В движении вечном - Владимир Колковский

— Зарплата, у Стасевича? — только заулыбалась в ответ мать. — Техник в зубопротезной… Какая там зарплата, работяга простый боле имеет.

И прибавила уже как-то многозначительно:

— Что там зарплата, там золото.

«Простые работяги» без диплома, гегемоны реальности виртуальной как раз и составляли вторую, наиболее многочисленную часть взрослого населения поселка. Важно отметить, что винная чарка здесь была не на первом месте. Обзаведясь семьей, они добросовестно ходили на работу, кропотливо занимались приусадебным хозяйством, с любовью и ответственностью воспитывали детей. Все это в большой степени объединяло их и с представителями элитной группы, как, кстати, и неуемное стремление выловчить хоть что-нибудь помимо зарплаты… Стремление это известное, как еще Карамзин свидетельствует — было и есть, по-видимому, наиболее всеобъемлющим в сколь угодно далекие времена нашей единой истории, несмотря на все ее самые значимые «эпохи» и «переломные моменты»…

И, наконец, представители третьей группы взрослого населения поселка выбирали бездумно бездонные реки… Слащаво заманчивые, безнадежно заплывчатые.

Критерии «взрослой» иерархии были также отнюдь не виртуальными, а самыми конкретными. Должность, чин, денежный мешок, триумвират все тот же «квартира-машина-дача» вместе со штатовскими джинсами в придачу… Был еще один важнейший критерий, почти недосягаемый для простого советского люда и потому особо весомый — побывать «там».

Планета была разделена на два враждебных, противоборствующих во всем лагеря: социалистический Восток и капиталистический Запад. Что, что было «там» — за железным занавесом, за таинственным пограничным барьером?

В реальности виртуальной, газетной и телевизионной там была горстка буржуев-капиталистов, и были армады бездомных, безработных. Там были забастовки и голод, демонстрации, митинги, была непобедимая мафия, наркоманы, проститутки на выбор за витринами центральных авеню… В реальности же настоящей было советское, «нашенское», что значит третьесортное, «колхозное», часто смешное и уродливое — и было «их», импортное, дефицитное и желанное, неизменный атрибут самых высших иерархических кругов, или т. н. большого начальства… Были и отголоски случайные из тех же кругов, от тех, кто бывал там не раз и запросто:

— А знаете, сколько у них зарабатывает квалифицированный рабочий?… какое у них пособие по безработице?… почем сегодня доллар на черном рынке?

— Видели бы вы их дороги!

— Там в твоем пальтишке хваленом последний нищий в сортир ходит.

— У нас дефицит во всем, а у них кризис перепроизводства…

В реальности виртуальной там был загнивающий капитализм, экономический коллапс, тупик цивилизации. А у нас Юрий Гагарин, космические корабли, орбитальные станции, военная мощь. У нас были громкие олимпийские победы, всеобщая занятость и копеечное хлеб-молоко-яйца продуктовое «изобилие»… Все это было, и этого было не отнять.

Так где же и на самом деле был экономический тупик, а где авангард цивилизации?

И вот как раз с экономической географией, этой «сухой и черствой» наукой было связано одно из величайших разочарований Игната в те далекие годы.

На уроках в борьбе со скукой он часто просматривал школьные учебники вперед. Обязательно находил там что-нибудь интересное, это не только помогало скоротать тягучее время, но было и весьма полезно впоследствии. Знакомое всегда легче запомнить.

Но что интересного можно отыскать, например, в учебнике по эконо-мической географии? Без «картинок» и иллюстраций, среди ее сухих цифр, таблиц и показателей?

Каждый раз, переворачивая черно-белые однообразные книжные страницы, Игнат снова и снова убеждался в этом. И лишь однажды в самом конце… Там, в самом конце учебника он вдруг обнаружил именно то, что тогда так поразило внезапно.

Там, в конце учебнике были таблицы с различными экономическими показателями многих стран. Из них действительно следовало, что в большинстве важнейших отраслей экономики его великая страна занимала прочное второе место в мире, а в некоторых даже выходила на первое. Это было и действительно так, но… Но только по «валу»!

В укромном уголке каждой таблицы была малозаметная узенькая графа. Именно в ней было как раз то, что тогда так поразило внутренне Игната. А именно: по показателю количества продукции на душу населения Советский Союз несравнимо уступал не только США, но и Японии, и странам западной Европы, и даже друзьям своим странам социали-стическим. По этому показателю его великий и могучий Советский Союз был недалеко от уровня стран развивающихся, стран так называемого «третьего мира».

Но ведь количество продукции на душу населения — показатель, по сути, наиважнейший в объективной оценке эффективности экономики!

Его великая страна с «наиболее передовой в истории плановой социалистической экономикой» была по ее эффективности, оказывается, где-то на самых задворках планеты.

Глава пятая Отголоски бирюзового лета

  А у нас с тобою  Все осталось прежним,  Разве может осень  Помешать любви?

Строки эти тоже привез в поселок Антон бирюзовым летом.

Весна, лето любви… И зима, осень.

Еще неделю назад казалось, что бесконечное свидание и впрямь никогда не окончится. Бархатистой порой, в хороводе волшебном неповторимых мгновений — разве можно было тогда даже думать об этом?

Но…

Порывистым ветром, дыша остужено, зябко сырыми рассветами, разорвал отчаянно августовский домашний уют серый заплаканный сентябрь. А вместе с ним и дружок его неразлучный на пару, тревожный, поворотный десятый выпускной.

Снова был вечер сырой, зябкий, ветреный — обычный для этой осени. Частый обложистый дождик моросил два дня и две ночи подряд, и лишь сегодня после обеда слегка распогодилось.

«Ну вот, надо же и ему хоть чуток отдохнуть! — тот час понадеялся Игнат. — Может хоть на ночь чуток успокоится».

В прошлую субботу дождь был весь день и весь вечер. Они погуляли немножко по безлюдным поселочным улицам, и, прощаясь, снова приютились привычно возле своего старого приятеля молчуна-колодца, пусть хоть и под ненадежно широким брезентовым куполом игнатового зонтика. Но дождь секанул внезапно колючей россыпью, студеный сивер подхватил отчаянно, словно оживший в руках, неудержимо взлетающий зонтик, остервенело мял, комкал его без конца в осклизлую мокрую онучу.

Сегодня к вечеру дождь как бы утих, но мглистый рассеянный воздух был насквозь пропитан мельчайшей водной пылью, которая внезапно накатывала пронизывающими волнами промозглой расплывчатой непогоди. Под призрачным светом столбовых уличных фонарей сизовато мерцала крупчатая плоская кукуруза загрустившей дорожной брусчатки; забияка-сивер потрясал разъяренно костлявыми пальцами оголевших придорожных каштанов — так и сидел бы, казалось, в тепле-уюте домашнем весь вечер, сонливо взирая в голубые эфирные дали или витая где-то далёко средь заковыристых изгибов невероятных сюжетов… Но сегодня была суббота, и это был единственно возможный теперь на неделе их вечер свиданий.

Нежная июльская ночь… и хмурый, растерзанный ветром, промозглый октябрьский вечер… Теперь, теперь все вокруг, словно наперегонки поспешало вмешаться, не дать прикоснуться, обнять и хоть немножко вобрать такого желанного и трепетного тепла… Пронизать насквозь зябкой сыростью и покинуть одну лишь постылую безнадежность, мучительную ностальгию по былым «бирюзовым» денькам.

Дружка-ветра застенчивый шепот, ароматы цветущих лугов, и прощальные отсветы зорь… Тогда, тогда он и думать не мог, он чувствовал, знал, что услышит в ответ, и он слышал это… И вот теперь как чужак непрошенный, буйный сквозистый октябрь прямо с порога плеснул в лицо то почти забытое, жгучее, что так щемило занозисто в их самые первые дни.

Сначала кто-то из одноклассниц попросил Игната ответить на вопросы в своей традиционной девичьей тетради. Первым делом он глянул ответы других и с особенным любопытством ее ответы (тетрадка, оказывается, уже побывала в ее руках).

Ее любимый артист был также Олег Чубин! — это сразу и как-то особенно больно кольнуло Игната, совершенно «непохожего» в отличие от Генки-Артиста. И вот впоследствии, когда они часами молчаливо блуждали по мокрым пустынным улочкам поселка, будто кто-то чрезвычайно настойчивый снова и снова посылал в память ту самую, когда-то случайно услышанную фразу.

— О чем ты там думаешь? — снова тревожно вглядывалась она ему в лицо.

— Ни о чем.