Я — Оззи - Оззи Осборн

— Я же говорил, что они неправильные.

— Просто дай им поесть, Джон, ради Бога! Хотя, знаешь что? Пусть сдыхают. Мне теперь все равно.

— Я иду в паб.

— В махровом халате, который тебе подарили на Рождество?

— Ну, да.

— Классно, Джон. Просто класс.

— Где мои тапочки?

— Поищи их около собачьей подстилки. Буду в восемь.

Я вылез из дому, помню, в резиновых сапогах — тапочки не нашлись — и направился в сторону паба. По дороге пробовал затянуть ремешок от халата. Не хотел светить задницей перед местными фермерами, особенно, перед бородатым придурком-трансвеститом.

Когда дошел до ворот во дворе, меня вдруг осенило. «Знаешь что — сказал я себе. — Сейчас накормлю этих птичек. Мать их так! Если она так хочет, пожалуйста!» Повернулся и заковылял в сторону дома. Но мне хотелось выпить и я подошел к «Рейндж Роверу», открыл дверь и вытащил из бардачка припрятанную там на черный день бутылочку шотландского виски.

Глоток! Ааа! Сразу легче.

Отрыгнул и пошел в сад. И вдруг меня снова осенило. «Да пошли они к едреней фене, эти курицы! Не снесли ни одного яйца, засранки! На хер их! Всех — на хер!»

Глоток! Ааа!

Отрыгнул, затянулся сигаретой. И вспоминаю, что не докурил ту, которая была у меня во рту. Выбросил окурок в овощную грядку Телмы. Снова свернул, на этот раз в сторону сарая.

Распахнул двери и посмотрел на свою полуавтоматическую винтовку «Benelli», стоявшую в пирамиде. Взял ее в руки, проверил патронник, были ли патроны, были, а потом рассовал по карманам обоймы. С верхней полки взял канистру с бензином для газонокосилки, ее хранил там садовник. Для той самой газонокосилки, на которой я для смеху ездил в пивную. Ее мне подогнали из конторы Патрика Миэна, хотя я просил комбайн.

Ну, значит, с канистрой в одной руке, с ружьем в другой, и бутылкой вискаря под мышкой, покуривая сигарету, ковыляю к курятнику в саду. Заходит солнце и небо окрасилось в багровые тона.

В голове постоянно крутятся слова Телмы: «Джон, накорми цыплят. Ты накормил цыплят, Джон?»

И тут вмешивается бухгалтер:

«Парни, это серьезно. Счет из налоговой на миллион долларов».

А Гизер говорит:

«Назовем этот альбом «Technical Ecstasy». Нам нужно найти новый стиль. Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбанной черной магии».

И так без конца. Все повторяется снова и снова.

«Джон, накорми цыплят!»

«Парни, это серьезно».

«Назовем этот альбом «Technical Ecstasy».

«Ты накормил цыплят, Джон?»

«Счет на миллион долларов».

«Джон, накорми цыплят!»

«Нам нужно найти новый стиль».

«Это серьезно».

«Мы не можем постоянно ковыряться в этой долбаной черной магии».

ААААААААААААААААААААААААААААААААААААА!

Подхожу к курятнику, откладываю в сторону канистру и ружье, сажусь на корточки у знака «Oflag 14» и заглядываю внутрь. Куры кудахчут и кивают маленькими клювами.

— Кто-нибудь снес яйцо? — обращаюсь к ним, хотя уже ясен ответ на этот гребаный вопрос. — Так я и знал. Очень плохо! — говорю я и встаю.

Беру винтовку.

Снимаю с предохранителя.

Прицеливаюсь.

— Ко-ко-ко…

Бах! Бах!

Прицеливаюсь.

— Куд-куда.

Бах! Бах!

Прицеливаюсь.

— Куд-куд-куд-кудааа!

БАХ!

Звуки выстрелов закладывали уши нафиг, эхо разлеталось по полям на много километров вокруг. Каждый выстрел озарял белой вспышкой курятник и сад, все это сопровождалось сильным запахом пороха. Я чувствовал себя намного лучше.

Несравненно лучше.

Глоток. Ааа! Бээ…

Курицы — те, которые еще не отправились к прапетухам — порядком охренели.

Жду минутку, пока рассеется дым.

Прицеливаюсь.

— Ко-ко-ко…

Бах! Бах!

Прицеливаюсь.

— Куд-куда.

Бах! Бах!

Прицеливаюсь.

— Куд-куд-куд-кудааа!

БАХ!

Когда закончил, в долбаном курятнике было полно перьев, крови и осколков клювов. Это выглядело так, будто кто-то вылил на меня ведро куриных потрохов и разорвал над головой подушку. Халат можно было выбросить. Но я чувствовал себя замечательно, как будто с плеч сняли трехтонную наковальню. Откладываю ружье, беру канистру и поливаю то, что осталось от цыплят. Подкуриваю очередную сигарету, глубоко затягиваюсь, отхожу назад и бросаю окурок в курятник.

Бу-у-ух!

Повсюду пламя.

Выгребаю из карманов обоймы и начинаю бросать их в огонь.

Трах!

Трах!

Трах! Трах! Трах!

— Хе! Хе! Хе!

Вдруг что-то шевелится позади меня.

От испуга я чуть не упал на ружье и не отстрелил себе яйца. Оборачиваюсь и вижу курицу, удирающую от меня. Вот сучка! Слышу свой странный, психоделический голос:

— Еееааааааа!

Не раздумывая ни секунды, бросаюсь в погоню. Не знаю, бля, что со мной происходит и почему я это делаю. Знаю одно, во мне вскипает бешеная, неконтролируемая ярость на весь куриный род. «Убей курицу! Убей курицу! Убей курицу!»

Но, скажу я вам, вовсе непросто поймать курицу, когда на дворе стемнело, а человек сутки не спал, перебрал с бухлом и коксом, на плечах у него халат, а на ногах — резиновые сапоги.

Ковыляю обратно в сарай, откуда выхожу через минуту как самурай, с мечом, поднятым над головой.

— Сгинь, куриная морда, сгинь! — верещу я, а у курицы остается последний шанс — бежать к ограждению на другом конце сада. Куриная башка ходит ходуном, готовая оторваться в любую секунду. Я ее почти настиг, когда распахнулись входные двери у соседей. Из дома выбегает старушка — если не ошибаюсь, миссис Армстронг — с тяпкой в руках. Она уже успела привыкнуть к разного рода безумствам в Bulrush Cottage, но в этот раз не могла поверить своим глазам. Курятник в огне, каждые две минуты взрываются обоймы, сцена как из фильма про вторую мировую войну.

Трах!

Трах!

Трах! Трах! Трах!

Сперва, я ее даже не заметил, так был увлечен погоней за курицей, которой, в конце концов, удалось пролезть под ограждением. Курица пробежала по двору миссис Армстронг, выбралась оттуда через ворота и понеслась по Батт Лэйн в сторону паба. Я поднимаю глаза и наши взгляды встречаются. Ну и видок же был у меня: стою в халате с перекошенной физиономией, весь в крови, с мечом в руках, а за моей спиной пылает сад.

— Э… вечер добрый, мистер Осборн! — говорит она. — Вы, я вижу, вернулись из Америки.

Длинная пауза. Обоймы продолжают взрываться. Не знаю, что сказать, только киваю головой.

— В конце концов, нужно как-то снять стресс, не так ли? — спрашивает она.

Стресс, связанный с кризисом в группе, действовал на нервы не только мне. Помню, однажды, звонит Гизер и говорит:

— Послушай, Оззи, я не хочу ехать на гастроли только для того, чтобы оплатить адвокатов. Прежде чем мы туда поедем, я хочу знать, что мы будем с этого иметь.

— Знаешь что, Гизер, ты прав — отвечаю ему. — Нам нужно встретиться.

И вот мы встретились, я первым беру слово.

— Послушайте, парни! — говорю. — Это идиотизм, если мы даем концерты только для того, чтобы было чем платить адвокатам. Что ты об этом думаешь, Гизер?

А Гизер только пожимает плечами и говорит:

— Откуда мне знать.

И конец базара.

С меня хватит. Не было смысла тянуть эту лямку. Все сидели на измене. У нас больше времени занимали встречи с юристами, чем создание музыки. Мы были измучены постоянными гастролями, на протяжении шести лет нас практически не было дома, а бухалово и наркота довели нас до ручки. Последней каплей стала встреча с нашим бухгалтером, Колином Ньюманом. Он рассказал, что если мы не заплатим налоги, то отправимся за решетку. В те времена ставка налога для таких как мы в Великобритании составляла восемьдесят процентов, а в Штатах — семьдесят процентов, значит, можете себе представить, сколько бабла нужно было отвалить. И после этого оставались еще текущие расходы. В общем, мы были банкротами. Вычищенными под ноль. Гизеру, по правде говоря, не хватило смелости высказать это в лицо остальным, но, в общем, он был прав: не было смысла играть рок-н-ролл только для того, чтобы постоянно трястись над баблом и судебными исками.

Так однажды я вышел с репетиции и не вернулся.

А потом ко мне позвонил Норман, муж моей сестры Джин.

Классный парень, этот Норман, порой был мне за старшего брата, которого у меня никогда не было. Но если он звонил, я знал, что в семье что-то случилось.

Так было и в этот раз.

— Речь идет о твоем отце, Джон — говорит Норман. — Ты должен с ним увидеться.

— А что случилось?

— Он неважно себя чувствует. Неизвестно, доживет ли до утра.

Мне сразу стало плохо. Я всегда боялся потерять родителей, даже когда был ребенком, то поднимался в спальню к отцу, чтобы растолкать его и, тем самым, убедиться, что он дышит. И сейчас мои детские страхи становились реальностью. Я знал о болезни отца, но не догадывался, что он уже стоит одной ногой в могиле.