Последний бой Лаврентия Берии - Елена Прудникова

Кудрявцев присвистнул и задумался. Наконец, почесав в затылке, откинулся на стул.

– Да, Ренат, озадачил ты меня. Если нам чего не хватало, так это английской выучки специалиста психологической войны, который обслуживает партию. Вот что, дорогой: мобилизуй всех. Пусть посмотрят, кто в нашей разведке недавно вернулся из Англии и в последнее время много общался с партийными.

– Если найдем, то что?

– Ничего. Присматривай. Если есть у них такой человечек, он еще вылезет. Это ведь только начало.

Минуты три они сидели молча. Ренат что-то обдумывал. Наконец кивнул головой и долил стопки.

– Давай-ка за Лаврентия Павловича. Чтобы слухи о его смерти были правдивыми.

Выпили, помолчали. Ренат отодвинул на край стола пустой графин.

– Кстати, насчет арестов. Они забыли еще об одном человеке. И мы тоже…

– Ты о товарище Меркулове? Нет, мы о нем не забыли. Но и они, к сожалению, о нем помнят. Увести мы его не можем: из дому он практически не выходит, только по вызову и с охраной, в двух соседних квартирах размещены вооруженные посты. Если бы он был хотя бы здоров, а то после инфаркта, да еще на пленуме побывал, понесло его туда… Теперь двадцати шагов не может пройти без остановки. Ты сумеешь с ним связаться? Как твои ребята из Мингосконтроля?

– Пока к нему два раза в неделю посылают курьера с текущими документами – все-таки он еще министр. Завтра нельзя, а послезавтра пойдет человек. Что передать?

Кудрявцев хмыкнул неопределенно, потом засунул руку в карман. На ладони лежала маленькая коричневая ампула.

– Зашифруй и передай наш сегодняшний разговор. И отдай ему вот это. Остальным мы помочь не можем, так пусть хоть из Всеволода жилы не тянут…

Сначала он лежал, потом ходил по камере, не в силах успокоиться, пытаясь что-то объяснить Георгию, Малышеву, Завенягину, Багирову. Наконец окончательно выдохся и без сил и мыслей опустился на койку, равнодушным жестом отодвинув тарелку с остывшим ужином. Он так и не смог ответить на вопрос, который задавал себе весь этот день: за что? Ладно Хрущев, Булганин – они враги, но остальные? Что он сделал остальным?

«А ты ждал чего-то другого?» – голос прозвучал так явственно, словно бы собеседник сидел на краю койки.

Берия был так измучен, что даже не удивился. Сходит с ума, так и пусть себе… Он уже хотел ответить: «Нет, не ждал» – но в этом не было смысла. Сталин всегда видел его насквозь, и врать ему было бесполезно. Сколько раз вождь ошибался в людях, разочаровывался… и очаровывался снова. Вот они, сухие ветви его команды: Ежов, оказавшийся кровавым палачом, коррупционер и халтурщик Вознесенский, предатель Кузнецов… А если бы он мог хотя б догадаться, что учудит Хрущев… Но не догадался. Он плохо понимал русских. А вот его видел насквозь.

– Да, батоно Иосиф, – ответил он. – Я знаю, я такой же дурак, каким был в двадцать лет. Но горбатого могила исправит. Я все же надеялся, может, кто-нибудь из них… Молотов, например, или Ворошилов… обратится к пленуму и потребует дать мне слово. Я знаю, меня бы не выпустили туда, убили, но я умер бы, зная, что столько лет работал с людьми, а не с шакалами. Но никто, ни один из них… Почему? Чем я провинился перед ними?!

– Такова природа человеческая, Лаврентий. Бога они отменили, поэтому отвечать за свои поступки не перед кем, а своя рубашка к телу ближе. Если бы ты это понимал, ты стал бы хорошим политиком и жил бы еще долго. Но ты никогда этого не понимал, сколько бы я ни объяснял тебе…

– Если чтобы жить, надо стать таким, то зачем жить, батоно Иосиф?

– Как сказать, чтоб ты понял? Строить дома…

– Красивые дома строят для красивых людей. А если люди таковы, то и дома у них будут такими же, как они сами. Я так не хочу! За что? Я столько сделал для этой страны, я отдавал ей всю свою жизнь, а теперь здесь будут плевать на мою могилу.

– Обидно? – спросил Сталин.

Берия молча кивнул. Говорить он не мог: обида перехватывала горло, застилала глаза.

– Так устроены люди, – голос Сталина помягчел. – Но пройдет много-много лет, умрут все твои враги и все, предавшие тебя. А в твоих новых домах вырастут новые люди. Такие же светлые и красивые, как эти дома. И эти люди скажут: человек, создавший такую красоту, не может быть настолько плохим, как о нем говорят. И они сбросят мусор с твоей могилы и принесут на нее цветы…

– Что мне до того? К тому времени я умру…

– А разве ты еще не умер? – удивился голос. – Ты ведь сам объяснял себе, помнишь? Так какая тебе разница, что они все говорят?

Стукнула дверь камеры. Берия вздрогнул и проснулся.

– Есть будешь, или как? – осведомился охранник. – Спишь? Эй ты, враг народа!

Лаврентий смолчал. Разговаривать ему не хотелось. Охранник высунулся в коридор и закричал:

– Товарищ майор!

Пришел майор, взял его за запястье, пощупал пульс.

– Дрыхнет, – сказал, грубо бросая руку. – Врач ему какое-то усыпляющее дал. Не боись, не подохнет… Это хорошие люди умирают, а всякая сволочь живет долго.

– Вот такая жизнь, – философски заметил охранник. – Сегодня ты на ней, завтра она на тебе. Вчера вся страна кричала: «Да здравствует товарищ Берия!», а сегодня: «Врага народа – к стенке!» От сумы да от тюрьмы не зарекайся…

– А ты работай честно, и не будет тебе ни сумы, ни тюрьмы, – оборвал его майор. – Пошли, в шахматы поиграем…

Стукнула дверь, тюремщики ушли. Берия сел на койке, изо всех сил ударил кулаком по краю. Вся страна? Врете! Не вся… Те, кого обманули, не в счет. И те, кого не обманешь, тоже. И я еще не умер, батоно Иосиф. Мы еще поборемся…

Генерал пришел поздно, мрачный и пьяный. Маша никогда не видела его таким. Николай кивнул: все, мол, понятно, – велел сварить кофе и повел товарища в ванную. Через десять минут оба сидели в гостиной. Генерал пил чашку за чашкой и тихо, яростно что-то шептал.

– Можете вслух, Сергей Владимирович, – сказала подливавшая кофе Маша. – Я в войну в госпитале работала санитаркой, всякого наслушалась.

Почему-то именно это немного успокоило генерала.

– Нет уж, Машенька, спасибо, ругаться по-матерному при женщинах я пока не способен. Вы уж простите за свинский вид. Мы сегодня отмечали удачное окончание пленума: сперва у себя в контрразведке, а потом с Ренатом.

Генерал Кудрявцев никогда не говорил Маше, где он работает. Да, что-то в последние дни случилось такое, что этот опытнейший человек забыл обо всех своих привычках.

– Слышал пленум? – спросил Николай.

– В зале сидел. А Ренат еще и добыл стенограмму. Потом почитаешь.

– Ну и как?

– Без неожиданностей. Все по варианту «крест». Единодушное осуждение дорогих товарищей, с соответствующей лексикой, и все такое прочее.

Маша застыла, прижав кулак к груди. В последнее время ее посвящали во многие разработки. Она чувствовала, это неспроста, но по старой конспиративной привычке помалкивала: время придет, все скажут. Еще десять дней назад они просчитали два варианта проведения пленума: «Свеча» и «Крест». Как будут себя вести лидеры государства на пленуме, если Берия жив, и как – если мертв. Слово «крест» означало, что отныне в церкви раба Божьего Лаврентия следует поминать за упокой.

– Ты уверен? – спросил Николай. – А как же тот, в бункере?

– Ни в чем я не уверен. Хрущев мог и обмануть всех. Была у меня все же надежда на Молотова или Ворошилова. Старики упрямы. Маленков делает то, что должен, а эти могли потребовать чего угодно. Но не потребовали. Бог им судья. С Лаврентием все по-прежнему непонятно, но важно другое. Эти дураки столько говорили о партии, что я смог точно просчитать будущий государственный строй.

– И какие ужасы ты там насчитал?

– Лаврентий все же безнадежный идеалист. Он думал, если эти возьмут власть, у нас снова наступят двадцатые годы. А на самом деле, хлопцы, все намного хуже.

– Что же может быть хуже двадцатых годов?

– Они получили власть, но какую! Власть без ответственности. Партия руководит, а отвечают те, кто работает. Вся сталинская кадровая политика псу под хвост. По мере того, как сталинские кадры будут уходить, страна станет все больше превращаться в ящик с тухлятиной. Кончится тем, что все раскрадут и разбегутся. А вы думаете, я водку жрал из-за Лаврентия? За него я бы глотки зубами рвал. Вот только и этого не потребуется. Эти ублюдки сами себя накажут так, как никто не сумеет. Пусть живут, живут как можно дольше, все видят, все понимают. Страну жалко! Такое дело загубили, уроды…

– Так! – Ситников встал и прошелся по комнате. – По тому, как ты предаешься истерике, я понял: все, что надо, уже сделано. Документы где? Все там же? В институте?

– Их уже давно там нет. Документы пошли по цепочке. Где они, я не знаю. Если меня арестуют, их передадут дальше, так, чтобы тот, кого я мог бы выдать, тоже не знал. А без документов даже Лаврентий, с его головой, ничего не сможет рассказать, там такие дебри… Про деньги он ничего толком не знает, не он все это разрабатывал, это мимо него шло, через финансовое управление Мингосконтроля. В общем, финансирование нам обеспечено, и обеспечено тем надежнее, чем больший бардак они разведут в стране. В научных документах он понимает еще меньше, он все же организатор, а не ученый. Ну, а режим секретности замкнут не на структуры, а на конкретных людей.