Черный лебедь. Романы - Рафаэль Сабатини

- Все, - сказал он, выпрямляясь и несколько учащенно дыша. - На сегодня достаточно. Мое умение оказалось не таким уж плохим, чего я опасался, но и не настолько отточенным, как хотелось бы. Завтра мы займемся снова. Это необходимо как для меня, так и для вас, майор. При вашем теперешнем уровне я бы дрожал за вас, если бы вам пришлось встретиться с достаточно сильным фехтовальщиком.

А тот и сам дрожал, дрожал от едва сдерживаемого гнева. Но у него хватило ума понять, что проявление чувств сделает его просто смешным. Он сел на песок, чтобы немного остыть, а де Берни, сбросив последнюю одежду, решил освежиться в море.

Вернулись они около полудня, почти не разговаривая, поскольку майор все еще кипел негодованием. Он не только испытывал унижение от того, что ему дали понять, что его искусство фехтования, в котором он считал себя достаточно опытным, оказалось детской забавой в сравнении с де Берни, но и сильно подозревал, что тот намеренно пригласил его на бой, как бы желая показать ожидающие его последствия, если он не перестанет вмешиваться со своей желчностью.

В результате этой убежденности и вытекающий из нее обиды, майор стал презирать де Берни не только как пирата-головореза, но и как позирующего фигляра. К счастью, его возмущение, сдерживаемое только в силу обстоятельств, стало уменьшаться, поскольку и в последующие три дня по утрам он получал приглашения попрактиковаться в фехтовании. Постепенно менял он и первоначальное представление о мотивах француза и, в конце концов, пришел к убеждению, что де Берни не преследует иных целей, кроме совершенствования собственного мастерства, заставляя при этом майора делать то же самое. Поэтому он стал более терпимо относиться к критике француза, извлекая из нее даже пользу. Однако, под всем этим скрывалось какое-то чувство обиды на него, усвоенное с самого начала и мешавшее смягчению глубоко укоренившейся антипатии к нему.

Как ни странно, но крепнущие дружественные отношения между де Берни и мисс Присциллой почти ничего не прибавили к этим чувствам. Правда, непринужденная, а по мнению майора - дерзкая фамильярность француза в отношениях с ней и очевидное отсутствие недовольства с ее стороны - несколько раздражали его. Да и то лишь потому, что он считал, будто Присцилла проявляет меньше достоинства, чем ему хотелось бы видеть в женщине, которой предстояло стать его женой. У него даже не возникало намека на ревность. Слишком уж невероятно было предположить, что она когда-нибудь забудет о социальной пропасти, разделявшей ее и такого человека, как де Берни.

Майор не знал, так как всегда спал крепко, что, начиная с того раза, когда ею овладело беспокойство, у нее вошло в привычку выходить, садиться и разговаривать со своим стражем. Возможно, и это тоже не взволновало бы его глубоко при условии, что ему стало бы известно содержание их разговоров. Конечно, эти беседы не затрагивали чувств. В основном они касались дневных событий, не всегда, правда, оставаясь обыденными,- как это можно было предположить. Однажды, например - это случилось в субботу, на четырнадцатый день их пребывания на острове - среди пиратов разразился бунт, грозивший в один момент расколоть их на два лагеря. В результате ссоры, возникшей при игре в кости, один человек заколол другого. Как пожар распространилась среди этих людей ярость, и вот на отмели возникло настоящее сражение.

Лич и его офицеры бросились в свалку, окриками и кулаками пытаясь подавить беспорядок. Если им и не удалось полностью восстановить мир, то, по крайней мере, они добились перемирия, во время которого Лич мог узнать, что произошло, и вынести свое решение. Однако, Лич не сделал ни того и ни другого. Он отказался слушать как тех, кто требовал наказания убийцы, чье имя было Шор, так и тех, кто утверждал, что убитый виноват сам, поскольку обвинил того в обмане и нанес ему массу оскорблений.

- У нас нет времени на ссоры друг с другом, - уговаривал Лич. - Поберегите свой темперамент и свои ножи для испанцев. И больше ни слова об этом.

Но пираты бушевали вокруг него. Как капитан, он должен рассудить их. Если он не сделает этого, они сами добьются справедливости.

Нежелание Лича объяснялось просто. Он понимал, что любое его решение натолкнется на враждебность другой группы, недовольной его решением.

- Один уже мертв, - зарычал он на них. - Чтоб вы сгорели в аду! Вам этого мало?

В этот момент сквозь толпу протолкался неизвестно откуда взявшийся де Берни, и пираты смолкли, чтобы послушать, что скажет он, уже пользовавшийся в их среде тайным авторитетом.

- Есть простой способ разрешить этот спор, Том, - сказал он.

- Да? И какой же? - Лич не выразил ни малейшего удовлетворения от этого непрошенного вмешательства.

- Пусть судьями станут сами свидетели ссоры.

Рев одобрения прокатился по толпе, а когда снова наступила тишина, де Берни продолжал:

- Вот здесь их целых два десятка. Остальные не должны участвовать в обсуждении. Пусть эти люди сами решат, должен ли быть повешен Шор или нет. Они проголосуют поднятием рук, а остальные должны поручиться, что согласятся с принятым решением.

Для Лича это было выходом из трудного положения, поскольку избавляло его от нежелательной ответственности. Пираты согласились. Результат голосования был против Шора. Его схватили и тут же повесили. На этом мир в лагере был восстановлен.

В ту же ночь де Берни разъяснил эти события мисс Присцилле, не понимавшей смирения тех, кто вначале так бурно выступал в защиту убийцы.

- Их вовсе не интересовала его жизнь, - объяснил он. - Жизнь в их среде во все времена ценилась невысоко. Но здесь было дело принципа, и по этому поводу они и ссорились. Голосование же предлагало справедливое решение, поэтому они и обязались выполнить его.

За этим последовали новые вопросы и его довольно длинные рассуждения о договорах и обязательствах, которые признавались и соблюдались даже самыми отчаянными негодяями среди буканьеров. Таким образом, поскольку он касался своего прошлого, она подтолкнула его к воспоминаниям, которые позволяли ей больше узнать о его прошлой жизни. Как всегда, ей удалось заставить его рассказывать.

Однажды ночью - это была семнадцатая ночь на острове, как впоследствии он вспомнил, и дата эта запечатлелась в его памяти благодаря тому, что случилось утром - она прямо спросила его о будущем. Собирается ли он еще какое-то время вести эту полную опасностей бродячую жизнь?

- Ах, это? Нет, можете считать ее уже законченной. Это дело, в которое я сейчас ввязался, будет действительно последним. Мне не дает покоя тоска по родине. Особенно в последнее время. Я в самом деле высказал Моргану свое единственное желание покинуть Карибское море и вернуться домой. И ради этого готов, подобно Генриху Четвертому, сменить веру, лишь бы снова ступить ногой на благословенную землю Франции, снова увидеть золотые виноградники и оливковые рощи на склонах гор, услышать родной тулузский говор.