Луначарский - Юрий Борев

— Однако, насколько я осведомлен, квалифицированный персонал, или, проще говоря, интеллигенция, в своей массе против революции и не соглашается идти к нам на работу.

— Нужны терпение и разъяснение, убеждение и оргработа.

Попрощавшись с Бакраловым, Луначарский зашел в приемную Ленина, сел к одному из пустовавших столов и стал писать обращение к Комитету по народному образованию, в котором было много левонастроенных педагогов. Закончив, Луначарский отправился с этой бумагой в Комитет по народному образованию. Однако председатель комитета В. Н. Чернолуский, ранее знакомый Луначарскому по совместной работе, не подал ему руки и отказался с ним сотрудничать.

На первом же заседании Совнаркома Ленин сказал:

— Зимний взят. Министры арестованы. Однако это еще не полное взятие власти в свои руки. Нужно, чтобы каждый народный комиссар подобрал себе помощников и сотрудников. Вместе с ними следует отправиться в порученное вам министерство. Надо завладеть им и живыми оттуда не уходить, если будут посягать на то, чтобы вырвать у вас порученную вам часть власти.

Нужно было найти способ взять Министерство просвещения в свои руки.

…Над Петроградом вставало хмурое осеннее утро. В ущельях улиц клубился холодный туман. Казалось, это клубилось пороховое облако от выстрелов артиллерийских орудий «Авроры» и Петропавловской крепости и от залпов винтовок на Дворцовой площади. Редкие дымы заводов плавно перетекали в темные тучи, которые плыли по оранжевому от рассвета небу. Этим ненастным утром небольшая группа мужчин и женщин разного возраста на четырех машинах подъехала к Чернышеву мосту.

Несмотря на совершенно штатский вид, эта безоружная группа людей была похожа на штурмовой отряд. Они быстро и организованно высадилась из машин и решительно направилась к зданию Министерства просвещения. Во главе группы шел высокий человек в пенсне на черном шнурке. Это был Луначарский. Его сопровождали Надежда Константиновна Крупская, брат и сестра Менжинские, П. И. Лебедев-Полянский, Ф. И. Калинин, В. М. Бонч-Бруевич, Д. И. Лещенко, Ю. Н. Флаксерман и ряд других партийцев, брошенных, как тогда выражались, на культурный фронт. Они обменивались короткими односложными репликами. Они шли брать в руки власть в области культуры, а попросту говоря, шли организовывать Наркомат просвещения. Подойдя к зданию министерства, в котором и должен был расположиться Наркомпрос, пришельцы встретили у входа возбужденных чиновников. Они переговаривались, перекрикивались — «митинговали». Один из пожилых чиновников произносил речь:

— В тот момент, когда ненавистный Луначарский переступит порог этого здания, мы уйдем отсюда. Посмотрим, как он и его невежественные большевики пустят в ход сложную машину культуры.

Раздались аплодисменты и послышались выкрики:

— Объявим саботаж!

— Не будем с ними сотрудничать!

— Придут большевики, а в министерстве — пусто!

Луначарского и его спутников, приняв за своих, чиновники стали уговаривать не входить в министерство и присоединиться к бойкоту большевиков.

— А мы, господа, и есть большевики! — ответил Луначарский.

После минутного замешательства раздались свист, улюлюканье и гневные выкрики. Однако группа партийцев, «брошенных» на трудный и ответственный участок, не отступила. Им предстояло налаживать работу наркомата, и они вошли в здание.

В кабинетах — пустота, бумаги валяются на столах и на полу. Однако кое-кто в министерстве все же оказался: курьеры, уборщицы и даже один старый чиновник, который представился как Евтихиан Псоич.

Луначарский попросил созвать всех, кто остался в министерстве. Перед немногочисленной аудиторией нарком произнес речь, в которой подчеркнул важность исторического момента и обреченность саботажа мероприятий новой народной власти. Он развернул широкую программу действий организуемого здесь Наркомата просвещения и указал на огромный объем предстоящей работы и важность задач, стоящих перед просвещенцами, призвал всех работников проявлять инициативу и активно участвовать в строительстве революционной культуры.

На следующий день, когда Луначарский и его сотрудники пришли в министерство, они нашли все двери наглухо заколоченными. Сторож и швейцар по наущению высших чиновников прежнего министерства закрыли здание.

Луначарский написал записку-воззвание: «Товарищ швейцар и товарищ сторож! Вы, сыны трудового народа, должны приветствовать Советскую власть, а не сопротивляться ей! Ключи прошу сдать по адресу: Смольный, комната № 31, комендатура». Записка была прикреплена к двери.

Три дня работал Луначарский и его сотрудники то в Зимнем дворце, то в Смольном, пока сторож не принес и не сдал в комендатуру Смольного ключи. Луначарскому их передали во время заседания Совнаркома.

Анатолий Васильевич слушал ораторов, разложив на коленях бумаги, быстро просматривал их и урывками что-то писал. В зал заседаний вошел комендант Смольного П. Г. Мальков. Он поискал глазами Луначарского, подошел к нему, передал ключи от здания бывшего Министерства образования и, нагнувшись, шепотом спросил:

— А сторожа арестовать за саботаж?

— Нет, нет! Ни в коем случае! Он выполнял указания своих прежних начальников, а теперь сам принес ключи…

В помещении банка на полу валялись кресла. Они хранили память об испугавшихся и бежавших отсюда людях. Столы хранили пыль. В пыли лежали огромные толстые гроссбухи. Их добротная довоенная бумага служила топливом для буржуек. На остатках этой бумаги Всеволод Иванов позже напишет «Партизанские повести», Федин — «Города и годы», Николай Тихонов — первые стихи, Александр Грин — рассказы.

Бунин называл Бальмонта рыжей хризантемой. Находясь в эмиграции, он написал в соавторстве с Вячеславом Ивановым гимн «Боже, спаси жизнь на Руси».

Сомерсет Моэм был послан английской разведкой в Россию, чтобы удержать ее от выхода из войны. Не удержал. Когда пришли к власти большевики, страшно испугался красного террора. Дзержинский приводил его в ужас, и он вскоре бежал на родину.

Многие деятели русской культуры в первые годы после Октября, в годы Гражданской войны уехали в путешествие за ностальгией — в добровольную или принудительную эмиграцию.

Ремизов, покидая Россию, сказал о тогда еще никому не известном молодом писателе: «Берегите Зощенко. Он — современный Гоголь».

Сологуб собрался в эмиграцию, оформил бумаги, получил разрешение, и в это время его жена бросилась с Тучкова моста в Неву. Сологуб затосковал. Пасмурные дни доставляли ему страдание, и он говорил: «Я умру от декабрита».