Кровь ворона - Александр Прозоров

— Тебе хвалу возношу, прекрасная Мара, красивейшая из богинь, прекраснейшая из всего, созданного под этими небесами. Твой голос ласкает сердце, как теплый летний ветерок, твои глаза завораживают, как магия полнолуния, твои губы порождают желания, от которых закипает кровь, улыбка твоя чарует, словно рассвет над горным озером, волосы волнуют, словно видения темной ночи, дыхание душисто, будто цветение персикового сада. Жесты твои легки и грациозны, руки тонки и изящны, а пальцы точены, словно изваяны резцом мастера из слоновой кости. Прекрасны линии твоих плеч, соблазнителен подъем груди, изящна талия, манят к себе движения бедер, покатость живота. Ноги твои стройны и свежи, как первый луч солнца, а каждый шаг разит, словно лезвие меча, оставляя вечный след в душе любого мужчины. А как прекрасен румянец на прохладных бархатных щеках, как загадочен взмах ресниц, поворот головы, сколько гордой грации во вскинутом подбородке! Ты воплощаешь все радости мира, смысл жизни, цель существования, ты создана на счастье и на гибель, ибо даже гибель не страшна, коли служит платой за твои объятия. Каждый миг без тебя растягивается в вечность, и пища не имеет вкуса, и влага не утоляет жажды, воздух давит грудь, сон не дает отдыха, а солнце — тепла. Без тебя мир сер и скучен, и я бросился бы в огненную пропасть, если б не знал, что увижу тебя снова, прекраснейшее творение Сварога!

— С кем это ты такие речи ведешь?!

— Верея? — Ведун поднялся на ноги, отряхнул колени. — Что ты тут делаешь? Ты что, следишь за мной?

— Третий день, — призналась боярыня. — С кем ты тут разговариваешь? Берегиню сманиваешь? Полудниц совращаешь? Тебе чернавок мало, с которыми ты ни на одну ночь не расстаешься? Ну, с кем? — Девушка подошла вплотную, ее щеки горели, а дышала она так тяжело, словно не таилась в кустах, а бежала к нему от самого Калинова моста.

— Тебе-то какая разница, благороднейшая из женщин? Разве я не должен забыть тебя навсегда?

— От твоих речей у меня начинает болеть сердце, горит душа, у меня от них ноги подгибаются, ведун. Я хочу знать, кому они предназначены. Покажи мне ту счастливицу, что вызвала в тебе такое восхищение!

— Я ведь говорил, Верея. Нет у меня иных женщин, кроме тебя. Неужели ты мне не веришь?

— Не верю, ведун. Ты ночуешь под одной крышей с двумя красными девками, ты бегаешь в кусты к каким-то полудницам. Разве так помнят и любят?

— Только о тебе помню, — обхватив за плечи, привлек к себе Верею Олег. — Только тебя знаю, только тебя люблю.

— Врешь, — прошептала боярыня, но отвернуться от поцелуя не попыталась.

От жаркого прикосновения у Середина самого закружилась голова. Не в силах сдержаться, он опрокинул девушку на спину, торопливо расстегнул свой пояс, рванул завязку штанов. Скользнул рукой по ноге любимой от щиколотки вверх, одновременно поднимая подол, и нетерпеливо ворвался во врата наслаждения.

— Да… Да… — Верея вцепилась ему в волосы, привлекла к себе, тяжело задышала в ухо. — Да, да!

И лишь когда волна сладострастия лишила их обоих сил, внезапно заявила:

— Как ты всё-таки груб, ведун. Груб и невоспитан. Чуть чего взбрело в место чуть ниже живота, так сразу опрокидывает, подол задирает, по траве валяет.

— Ну, извини, боярыня.

— Не извиню! Неужели непонятно, что сарафан испачкается, помнется? Одежду нужно сперва снять. На землю что-нибудь расстелить. Ну, чего стоишь? Распускай завязки на юбке. Если я у тебя одна, то ныне не отпущу, пока всего не получу, целиком. Чтобы до завтрашнего дня ты больше уже ничего ни с кем не смог. Так оно будет надежнее. Или ты не согласен?

— Я согласен на всё, любимая. Лишь бы ты была со мной.

Расстались они только через два часа. Боярыня, покачиваясь от изнеможения, стала пробираться к стоянке князя Рюрика, а Олег, наклонившись, собрал раскиданные палочки, три из них воткнул, чтобы не сбиться со счета, и виновато прошептал:

— Ты прекраснейшая из богинь, великая Мара. Из богинь… Нужно будет прихватить завтра коврик вроде молитвенного. А то ведь и колени недолго о землю застудить.

Когда Середин вернулся к юрте, его ждало еще одно подзабытое зрелище: на том краю лагеря, что занимали новгородцы, ржали кони, недовольно мотая головами, а воины боярина Лебедяна накладывали им на спины потники, седла, затягивали подпруги. Обычно табун с воинскими конями пасла стража в стороне от воинского лагеря, в нескольких верстах. Рискованно, конечно, можно разом всех скакунов лишиться — но деваться некуда. Конь не мотоцикл, его на недельку не заглушишь, под навес не закатишь. Лошадь за неделю такую кучу под этим самым навесом навалит — сам захочешь за десять верст убежать.

— Уходят, — сообщил Явор, с силой растягивая шкурку, прежде чем укрепить ее на новенький каркас. — Лопнуло у боярина терпение. Не верит боле, что доберется до сокровищ. Опять же чародея своего лишился. Мудрый был старик. Но, видать, никому волхва черниговского Вельмеся не одолеть. Самый сильный он на Руси. Был таковым, таковым и остался.

— А ты веришь?

— Во что?

— В то, что мы сможем снять заклятие и добраться до добычи князя Черного?

— Верить надобно в мудрость богов и в их милость к своим детям. В остальном смертным належит уповать на смирение и терпение.

— Значит, смирение есть главная добродетель?

— И терпение, — добавил Явор и принялся сосредоточенно соскребать со шкурки остатки мездры.

На вкус мясо нутрии почти не отличалось от зайчатины, суп и вовсе получился наваристый, как со свиного окорока, а потому Олег, когда его подозвали к котлу на ужин, решил голову происхождением мяса особо не забивать, а работать ложкой побыстрее, пока менее брезгливые спутники щи первыми не выхлебали. Разумеется, по обычаю кушать положено в очередь. Но как это объяснить щекастому Чеславу, у которого разум ребенка, а брюхо — взрослого мужика?

Когда дело дошло до самой гущи, осевшей на дне, до сочных, пропитанных отваром, полупрозрачных луковиц, крупных кусочков репы и косточек с хрустящими хрящами, девушки съели всего по паре ложек и отвалились от котла.

— Благодарствую этому дому, сыты безмерно, — поклонилась присутствующим Даромила.

— Можно подумать, не ты готовила, — оглянулся на нее Середин. — Это тебе спасибо. У тебя руки золотые.

— Скажешь, боярин, — довольная Даромила опустила глаза, а на щеках ее проступил румянец. — Было бы мясо хорошее да капуста. Варево из этого устроить — дело нетрудное.

— Я пока за водой схожу, — подняла у порога опустевший бурдюк ее подруга. — Запамятовали о сыте совсем.

Она почти уже шагнула наружу, и тут боярин Чеслав, провожавший ее жалобным взглядом, вдруг громко и четко воскликнул:

— Желана!

Девушка вздрогнула, словно ее ударили, оглянулась. Выронила бурдюк, кинулась назад и упала перед несчастным на колени, схватила за руки:

— Что ты сказал? Что ты сказал?!

— Желана.

— Что?

— Желана.

— Вы слышали? — оглядела всех девушка. — Вы слышали? Он меня назвал! Он начал говорить!

— Желана, — опять повторил Чеслав.

— Он говорит!

— Конечно, милая, — кивнул старший из служителей Святовита. — Чтобы поменять ему судьбу с плохой на хорошую, нам пришлось сильно повредить его разум. Но это не навсегда. Он исцелится. Он уже исцеляется. К зиме совсем обычным смертным станет. От прочих и не отличишь.

— Сокол ты мой писаный! — крепко поцеловала боярина девушка. — Давай, суп доедай. Тебе силы нужны. А нам котел — воды закипятить. Давай…

Она подпрыгнула, за дверьми подхватила бурдюк и со всех ног понеслась к ручью.

— Вот теперь я понял, чего мы ждем, — пробормотал Олег. — К осени он ведь сможет разговаривать, так? Но память ворона никуда не денется, останется при нем. Коли ворон видел, как князь Черный из Мурома уходил, как с хазарами рубился, то видел, и как тот добычу свою прятал, как мудрый Вельмесь реку заговаривал, правильно? А зная заклятье запирающее, нетрудно и отпорку к нему подобрать…

Храмовые воины предпочли отмолчаться. Только Даромила спросила из-за спины:

— Как мыслите, оставит боярин Чеслав Желану нашу при себе, как исцелится, али отвернется, знатную невесту искать станет?

— Далеко смотришь, красавица, — задумчиво ответил ей Явор. — Тут бы до осени дожить. Может статься, Желана этакой невестой станет, что сама не захочет с нищим боярином связываться, князя себе вровень возжелает.

— Нешто бывают нищие бояре? — всплеснула руками Даромила.

Мужчины в ответ снисходительно засмеялись.

После гибели Ногилюда снять заклятие с реки никто более не пытался.

Медленно, день за днем тянулось знойное лето. Дружинники, валяясь при оружии между лесочком и кустарником, вяло переговаривались о том, что ныне, видать, засуха опять выпадет и хлеб не уродится. А может, и репы не будет. Хотя, конечно, может, и обойдется. Кто старательно выстругивал древки для стрел, кто — деревянные ложки из приготовленных для костра чурбаков, кого боярин посылал на охоту. Но большей частью люди скучали. Чай не усадьба, хлопот по хозяйству никаких. И не развлечься весело — с пивком, баней, песнями и девками. Только журчание реки да серая нежить, что бродит в темноте округ заговоренных линий.