Рыбалка в Пронькино (СИ) - Александр Шлёнский

Хорошо Лёхе, он полухимера, ему радиация только на пользу. Машке тоже подфартило, её ежедневно накачивает радиопротектором Дуэйн своим чёрным заправочным шлангом через мягкую тёплую женскую горловину. А вот ему, Толяну, как и остальным жителям Пронькино, помогала только диета из озёрной рыбы, да и то лишь отчасти — ни волос на голове и прочих местах, ни стояка давно не осталось. А тут вдруг такой подарок… Нет, не обошлось тут без озера!

— Женька, это чё такое, в натуре? Это имплант так подействовал? — мысленно обратился Толян к озёрному жителю.

Женька не ответил, но ответ вдруг пришёл сам собой, из ниоткуда. Стало вдруг понятно, что подарок точно от озера, и что это только начало. Подойдя к зеркалу, Толян увидел, что с лица его почти сошла синюшная бледность, а из глаз пропала постоянная тревожная краснота. Коснувшись щеки тыльной стороной ладони, Толян нащупал на ней отсутствовавшую уже пару лет щетину. Провёл рукой по вчера ещё лысой голове — то же самое! Открыв рот и готовясь увидеть рыхлые сизые дёсна и качающиеся зубы, Толян обнаружил удивительные перемены и там: дёсна уплотнились, слегка порозовели и почти не кровили, а зубы, хотя ещё и покачивались, но совсем чуть-чуть.

— Ну что, Толян, проснулся? — откликнулся наконец Женька из озера. — Как настроение? Прибавку к здоровью ощущаешь уже?

— Не то слово, Жень! Меня сегодня эта прибавка с утра пораньше подняла.

— Понял тебя, Анатолий! Ну что, в добрый час! Добеги до Верки, опробуй свою прибавку. Ты же ей, небось, уже сто лет не пользовался. Ты только сразу все озёрные прибамбасы пробовать не пытайся. Постепенно привыкай, медленно, со вкусом.

— Слушай, Жень! А с Машкой-то как? Её бы тоже не худо подлечить как меня.

— Толь, не парься. Машку потом подлечишь. Ты пока лучше насчёт Верки подумай, а Машке пока что от Дуэйна и так передаётся всё что надо. А уж сколько капралу от нашего озера досталось, ты сам видел. На десятерых хватило бы.

— Женька, а чё это ты насчёт Верки подорвался? Она тебе вроде никто.

— Мне никто, а тебе в молодые года была кто, и думаю, теперь опять будет. Ты только добеги до неё скорей, не откладывай, я дело говорю.

Толян умылся, осторожно подраил зубы зелёной пластиковой щёткой, позавтракал ветчиной из банки, заедая размоченными галетами, запил колой и почесал через дорогу к Верке, которая уже дня три не приходила помогать Машке остужать контейнеры, и надо было бы вообще-то забеспокоиться, а только дела складывались так что беспокойства и так было хоть отбавляй.

Между тем, Машка, уже успевшая крепко и по-женски хищно оседлать выздоровевшего и находившегося в ясном сознании Дуэйна, приближалась к концу скачки, судя по её громким стонам и возгласам — Oh, baby! I love you so much, baby! Love me harder, baby! Yes! Oh, yes! Give it to me! Give it to me, baby! Give it to me all!

Очевидно, Машка считала брата не мужчиной, а чем-то вроде ходячей мебели, потому что совершенно не стеснялась заниматься при нём любовью. Впрочем, она и сесть поссать могла перед целой толпой. С детства такая, за что Толян и прозвал её Машка-похуистка.

Толян, слушая Машкины вопли, с ухмылкой отметил про себя, что его родной язык не даёт женщинам громким и предпочитающим любить вслух, никаких приличных текстовок, которые можно было бы заучить и с лёгкостью озвучивать в нужное время в нужном месте, вынуждая русскоязычных страдалиц довольствоваться страстными коровьими стонами. А вот английский язык справился с этой задачей запросто и совершенно гениально! Даже Машка выучилась, причём по собственной охоте. Ага — Дуэйнушка, научи меня любить тебя по-американски, как тебя твои черножопые бляди любят! Научил, хули… Теперь хоть каждый раз уши затыкай. Как говорится, культура — в массы!

Впрочем, наверное любой человек, впитавший в себя несколько разных культур, не раз и не два замечал что эволюция одних и тех же областей жизни в различных культурах происходит совершенно по-разному. В результате какие-то вещи, изначально проистекающие из тёмной животной природы человека, в одной культуре всесторонне изучены, гуманизированы и отточены до совершенства, а в другой культуре, столь же давней, те же стороны жизни являют собой образец животной неразвитости и непереносимого варварства. Зато в этой другой культуре могут развиться свои чрезвычайно тонкие и сложные вещи, отсутствующие в первой культуре где соответствующая область бытия точно так же находится на первобытной стадии развития.

Таким образом, каждая культура представляет собой удивительное сочетание островов цивилизованности, окружённых белыми пятнами беспросветной дикости. При этом осознать наличие белых пятен в собственной культуре и соответственно собственную неразвитость в этих областях можно лишь хорошо утвердившись на платформе другой культуры, в которой соответствующие сферы развиты гораздо больше чем в твоей собственной.

Как конкретная человеческая культура становится сплавом гуманистических традиций, животной дикости, варварских запретов и шаманской ритуалистики, и отчего возникает столь поразительная разница между направленностью и уровнями развития определённых сфер в соседствующих культурах — это величайшая загадка истории. Вероятно кто-то там наверху, ответственный за диверсификацию культур, определяет, кому что важнее в первую очередь изобрести — кому Камасутру, кому чайную церемонию, кому перегонный куб, а кому кремниевый транзистор.

Этот тщательно выстроенный природой баланс культур в какой-то момент был непоправимо нарушен безудержной финансово-промышленной экспансией транснационального капитала. Жестокая конкуренция за кошелёк потребителя заставила корпорации изменить саму природу потребления. Было очевидно что любая человеческая потребность имеет свой порог насыщения, по достижении которого покупатель перестаёт покупать, и этот порог не давал капиталу производителя оборачиваться с возрастающей скоростью через карман покупателя, увеличиваясь в объёме, чего страстно желает каждый капиталист.

Решение проблемы было найдено, и подсказал его людям не иначе как сам Сатана. Мировой капитал, узурпировавший власть не только над производством, но и над головами обывателей, через медийные структуры, создал глобальные потребительские стандарты, целиком ориентированные на массовое статусное потребление, главенствующей чертой которого стала принципиальная ненасыщаемость.

В прежние времена потреблять напоказ могла себе позволить лишь немногочисленная элита. Теперь же свирепый и неукротимый джинн по имени Консьюмеризм, выпущенный из постиндустриальной бутылки, вовлёк в это безумие все слои общества, создав все условия для тотальной дегуманизации мировой культуры. Он заставил человечество позабыть свои традиционные культурные ценности и инициировал быструю конвергенцию разнообразных культур планеты в единообразную и уродливую псевдокультуру безудержного потребления.

Природные ресурсы расходовались во всё возрастающих объёмах не с целью выживания и развития вида, а в качестве топлива для всеобщей бешеной гонки за социальным успехом мерилом которого стал размер потребления. Разумеется, выброс токсичных отходов человеческой деятельности в окружающую среду возрастал пропорционально взбесившемуся потреблению.

Природа ответила на этот экологический терроризм Пандемией, которая уничтожила большую часть населения, а вместе с ним и инфраструктуру потребительского общества, решительно положив конец статусному потреблению. Произошёл повсеместный откат цивилизации к примитивным формам хозяйствования. Диалектика взаимоотношений общественного бытия и сознания совершила очередной головокружительный виток, которого не могли предвидеть ни гениальный Карл Маркс, ни критиковавший его ещё более гениальный Макс Вебер, да простят нас оба именитых покойника.

Толян подошёл к Веркиному дому и призадумался у калитки, глядя во двор. Вездесущая повитель обвила стоящее на земле колодезное ведро так что было ясно что им не пользовались как минимум дня три. Это было странно, потому что чистоплотная Верка намывалась в корыте каждый день. Не политые цветочки у крыльца склонили головки, и это тоже было необычно, потому что Верка дорожила своими цветами и не было случая чтобы она забыла их когда-то полить.

Толян осторожно подёргал ручку двери. Дверь была заперта изнутри на щеколду. Закрыты были и окна, и даже ставни опущены. Где-то изнутри билась об оконное стекло и брунжала раздосадованная муха. Обычно Верка летом всегда держала дверь и окна полуоткрытыми чтобы свежий воздух гулял по дому. Толян медленно обошёл дом вокруг, пытаясь понять, что там могло произойти, и неожиданно ощутил острый сигнал тревоги.

Толян рванул дверь, вырвав щеколду с мясом, влетел в дом, расшвыривая ногами в полупотьмах какие-то вёдра, мётлы и скамейки, и пронёсся в спальню как раз вовремя чтобы подхватить Верку, которая только что спрыгнула с табуретки, отшвырнув её ногами.