Пианист - Владислав Шпильман

Выстрелы молодого человека послужили сигналом для всей округи: теперь стреляли уже везде, а когда близкие разрывы на мгновение утихали, звуки пальбы доносились из центра города, беспрестанные, частые, сливающиеся в один сплошной гул, напоминающий бульканье кипящей воды под крышкой огромного котла. Улица опустела. Только старик с палкой еще бежал по панели, с трудом переводя дух, но и он сумел укрыться в ближайшей подворотне.

Я подошел к двери и приложил к ней ухо. В коридоре и на лестничной клетке — шум и неразбериха. Со стуком отворялись и захлопывались двери квартир. Слышалась беспорядочная беготня. Какая-то женщина взывала: «Господи боже!» Другая кричала в лестничный пролет: «Ежи, только береги себя!», а снизу доносился ответ: «Хорошо, хорошо!» Женщины уже плакали, а одна из них, не сумев, по-видимому, справиться с нервами, рыдала в голос. Низкий мужской голос успокаивал ее негромко: «Это ненадолго, мы все этого ждали…»

Информация Хелены оказалась верной. Восстание началось.

Я сел на диван, стал думать, что мне теперь делать.

Уходя, Хелена, как обычно, закрыла меня снаружи на ключ и висячий замок. Я подошел к окну. В арках домов стояли группы немцев, К ним подходили подкрепления со стороны Мокотовских полей. Все в касках, с автоматами, с заткнутыми за пояс гранатами. Боев на нашем участке улицы не было, Если немцы время от времени и стреляли, то лишь изредка, по окнам, где стояли люди. Из окон не отвечали. Настоящая канонада начиналась только за улицей Шестого Августа, откуда стреляли в направлении Политехнического института и в противоположном — в сторону Фильтров.

Может, мне и удалось бы, идя дворами к Фильтрам, пробраться в центр, но я был без оружия, а дверь по-прежнему заперта. Не думаю, что соседи, занятые своими делами, обратили бы внимание на шум, если бы я стал стучать в дверь. Кроме того, мне пришлось бы просить их, чтобы они позвали подругу Хелены: она единственная во всем доме знала, что я здесь скрываюсь, у нее на всякий случай хранились ключи от двери. Я решил, что следует подождать до завтра, а там — будет видно.

Тем временем стрельба усиливалась. Звуки винтовочных выстрелов заглушались разрывами ручных гранат, а может, даже залпами артиллерии, которую, по-видимому, тоже пустили в ход. Вечером зарево первых пожаров озарило сумерки. Оно подсвечивало небо в разных местах, пока еще слабо, то разгораясь, то угасая. С наступлением темноты стрельба утихла. Теперь слышны были только единичные взрывы и короткие автоматные очереди.

Движение на лестничной клетке полностью затихло. Скорее всего, жильцы забаррикадировались в квартирах, переваривая впечатления от первого дня восстания. Поздним вечером я неожиданно заснул крепким сном, устав от нервного напряжения, и не успев даже раздеться.

Проснулся так же внезапно. Было очень рано, только светало. Первый звук, который я услышал, был стук извозчичьей пролетки. Выглянул в окно. Пролетка с поднятым верхом ехала не спеша, как ни в чем не бывало. Улица была пуста. Только по тротуару шли двое — мужчина и женщина — с поднятыми руками. Из окна нельзя было увидеть сопровождавших их немцев. Вдруг эти двое бросились бежать. Женщина крикнула: «Влево, влево!» Мужчина повернул и исчез из моего поля зрения. В тот же момент я услышал очередь, женщина остановилась, схватилась за живот и мягким движением, согнув колени, осела на землю. Не упала, а присела на мостовой, коснувшись правой щекой асфальта, и замерла в неудобной, неестественной позе.

С наступлением дня стрельба усилилась. Когда на небе, в тот день совершенно безоблачном, взошло солнце, вся Варшава уже кипела от автоматного огня, в который все чаще вплетались разрывы гранат, залпы минометов и тяжелой артиллерии.

Около полудня ко мне поднялась подруга Хелены. Принесла поесть и сообщила новости. Обстановка в нашем районе складывалась неблагоприятно: с самого начала он находился под полным контролем немцев, и повстанцы едва успели помочь молодежи из боевых отрядов пробиться отсюда к центру города. Не могло быть и речи о том, чтобы выйти из дома. Нужно ждать, пока нас отобьют повстанческие отряды.

— Может быть, смогу как-нибудь туда пробраться? — спросил я.

Подруга Хелены посмотрела на меня с жалостью:

— Но ведь вы полтора года не выходили на улицу! Вы и полпути не пройдете, как откажут ноги.

Она покачала головой, взяла меня за руку и добавила успокоительно:

— Лучше оставайтесь здесь. Надо переждать.

Она не падала духом. Вывела меня на лестничную клетку, к окну, выходящему на противоположную сторону дома. Целый квартал двухэтажных домиков поселка Сташица вплоть до Фильтров был в огне. Слышался треск горящих стропил, шум падающих перекрытий, крики людей и выстрелы. Облако красно-коричневого дыма закрывало небо. Когда ветер на минуту развеял его, вдалеке на горизонте сталясно виден трепещущий красно-белый флаг.

Проходили дни. Помощи из центра города все не было. Привыкнув годами скрываться ото всех, кроме группы друзей, помогавших мне, я не мог пересилить себя и выйти из своей комнаты на глазах у соседей, чтобы жить со всеми общей жизнью в нашем отрезанном от остального мира доме. Тот факт, что я здесь прячусь, не улучшил бы жильцам настроения. Немцы расправились бы с ними с особой жестокостью, узнав, что в доме находился «неариец». Кроме того, мое присутствие никак не облегчит их положения. Я решил ограничиться все тем же прослушиванием через дверь разговоров, которые велись на лестнице.

Новости не радовали: в центре города все еще шли бои, подкрепления извне так и не поступило, а в нашем районе немцы усилили террор. В одном из домов на улице Лангевича украинцы сожгли всех жильцов заживо, в другом — всех расстреляли, а где-то поблизости убили известного актера Мариуша Машинского. Соседка снизу перестала ко мне приходить, ей хватало своих забот. У меня кончалась еда, состоявшая теперь только из остатков сухарей.

11 августа нервозность и беспокойство в доме заметно возросли. Прислушиваясь через дверь, я не мог понять, в чем дело. Все жильцы собрались на нижних этажах и совещались, то громко, то вдруг совсем неслышно. В окно я видел группки людей, которые время от времени выскальзывали из соседних домов и тихонько подкрадывались к нашему, а потом такими же перебежками двигались дальше. Вечером люди с нижних этажей бросились вверх по лестнице, и часть из них оказалась у моей квартиры. Из их перешептываний я узнал, что в здание ворвались украинцы. Но на этот раз они пришли не затем, чтобы убивать. Пошныряли по подвалам, забрав запасы сложенных там продуктов, и ушли. Вечером я услышал скрежет у своих дверей: кто-то снял висячий замок и быстро сбежал по лестнице вниз. Что это могло значить? В тот день улицы засыпали с самолетов листовками, только чьими?