Б. М. Кустодиев - Андрей Михайлович Турков

Когда Кустодиев повстречался с Блоком, мы не знаем, но общих знакомых у них было довольно много.

Зимой 1906 года недавно подружившийся с Блоком поэт Сергей Городецкий организует литературно-художественный «кружок молодых». Среди его участников — поэт и критик Н. В. Недоброво и близкий приятель его и братьев Городецких Стеллецкий.

Представляет интерес дневниковая запись Блока 29 декабря 1906 года: «Проекты Недоброво (на vernisság’e) и мысли о здешнем большом журнале»[53]. Встреча эта, видимо, произошла на четвертой выставке Союза русских художников, где были картины и Кустодиева, привлекшие внимание публики и критики, и вскоре отмеченные в статье Луначарского (кстати, тоже порой посещавшего «кружок молодых»).

Шестым января 1907 года датирован карандашный портрет Городецкого, сделанный Кустодиевым. Это как раз пора наибольшего сближении Сергея Митрофановича с Блоком. Они только что перешли на «ты», постоянно виделись.

Из дневника поэта М. А. Кузьмина известно, что 1 февраля 1907 года Кустодиев и Добужинский были на «Вечере искусства», устроенном «кружком молодых» в университете. Блок читал там «Незнакомку».

В том же году художник написал большие портреты Городецкого и известного поэта-символиста, также часто встречавшегося с Блоком, Федора Сологуба. Впоследствии Кустодиев вылепил бюсты обоих.

Но вероятнее всего, что «связующим звеном» между Кустодиевым и Блоком мог послужить А. М. Ремизов.

Ремизов привязался не только к самому Борису Михайловичу, но и к детям — «зверушкам малым», — рассказывал им сказки, приносил самодельные игрушки, на которые был такой мастер («Я Ирине акробата изготовил на палочках зеленого», — упоминается в его деловой записке), близко к сердцу принимал все ребячьи заботы и огорчения.

«У меня есть два маленьких приятеля: Иринушка и Кира, брат и сестра, — начинает он рассказ „Котенок“. — Я застал их в страшном горе: собаку их Шумку съел волк. Из „Теремка“, из костромской усадьбы, пришло это печальное известие».

Давно, с 1905 года, был знаком Ремизов и с Блоком, а в 1911–1913 годах особенно сблизился с ним. И в их беседах порой возникало имя художника.

Характерна, к примеру, следующая запись в дневнике поэта 20 ноября 1911 года: «О разговорах Кустодиева с царем — „новое“».

Речь, вероятно, идет об уже известных нам разговорах во время сеансов в Царском Селе, когда царь проявил себя как «враг новшеств». Сам художник в это время был в Лейзéне, и источник блоковской осведомленности — иной: «Обедают у нас Ремизовы», — описывает поэт проведенный накануне день.

«Б. М. Кустодиев лепил меня, — писал впоследствии Ремизов, — и одновременно, обряжаясь во фрак, ездил в Царское Село лепить Николая II. Как-то Николай II спросил: кого он еще делает? Кустодиев назвал меня, конечно, с прибавлением „писатель“. — „А! знаю, декадент“ — и он досадливо махнул рукой, что означало — „и охота тратить время на такое“».

Возможно, что знакомство Кустодиева с Блоком состоялось именно в связи с замыслом лепить еще одного «декадента», по царским понятиям.

Пометка в записной книжке поэта 25 февраля 1914 года: «В 8-м часу к Бор. Мих. Кустодиеву. Передать от А. М. Ремизова всякое» — своей обстоятельной деловитостью наводит на предположение, что речь идет о первом визите к малознакомому человеку, чье имя и отчество следует для памяти записать.

Тогда же и началась, видимо, работа над бюстом. Уже 27 февраля Блок записывает: «Вечером к Кустодиеву. 3½ часа позировал стоя, и не устал. Вымазался пластелином». 5 марта: «У Кустодиева — до полуночи». 8 марта: «За обедом — Ремизов и Садовский (поэт и прозаик. — А. Т.), с ними — к Кустодиеву (ему книги)».

И после нескольких кратчайших упоминаний о посещении художника 12, 16 и 20 марта — чуть более пространная пометка: «23 марта. К Кустодиеву (ему — наш третий сборник и две детские книжки)».

Это посещение запомнилось дочери художника: «Как-то он принес нам две свои книжки детских стихов с автографом». — «Не знаю, подойдут ли им, может быть, еще малы?» (Что же касается «нашего» сборника, то это третий выпуск «Сирина», в издании которого Блок с Ремизовым принимали самое деятельное участие.)

Короткие пометки о свиданиях с художником (и, по всей вероятности, происходивших тогда же сеансах) длятся в блоковской записной книжке до начала мая 1914 года, когда, как сообщал поэт матери, они «простились до осени». Но осенью, видно, уже не до сеансов было: началась первая мировая война.

«Вчера вечером, — писала мать поэта, А. А. Кублицкая-Пиоттух, знакомой, — ездила с Сашей к Кустодиеву смотреть голову Саши, которую лепит он из зеленой глины, а потом будет делать из бронзы. Не понравилось мне. Что-то напряженное».

Письмо не датировано, но, вероятнее всего, оно написано 20 апреля, так как накануне Блок занес в книжку: «Я захожу к маме, с ней — к Кустодиеву…»

Довольно обескураживающий отзыв об этой, увы, не сохранившейся работе. Впрочем, Александра Андреевна — зритель ревнивый, бесконечно влюбленный в своего «Деточку» и потому часто несправедливый. Борис Садовский, бывавший тогда у Кустодиева вместе с Блоком, находил бюст «очень схожим». А нам остается только гадать, что это была за скульптура. Позволительно, например, задуматься над словами Александры Андреевны о «чем-то напряженном» в бюсте и сопоставить их с некоторыми блоковскими записями предшествующих недель, когда он позировал художнику. Вот одна из них: «Уж очень было напряженно и восторженно все эти дни…»

Дело в том, что работа над бюстом совпала с первыми месяцами бурного увлечения поэта оперной актрисой Л. А. Дельмас, ставшей героиней созданного тогда же цикла «Кармен». Деловые пометки о сеансах соседствуют в блоковских записях с всплесками высокого лиризма: «29 марта. Все поет… К Б. М. Кустодиеву (ему — „Снежная маска“). Телефон от нее к Кустодиеву».

«Все пело» тогда в душе Блока, так что слова Кустодиева о всегдашнем «горении» его модели наполняются для нас совершенно конкретным смыслом («Саша влюблен сильно. Даже помолодел», — говорится в одном из тогдашних писем его матери).

Так, может быть, что-то необычное и уловил в нем Кустодиев и пытался запечатлеть это в бюсте? Как знать!

И совсем уже в «голубом тумане» теряются для нас дальнейшие взаимоотношения поэта и художника.

Неясно, например, когда произошел веселый эпизод на костюмированном балу, описанный Ириной Борисовной со слов отца: «…папа оделся дамой 40-х годов. Шляпа с большим бантом, скрывающая бороду, кринолин, маска. Голос изменил. На балу за ним стал очень ухаживать А. А. Блок — угощал