Человек из Вавилона - Гурам Батиашвили

— В восемнадцать лет — красивая хула, в старости — иерусалимская земля! Кому это выпадет, кто такой счастливчик?! — говаривали мечтатели.

Многие оказывались достойными этой участи, многие уходили, и больше всего из Кизики, Ахалцихэ и Тбилиси.

Кое-кто уже затягивал песню. На проводах пели большей частью свадебные песни.

— Иерусалимская земля, иерусалимская земля! — раздался грустный голос молодого парня Пепо. В Петхаине никто не продавал иерусалимской земли.

— Ладно, не ори в ухо! — рассердился на Пепо Шебетико.

— Купи, дяденька, настоящая!

— К чему мне она, парень, я сам туда собираюсь! — воскликнул Татало.

— Но не все же отправятся туда, вот я и привез ее!

— Почему не отправимся, конечно же отправимся. Создатель всем поможет! — поддержали Татало остальные и решили не покупать иерусалимской земли.

— А коли не успеешь, дядечка? Видел же, как вмиг откинул копыта Элибо!

— Да уберите вы этого парня отсюда! — взревел Шебетико.

Пепо отстал от них и направился к пирующим под развесистым дубом. Они сидели на расстеленной бурке и уже порядком захмелели.

— Купите иерусалимскую землю, не всем удастся отправиться туда, смерть всегда приходит неожиданно!

— Ну если я скажу, чтоб у тебя язык отсох, ведь буду права! — вознегодовала Хава.

— Ну почему ты злишься, купи иерусалимскую землю, всякое может случиться, пусть на всякий случай будет у тебя!

— Поди сюда, сынок, — подозвала парня Хана, жена хромоногого Аронико, — ты, пожалуй, прав! Иерусалим для меня здесь, никуда отсюда уходить я не собираюсь. Дай мне землю! — Парень протянул ей один мешочек. — Что это?! Нас девять душ в семье, три мешочка, по крайней мере, у меня должно быть, кто его знает, что случится!

Пепо, обрадовавшись, протянул ей три мешочка.

Ханиному примеру последовали и остальные женщины.

Парню удалось сбыть почти пятнадцать мешочков земли.

— Земля еды не просит, пусть лежит, — говорили женщины, — если доведется милостью Божией отправиться в Иерусалим, понесем эту землю с собой.

— Купите иерусалимскую землю, не упустите момент, — кричал Пепо уже бодрым голосом, — все покупают, берите, что осталось!

— Клянусь отцом, тут что-то не так! — Иакоб не мог скрыть своего удивления. — Где, скажите на милость, в Иерусалиме земля? Там сроду, окромя песка, ничего не было. Какую же землю он продает — петхаинскую? Поди сюда, парень. — Он позвал Пепо, желая удостовериться, какой землей тот торгует, но именно в этот момент из своей землянки показался Иошуа с хурджином. В одной его половине были сложены Торы, цицити, в другой — небольшой свиток переписанной в Грузии Торы.

Иошуа повернулся лицом к своей землянке, обвел ее грустным взглядом и направился к провожающим. Те вскочили на ноги.

— Мирной тебе дороги, Иошуа!

И затянули песню. Иошуа подошел к одной группе провожающих, снял с плеча хурджин и сказал:

— Если спросите меня, сколько мне лет, я вам не смогу ответить. Но по моим расчетам Пятикнижие Моисеево я прочел не менее пятидесяти раз. И коли Господь даровал мне столько лет жизни, я решил, пусть мое немощное тело погребут в иерусалимской земле. Ежели Создатель позволит мне дойти до Земли обетованной, стало быть, я делаю великое дело, а ежели нет… ну что ж, даже Моисею не было дано войти в нее, а кто я в сравнении с ним?! Я всегда сеял мир, живите с миром! — Иошуа оглядел своих соплеменников. Даже при мерклом свете лучины на их лицах читалось благоговение перед человеком, отправляющимся в Иерусалим.

Мирная, безмятежная тбилисская ночь угасала. Свет лучины, похоже, пугал стрекоз — их стрекот доносился откуда-то снизу.

— Я благодарен вам, люди, — продолжал Иошуа, — мы вместе тянули лямку, вместе служили Создателю, целую жизнь прожили вместе! Были у нас и счастливые денечки, хорошее было время. Все мы, кто живет в Тбилиси, преданно служим Создателю, потому Он милостив к городу. Дай Бог вам сил и здоровья, оставайтесь с миром!

Иошуа перекинул через плечо суму и пошел по дороге. Вслед ему понеслась песня, которую затянули провожающие, иные пустились в пляс и взяли его в круг, как берут в круг новобрачных свадебные дружки. Так с пением и плясками они проводили его до берега Куры — караванщики уже готовились к отправлению. Кто держал в руке лучину, кто свечу. И сверху, с Петхаинского холма, казалось, что у Куры собираются звезды. Песни и пляски провожающих нарушили тишину тбилисской ночи, и, когда еврейский квартал остался позади, в окнах и дворах появились заспанные горожане. Глахуа Матабели поинтересовался, что празднуют иудеи. Ему ответили: никакого праздника нет, просто провожаем Иошуа, идущего умирать на иерусалимской земле. Пораженный Глахуа воскликнул:

— Что вы дурака валяете в этакую рань?! Где это видано, чтобы человек своим ходом шел умирать? — Но, убедившись, что никто не шутит, крикнул соседу: — Ты только погляди, иудеи провожают живого человека, который идет в Иерусалим, чтобы быть там похороненным.

— Счастливее того, кого похоронят в Иерусалиме, среди нас нет! — отвечали иудеи.

Народ высыпал на улочку.

— Где это слыхано, люди, чтобы человек сам шел умирать?! — крикнул Датуа.

— Уходишь, не прощаясь, Иошуа, а ведь трапезничали вместе и врага гнали сообща?!

Иошуа улыбнулся, остановился. Снял с плеча хурджин и обнял Глахуа.

— Я же ведь не султан или там вельможа, чтобы заранее объявлять о своем уходе!

Датуа, в свою очередь, обнял Иошуа:

— Какое время тебе умирать, куда спешишь?

— Когда Создатель пожелает забрать меня к себе, я должен быть готов, дорогой Датуа!

— Но ты же в порядке?! Жизнь есть жизнь, а смерть — это смерть. Будем здоровы, и да здравствует жизнь!

В руке у Автандила появилась миска с вином.

— Неужто ты идешь умирать? — никак не мог оправиться от изумления Датуа.

— Смерть мне не подвластна, но хочу ее встретить на иерусалимской земле.

— Странные вы люди, смерть встречаете, где пожелаете!

— Нам не дано такого счастья — родиться и умереть на своей земле!

— И все же, почему идешь умирать раньше времени? — Автандил вышел из двора.

— Так он не умирает раньше времени, он уходит, чтобы там встретить смерть!

— Какой ты понятливый, Датуа! — крикнул Татало.

— Эх, разве вся жизнь — это не подготовка к смерти! — проворчал Глахуа.

— Глядите, светает! А рассвет — это жизнь! Человек отправляется на родную землю, при чем тут смерть! — прокричал Автандил и приложился к миске.

А Датуа сказал:

— Бог тебе в помощь, Иошуа, здесь ты был хорошим человеком и там будешь таким же. Счастливой тебе дороги.

Глахуа засмеялся. Все оглянулись на него, а он смеялся и смеялся, все никак не мог остановиться.

— Ну, говори, в чем дело, человек спешит! — Датуа не терпелось еще раз опорожнить миску, и ему показалось, что из-за Глахуа он теряет время.

— Ах, он спешит, говоришь? Значит, еще и спешит?! — Глахуа готов был лопнуть от смеха. — А кто мне скажет, куда он спешит?

— Уми… — Автандил не закончил слова, — на клад… но и этот вариант пришелся ему не по душе, — откуда мне знать, короче, спешит, гляди, рассвело уже!

Глахуа сделал над собой усилие, взял в руки миску.

— До сегодняшнего дня я знал, что человек бежит от смерти, — начал он, — а сегодня на рассвете я в первый раз увидел, как человек идет к своей смерти. Теперь она будет от тебя прятаться, Иошуа! Ну ты молодец! — Глахуа опорожнил миску и еще раз обнял Иошуа. Датуа и Автандил последовали его примеру.

При мерцающем свете лучины было видно, как одинокая слеза скатилась по щеке Иошуа и затерялась в белой бороде.

— Будьте здоровы, да хранит вас Бог и умножает ваших друзей! — сказал Иошуа, отпил вино из миски, нагнулся и принялся ковырять землю.

— Ты что делаешь, Иошуа, золото, что ли, зарыл здесь? — спросил кто-то. Иошуа не ответил. Стало тихо. Восток розовел, луна спряталась в тучи, но они так быстро скользили по небу, будто старались убежать от нее, однако им это не удавалось — луна словно притягивала их.

Иошуа наскреб горсть земли, вынул из сумы небольшой мешочек и высыпал в него землю, снова набрал горсть и снова высыпал в мешочек, потом завязал его и спрятал в хурджин.

Чей-то вздох нарушил воцарившуюся тишину.

Потом еще кто-то вздохнул и сказал:

— Э-эх, вот такова она, жизнь!

Иошуа оперся на растопыренные пальцы и тяжело поднялся на ноги. Перевесил хурджин через плечо и молча продолжил свой путь вниз, к берегу Куры. Провожающие последовали за ним, уже никто не пел, не танцевал.

Люди шли, молча опустив головы, туда, где стояли караванщики. И на этот раз шествие действительно походило на траурную процессию.

А на берегу Куры караван торговцев уже готовился в путь. Вокруг царила предотъездная суета. Пришла пора прощания. Провожающие молча обнимали Иошуа, у кого была возможность, дарили ему серебро.