окружающем, как и в поведении своем, мы вынуждены постоянно искать закономерности, которых вовсе не существует, и эти закономерности для нас как высшее оправдание?..

Неужели природой запланировано это слепое самоубийство? Однако если оно запланировано, если человечество не может обойти эти ужасные законы, то зачем тогда все остальное? Зачем?