Горсть патронов и немного везения - Олег Приходько

— Из какого отделения? — доставая телефон, спросил я.

— Из Шестьдесят второго. А в чем дело?

— Да в том, что ты зарплату за мой счет получаешь! — не на шутку рассердился я. — Понял? Или напомнить тебе текст присяги?

— А вы кто такой? — ерепенился державшийся за автомат охранник.

— Я — рядовой налогоплательщик. Приехал к своему однокашнику и другу Вале Александрову и увидел выбитые стекла в его конторе. Могу я поинтересоваться, что случилось? Или мне для этого нужно звонить начальнику Шестьдесят второго отделения милиции?

Старший решил на всякий случай сменить регистр.

— Разбойное нападение, — ответил нехотя. — Разбили окна, ворвались, избили нотариуса, побили ломами компьютер, подожгли бумаги.

— Кто?! — вырвалось у меня.

— Ищем. Объявлен перехват.

— Нотариус приметы не называл?

— Да он без сознания. Увезли в Склифосовского.

— Когда это случилось?

— Примерно в пять — в начале шестого. Опергруппа со следователем только что уехали.

— Где его «СААБ»?

— Жена забрала. Ваши документы… позвольте полюбопытствовать?

Я предъявил водительское удостоверение. Оказалось, что старший умеет писать и даже носит с собой авторучку с блокнотом.

— Сами понимаете, — возвращая мне права, оправдался он. — Порядок такой.

— Я понимаю, сержант. Не понимаю только, что с вами происходит, когда вы надеваете форму.

Я вернулся в машину. На самом деле мне было наплевать на этих хамов, не понимал я совсем другого: насколько мой визит в контору Вали связан с налетом. Ведь я ушел в начале шестого, воспользовавшись его факсом. Мне стало стыдно за свой вчерашний «черный» юмор — получалось, будто я накаркал, и какая-то бригада действительно ворвалась в его контору и учинила то, что я невольно предсказал, «…возьмешь свой «Билайн» и позвонишь в бюро «Шериф», — пошутил я. Он не позвонил — не успел.

— Алло, здравствуйте. Это квартира Александровых?

— Да, — ответил мальчишеский голос. Я напрочь забыл, как его зовут.

— Мама дома?

— Мама у папы в больнице. Ему делают операцию.

— Как он?

— А кто это говорит?

— Это дядя Женя Столетник. Мы учились с твоим папой.

— Я вас помню, дядя Женя. Папа без сознания. У него закрытая… забыл, какая… травма головы. Врач сказал, что все будет ясно через два-три дня, пока ничего не обещает. Маме что-нибудь передать?

Я не знал, что передать. Мне вдруг стало плохо — распирало грудь, к горлу подступили спазмы. Еще сегодня такой благополучный, пахнущий дорогим лосьоном, в лаковых штиблетах… Эти розовые папочки, свежий воздух, из кондиционера, компьютер, «СААБ»… Пять минут налета — и нет ни кондиционера, ни конторы, ни радости свободного предпринимательства; есть закрытая черепно-мозговая травма и несколько сотен тысяч убытков; есть пожизненный страх, горе семьи, возможно — инвалидность и постоянное ощущение ненадежности бытия, скоротечности жизни, бессилия перед роком.

И неужели я тому виной?!

— Прости, брат. Я забыл, как тебя зовут?

— Яков.

— Я перезвоню завтра, Яков. Все будет хорошо. Вот увидишь — все будет хорошо. У меня такое предчувствие. Я редко ошибаюсь, — сказал я и подумал: «К сожалению».

— До свидания, — он положил трубку.

Шериф нетерпеливо перетаптывался на сиденье, жарко дышал мне в ухо. Я опустил стекло:

— Сержант! Кто занимается этим делом?

Он подошел:

— ГУВД занимается, прокуратура района. Его отец в прошлом…

— Спасибо, я знаю.

Отец Вали Александрова был замминистра юстиции и наверняка поднял на ноги всю Москву. Спрашивать у этого охранника что-либо о ходе следствия было пустой тратой времени: его поставили — он стоит. А я поехал.

«Вот и все, — снова и снова возникала в моем сознании одна и та же мысль. — Вот тебе контора, зарплата, «Билайн», офис и кондишен».

Преодолеть накатившую волну отчаяния стоило мне больших усилий. Нестерпимо захотелось бросить все к чертовой матери, продать контору и, расплатившись с долгами, уехать куда-нибудь в Африку, где можно круглый год питаться бананами и ходить в набедренной повязке. Я бы, наверное, так и сделал, если бы не знал, что и там есть племена каннибалов. Кто-то сказал: «Судьба одинаково поражает и сильных, и слабых, но дуб падает с шумом и треском, а былинка — тихо. В отличие от Вали Александрова мне хотелось наделать много шума при своем падении, если не удастся переиграть судьбу.

На проспекте Мира (древнем, моем любимом, сам не знаю почему; может, из-за направления к родному дому, в детство, в юность) меня застал звонок сестры.

— Ты где? — спросила она.

— В радиусе действия сотовой связи, — вразумительно ответил я. — У вас что-то случилось?

— У нас ничего не случилось. Я просто хотела узнать, жив ли ты.

— Ты не первая, кого это интересует.

— Когда объявишься?

— А ты?..

Вопрос звучал дерзко — я так хотел. Никто не приходит, никто не звонит. Позвонят, узнают, что жив, и исчезают. Словно так и ждут, когда я отвечу: «Умер».

— Ты же знаешь, Женя, у меня двое детей и мне трудно выбраться.

— Но позвонить-то тебе не трудно?

— Тебя никогда не бывает…

— Не лги! У меня сотовый телефон, он всегда при мне.

Она виновато помолчала.

— Хоть к племяннику второго сентября приедь, отшельник!

— Приеду, если буду жив. Сколько ему стукнет, кстати?

— Кстати, четырнадцать.

— Сочувствую.

— Что-что?

— Я говорю: с четырнадцати наступает уголовная ответственность.

— Типун тебе!.. Валерия звонит?

— Да. Узнает, что я еще жив, и успокаивается. Ладно, толстушка, я тут преследую преступника — в одной руке трубка, в другой — револьвер, а надо еще держаться за руль, так что привет! — Я зажал пальцами нос и, «продув мегафон», громко закричал: — Автомобиль «Мерседес» номер восемьсот! Приказываю остановиться!

— Дурак, — поставила сестра диагноз и отключилась.

Здание с неоновой вывеской «Телеграф. Телефон» на Мурманском проспекте, видимо, было единственным учреждением подобного типа в округе, работавшим круглосуточно — у каждого окошка (всего их я насчитал восемь) стояла очередь. Я подошел к двери с табличкой «Аппаратная. Посторонним вход воспрещен», но она оказалась запертой.

— Что вы там хотели? — не слишком приветливо обратилась ко мне немолодая женщина в очках. У нее были ключи, и она как раз собиралась отпереть эту дверь.

Я протянул ей бумажку с телефоном: 285-58-91.

— Мне нужно узнать адрес, по которому установлен этот телефон.

— А при чем здесь аппаратная?

— Куда же мне обратиться?

— Никуда. Мы таких справок не даем. — Она вошла в аппаратную, я увидел, что там находились еще какие-то люди, видимо, у каждого из них был свой ключ. За пультом сидел «слухач» и втыкал штекеры в гнезда не панели; на голове у него был толстый кожаный обруч с массивными наушниками. Я успел подставить ногу в проем, не позволив двери захлопнуться:

— Извините, я приехал из Владивостока к тете. Телефон не отвечает, адреса нет, куда мне деваться-то? Что вам стоит выяснить? — и протянул бумажку с телефоном, на этот раз прижав к ней десять долларов.

— Убери ногу! — сурово потребовала она.

Я убрал. Она выхватила из моей руки обе бумажки, и дверь захлопнулась. И очень зря: если бы она отказалась от десятки, я предложил бы больше.

Частным сыском лучше всего заниматься в стране, где вовремя не выплачивают зарплату.

В ожидании я прошелся вдоль ряда кабин. Телефонистка вызывала Хабаровск. Негр говорил по-немецки. Плакала женщина, сообщая, что ей не на что купить билет. Внучка-студентка поздравляла с семидесятилетием бабушку из Мариуполя. Вытирая вспотевшую лысину, мужчина справлялся о погоде в Находке. Собирая с пола грязную жижу, лязгала дужкой ведра уборщица. Кто-то рассыпал по кафельному полу мелочь. В час одиночества лучше приходить сюда: на вокзале люди сидят и молчат, а здесь разговаривают; здесь, как нигде, начинаешь чувствовать, что ты — частичка единого, общего, большого, целого, не брат им и не сват: частичка человечества. И, как нигде, сознаешь свою ничтожность.

Женщина в очках вышла из аппаратной и сунула мне в руку бумажку.

— Савеловская улица, дом тридцать четыре, квартира восемьдесят один, — сказала, глядя куда-то в сторону. — Балашова Анастасия Емельяновна.

Шериф уже успокоился, привык к новой будке или договорился о чем-то с существом, поселившимся в компьютере. Миновав путепровод, я свернул направо и через десять минут ехал по Новоостанкинской, вглядываясь в нумерацию домов.

Дом 13/1 оказался типовой кирпичной девятиэтажкой, по четыре квартиры на каждом этаже. Двадцать вторая находилась на шестом, окна светились, это обнадеживало. Тем не менее, когда я поднялся на лифте и позвонил, дверь долго не открывали. Я отчетливо слышал, как работал телевизор и кто-то шаркал тапочками по полу. Пришлось позвонить еще раз и не отпускать кнопку нахально долго, но ведь не возвращаться же несолоно хлебавши.