Катарина - Кристина Вуд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По моей молчаливой просьбе Ася перевела мне половину из рассказа фройляйн, что я не сумела понять с первого раза.
— Господи… — невольно сорвалось с моих губ, когда я мысленно представила, каким образом в тех учреждениях погибают ни в чем неповинные люди.
Они ведь не выбирали рождаться такими, верно? Тогда в чем была их вина?!
От одной мысли, что Артур мог оказаться на их месте, меня обдало холодным потом.
— Почему тебя не выдадут замуж за офицера Мюллера? — вдруг спросила Ася, с детской наивностью похлопав светлыми ресницами. Ее карие глаза растерянно блуждали по лицу Амалии. — Он же тоже вроде как… он тоже имеет высокий офицерский чин и состоит в СС…
Девушка провела дрожащей ладонью по раскрасневшемуся от слез лицу.
— За Алекса? Я бы с радостью… хоть и отношусь к нему как к старшему брату, — фройляйн Шульц слабо улыбнулась, слегка пожав плечами. — Но не все члены СС состоят в правящей партии, к ним относится и Мюллер. А Кристоф… он в партии имеет огромное влияние. К тому же, его отец близок с самим Генрихом Гимлером — главой СС и одним из самых влиятельных людей после фюрера. Маменька твердит, что после свадьбы Кристоф, даже если и узнает о несуществующем диагнозе Артура, то оставит это в строгой тайне, чтобы не опозорить свою фамилию и весь будущий род…
— Но зачем их убивают? Людей с отклонениями. Они же не виноваты в том, что уродились такими, — недоумевала я.
— Я не… я не знаю… Говорят, что они наводят ужас на детей и портят гены здоровых арийцев, — Амалия обессиленно всхлипнула, уронив лицо в ладони. — Кого-то лишают возможности иметь детей путем страшной операции, а кого-то сразу безжалостно уничтожают… Они умирают тихо, даже не подозревая о том, что страна, в которой они родились, их не любит, и в один миг так просто от них отказалась…
— Какой ужас… бедные люди… — всхлипнула Ася. Она уселась на край кровати Амалии и молча обняла ее тонкими руками, не стесняясь слез.
Я, глядя на девушек, тоже не сдержала нахлынувшие чувства, и спустя несколько минут мы втроем жалостливо всхлипывали, вытирая слезы. Каждая из нас боялась разбудить других домочадцев, поэтому была вынуждена прикрыть губы ладонью, чтобы не взвыть. Со стороны наш плач выглядел так, словно мы оплакивали усопшего.
До того горько и мерзко я ощущала себя после откровенного рассказа Амалии, что не могла остановиться. Я представляла как беспомощных детей с внешними и внутренними недостатками, которые не вписывались в идеализированный Третий рейх, безжалостно убивали в психиатрических лечебницах… И что на месте любого из них мог оказаться мой маленький Áртур, который за столь короткий промежуток времени успел запасть в душу…
* * *
Я штопаю любимое белоснежное платье в черный горошек, с которым никак не желаю расставаться и намерена штопать его до последней заплатки. В воздухе раздается громкий дверной хлопок, и по твердым шагам и скрипящим половицам я сразу же догадываюсь кто вошел в дом.
— Анька! — кричит мать. — Анька, ты здесь?
Я не вижу ее, сидя в комнате, но прекрасно слышу, как она открывает шкафы, а дверцы отзываются протяжным скрипом.
— Аннушка! — голос мамы теплеет, но с тяжелым дыханием она продолжает искать старшую дочь по всему дому. — Где же ты?
Мне страшно. Сама не понимаю от чего, но сердце начало биться в груди как чумное, а иголка со звоном падает на пол, и на моих глазах ускользает сквозь старую половицу. Шаги матери на мгновение затихают, а я вдруг перестаю дышать.
— Анька, ты мне нужна! — разъяренно кричит мамка за дверью нашей спальни. — Пойдем со мной! Сколько можно прятаться?!
Я испуганно вскакиваю со стула, а платье в горошек летит на пол, ведь ко мне пришло страшное осознание — матери нет в живых уже больше года.
— Ее здесь нет! И не пойдет она с тобой! — кричу я изо всех сил, чтобы она наверняка услышала мой надтреснутый голос.
Дверь с грохотом распахивается, и на пороге стоит мать с привычным белоснежным платком на голове, под которым спрятаны ее русые волосы. Она грозно упирает руки в бока и смотрит на меня свойственным нам всем сердитым и хмурым взглядом исподлобья, а тонкие бледные губы намертво сжаты в плотную линию.
— А ты чего орешь, Катька?! — сердито спрашивает она. — Не тебя я ищу, значит и откликаться не надо! Ишь чего, разоралась… тут и без тебя криков хватает! А Аньку я сама найду, раз ты, непутевая такая, не смогла!
Я проснулась в холодной липкой ночной сорочке, с ужасом распахнув глаза в темноту.
На дворе стояло двадцать четвертое декабря 1942 года — католическое Рождество и день, когда мне впервые приснилась покойная мать.
Сон напугал меня не на шутку. Оставшийся час до подъема я молча прожигала взглядом белоснежный потолок с лепниной и размышляла. Думала о том, что мама пыталась забрать к себе Аньку — дурной знак. Возможно, это было глупо, но могло означать, что сестра была жива и как никогда нуждалась в моей помощи.
Меня трясло под одеялом, но вовсе не от того, что за окном было плюс три градуса и дом скудно отапливался. Челюсть дрожала, в ладонях скопился пот, а конечности превратились в настоящие ледышки. Сон с участием матери, впрочем, как и бабки Аглаи, давал мне мысленный пинок. Эти сны служили мне безжалостным напоминанием мне о том, что была Анька совсем одна, она была напугана и нуждалась во мне. Страшно было представить, через что она прошла за десять месяцев нашего пребывания во вражеской стране…
— Гертруда обмолвилась, що фрау на обед приказала подать всем айнтопф — рождественский мясной суп, а еще сладкие булочки с корицей! — восторженно воскликнула Ольга, подперев рукой щеку с мечтательным видом.
— Ти про самое главное забула, — усмехнулась Тата, отхлебнув чай со струящимся паром. — На ужин Гертруда состряпает традиционный немецкий пирог… ой, кажется штоллене называется. Пирог из дрожжевого теста с изюмом, украшенный сахарной глазурью. Правда здорово? Эх, соскучилась я за сдобными пирогами…
— Сегодня потребуется наша помощь на кухне? — невзначай поинтересовалась Ася.
— Естественно!
