Капитан госбезопасности. В марте сорокового - Александр Логачев

— Не треба бы, дым не люблю, — высказался шофер, тоже наряженный в красноармейскую форму.

— А я люблю покурить по дороге и не люблю себе отказывать. Следи за путём, бродяга, — капитан махнул рукой в сторону ветрового стекла и пачка упала на пол.

А за ветровым стеклом сейчас перекресток. Знакомый Шепелеву перекресток. Они ехали пока все по тому же маршруту. А другого, как говорится, нам и не нужно. Там впереди, справа по курсу протянется длинное, похожее на казарму строение, которое, помнится, они еще с Кеменем ночью проезжали.

— Из-за тебя, козла, — рассердился «Жох», — вон папироса выпала.

«Жох», продолжая ворчать, нагнулся. Левую ногу он заранее переместил чуть ближе к правой и отвел чуть назад. А еще раньше, когда влезал в кабину, обежал ее взглядом. И углядел валяющийся на коврике, постеленном в кабине, гаечный ключ под промасленной тряпкой. Этот ключ под прикрытием левой ноги он сейчас ухватил левой рукой. А правой, как и собирался, поднял папиросную пачку. Поглядел на нее брезгливо.

Гаечный ключ (а вдобавок и попутно прихваченную случайно промасленную тряпку) он прижал к бедру левой ноги.

— Вон, испортились, — и капитан бросил пачку на приборную доску перед ветровым стеклом.

Это естественно для человека в такой ситуации — проследить глазами за летящим предметом. Как кот, повинуясь инстинкту, следит за любым движущимся объектом. Человек всегда, если только он не предельно собран и не настроен самовнушением, отвлечется на миг глазами. А мига достаточно. Перекинуть ключ из левой в правую и с разворота всадить этот ключ в глаз сидящему справа человеку. От души, вложив всю силу, которую незачем беречь.

Микола вскрикнул, хватаясь руками за глаз. Капитан, выпустив ключ из руки, выхватил вальтер из-за пояса Миколы. Использовать то, что противник считал своим преимуществом — это сообразуется с мнением товарища Берии, что оперативник побеждает не приемами и владением оружием, а головой. Вернее, содержимым этой самой головы.

Капитан, только вальтер оказался в его руках, выстрелил в живот соседа справа. Поворот туловища — а там уже водитель судорожно тянет что-то из кармана — и выстрел шоферу в голову.

Не до жалости и благородства.

Отпихнув заваливающегося на него Миколу, Шепелев дотянулся до руля. А ногой — до педали газа, с которой сползла ступня водителя. Капитан стал выворачивать руль вправо.

Они проезжали — на что и рассчитывал капитан — мимо здания казарменного типа. И не то хорошо, что здание прочное, а то, что перед ним идет канавка, отгороженная от улицы невысоким каменным ограждением. Канавка, глубиной в метр и шириной в два.

Ну, как говорили при царском режиме, с богом!

Машина стремительно сближается с оградкой, красная кирпичная кладка сближается с колесами… И тогда капитан резко вывернул руль влево.

Все полетело вверх тормашками. Шепелева бросило вниз, завертело, приложило обо что-то коленом, потом — головой о живот Миколы, посыпалось стекло, ноги подбросило вверх, сверху навалилась тяжесть чьего-то тела… И все прекратилось.

Однако, похоже, живой, отметил капитан. Похоже, отделался порезами, ссадинами и ушибами. А это можно как-нибудь пережить. Над этими бедами он даже обязан будет смеяться сегодня вечером за стаканчиком… Чего? Ну хоть той же перцовки. Если, конечно, по пути к тому вечером чего-нибудь не схватит. Например, свинцовую болезнь. Потому что дело еще не сделано и наполовину… А теперь выбраться и быстрее.

Он пробрался к шоферской дверце, потому что Миколина дверца оказалась придавлена к стене казарменной постройки. В голове тем временем шел подсчет: «Те двое из двора не поехали, минус двое из кабины, остается четырнадцать, в моем нагане шесть (одна ушла в Кеменя, а до этого перезарядил, прячась за дверью), в моем вальтере восемь минус три, в водительском вальтере, который отыскал сейчас в кавардаке кабины, должен быть полный набор — восемь. Итого — девятнадцать. Пять раз можно промазать. Вот Миколин пистоле-полицае куда-то отлетел. Жаль, но некогда искать. Миколу, значит, считаем за троих, потому что вожак стаи. Э, капитан да ты уже бредишь от потрясений и перетрясений».

Шепелев открыл водительскую дверцу. Опираясь ногой о руль, снова толкнул запахивающуюся дверь, сел на край дверного проема кабины. Огляделся и спрыгнул вниз.

Кинуло их хорошо. Правое заднее колесо висело в воздухе над канавой, левое заднее застыло наверху ограды, правое переднее упиралось в ограду, а левое переднее осталось на улице. Задний борт находился сейчас над канавой почти целиком.

Надежда, что авария начисто вывела из строя весь отряд боевиков-оуновцев, пропала — было слышно, что в кузове шевелятся и кричат.

Капитан вытащил из кармана наган, в левой руке он держал водительский вальтер. Дать вооруженным врагам расползтись, как тараканам, по городу, он не имел права.

А на улице останавливались машины, из них выходили люди, пешеходы замирали, некоторые спешили к месту аварии, кто-то в близлежащих домах уже должен набирать номер милиции. И очень не хочется погибнуть от милицейского выстрела в спину, совсем не в масть. А ведь со стороны он будет выглядеть сейчас уж всяко менее привлекательно, чем люди в красноармейской форме.

Из кузова на улицу спрыгнул первый боевик. Без оружия в руках. И это замечательно. Особенно замечательно будет, если все они окажутся не готовы к бою. А вдобавок ко всему оуновец повернулся спиной к капитану, протянул руку кому-то в кузове, однако повернулся на звук шагов.

— Как, все в порядке? — прокричал ему Шепелев, торопливо приближаясь. — Легковуха под колеса метнулась. Свернули, уходя. Какая беда! Микола без сознания!

Оуновец заметил оружие в руках идущего к нему человека, но даже не насторожился. Не возникло у него и тени сомнения в естественности аварии, не свел он воедино присутствие незнакомца в кабине, аварию и оружие в его руках. Ну так, ежели выстрелов не слышал, справедливости ради, мало кто на его месте что-то бы заподозрил в этой ситуации. Разве что Шерлок Холмс какой-нибудь.

Оуновец никак не приготовился к сближению с опасным человеком. И — ничего страшного не случилось. Подошедший к нему человек рассовал оружие по карманам со словами на русском: «Фу, я уж было подумал, что авария подстроена, нападение».

А потом капитан попросил лжекрасноармейца:

— Ну-ка подсади меня! Я врач. Как врача и взял Микола. Подсади! Там помощь нужна.

— Погоди! — отозвался оуновец и прежде помог выбраться на улицу своему товарищу, у которого в кровь была разбита голова. А уж потом подсадил незнакомца, который ехал кабине с Миколой.

Перебросив ноги через задний борт, капитан очутился в полумраке наклоненного кузова. Да, помощь кое-кому требовалась и немедленная. В первую очередь тем, кого приложило вместе с правым бортом к стене здания.

— Здоров? Все в порядке? — остановил капитан оуновца, пробирающегося к заднему борту, откуда можно спрыгнуть на улицу. Боевик посмотрел на москаля бешеными глазами и, ничего не сказав, попытался отодвинуться в сторону.

Но не глаза в глаза надо было смотреть украинскому националисту, а на руки москаля, что-то извлекающие из карманов.

И капитан начал. Потому что уже оценил диспозицию и признал ее благоприятной. Медлить нельзя — ситуация могла поменяться через секунду-другую.

Выстрел приставленного к животу нагана прозвучал не так громко, чтобы все среагировали на него немедленно. Пользуясь этой миниатюрной форой, под каким-никаким, а прикрытием медленно оседающего на пол первого застреленного в кузове оуновца капитан перегнулся за борт, выбрасывая перед собой левую руку с вальтером. Немецкая полицейская машинка прогавкала три раза. Ушло на выстрел больше, чем хотелось. Но не Котовский он, чтобы стрелять с двух рук одинаково хорошо. Ладно, что вовсе не промазал с двух метров. Первая пуля вошла боевику в грудь, следующая — в плечо, стоявшему рядом второму оуновцу. Плечо не годилось, оно оставляло боевика боеспособной единицей. Третий выстрел закончил дело. Минус три.

Капитан развернулся в полутьме обтянутого брезентом кузова. На его стороне была внезапность и полная готовность к бою. На их стороне — превосходящая численность и нежелание погибать.

Капитан вытянул правую руку. Сначала прицельно, из привычного нагана в двоих, которых он сразу для себя определил как самых опасных. Они уже держат в руках пистолеты и стоят на ногах… Стояли… Пули бросили одного на брезент, другого поставили на колени и потом повалили боком на дощатый пол.

Левая рука, сжимающая вальтер рефлекторно сдвинулась в сторону, реагируя на движение слева. Палец нажал спуск — и кто-то вскрикнул, валясь на лавку, тянущуюся вдоль борта.

Капитан сделал шаг в глубь кузова. Он держал в поле зрения всех. Ничего странного — он не сосредотачивал, не фокусировал взгляд ни на ком и ни на чем, он ловил движение.