Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

И опять помолчали, прислушиваясь к тёмному покою, обсыпанному звёздами – от края и до края.

– Никакие журавли эту выпь не приносят на спинах, – заверил Ивашка. – Сама прилетает. В конце апреля, в начале мая. Тут журавлей ещё не видно, а эта стерва уже воет по ночам. Как в пустую бочку.

Продолжая что-то бормотать, слуга-оруженосец удалился в темень, подыскал более надёжное местечко, потом стреножил белого крылатого коня, укрыв какою-то чёрною попоной – в трёх шагах не видно. Потом, что-то ворча по поводу своей нелёгкой доли, снял стародавний рыцарский плащ, сияющий яркой заплатой – расстелил на прошлогоднем сене.

– Утро вечера не дряннее. – Абра-Кадабрыч зевнул. – Ложись, поспи, а я покараулю. Надо следовать советам классиков:

Не рассуждай, не хлопочи!.. Безумство ищет, глупость судит; Дневные раны сном лечи,

А завтра быть чему, то будет. Живя, умей все пережить: Печаль и радость, и тревогу. Чего желать? О чем тужить? День пережит – и слава богу!

«И в самом деле, – Подкидыш потянулся, – день пережит, и слава богу».

Во сне он увидел белого крылатого коня – Пегас бежал по полю, ну, то есть, по бумаге и следом за ним появлялись буковки, слова и строчки. Пегас не бежал, а печатал своими хорошо подкованными копытами… «А как это так получается?» – изумлялся Ивашка. «Скоро узнаешь, – говорил Черновик. – А пока пойми одну простую вещь: если у тебя Пегас подкован хорошо, тогда и слово на бумаге не хромает! Более того, могу сказать, если это, конечно, тебе интересно…»

И старик рассказал немало занимательного и увлекательного. А между рассказами о писателях, о книгах он как-то незаметно стал говорить о жизни вообще. И выходило так, что лучше бы Ивану Простовану не заниматься этим трудным ремеслом – лучше бы ему остаться в родной деревне, землю пахать да железо ковать. И лучше бы ему не выкомуривать, не придумывать себе никакой царевны Златоустки, потому что рядом есть чудесная девушка Незабудка, простая, работящая, во многом по-детски наивная, верящая в магию любовных приворотов и любовного зелья. И если Иван Простован возьмёт её в жены – Незабудка эта вскоре так расцветёт, как ни расцветает ни один волшебный цветок, открывающий клады в ночь на Ивана Купала. Красноречивый был старик, чудесно бойкий на язык. Должно быть, он и в самом деле жил на белом свете не первые сто лет – довольно много знал и так убедительно говорил, что невозможно не верить. До глубокой ночи он старался парню втолковать простую мысль: счастье человека зачастую ждёт не за горами – за углом родного дома. Странно только было: зачем он отговаривал от дела, которому посвятили жизнь и Пушкин, и Толстой, и Достоевский. Дело-то хорошее. Зачем отговаривать? Всё равно Подкидыш уйдёт из дому. Это решено. «Я уйду, так брат Апора, может, уговорит Незабудку, любит он её без ума, без памяти».

Простован ощутил сквозь сон невнятный аромат незабудки – цветка, растущего неподалёку. Проснулся. Потянулся.

Под боком что-то слабо сияло впотьмах – это старик на землю постелил своё рубище, на котором золотая заплата. Потом рука Ивашки погладила траву, и показалось, будто под пальцы угодил нежный цветок незабудки. Он хотел сорвать, проверить, ошибся, нет ли? Но пальцы как-то сами собой отпустили цветок-стебелёк; Простовану расхотелось рвать только затем, чтобы удостовериться и выбросить.

«А где старик? – Подкидыш приподнялся. – Храпит где-нибудь под кустом?»

Слуга-оруженосец неподалёку сидел – какой-то необычайно громадный на фоне ночного неба. Косматая голова старика заслонила мириады созвездий, и только лишь одно – созвездие Лиры – сияло над стариком. Но Ивашка пока ещё не знал, что это за созвездие, он только изумился этому сиянию: будто нимб горел над головой святого.

«А чего он там колдует? Молится? – Парень шею вытянул. – О, какой заботливый…»

Сосредоточенно сопя, Оруженосец привычно, скрупулёзно чистил золотое перо величиной с карабин. Неподалёку блестела какая-то раскрытая коробка – старая книга, показавшаяся волшебным коробом. Старик с необычайной осторожностью вынимал из коробки что-то сверкающее, что-то сияющее и почти беззвучно заряжал обойму огромного пера, вокруг которого кружилась золотая мушка.

– Ну, ну, – ворчал старик, – не егози, успеешь.

Золотая мушка покружилась в воздухе и опустилась на кончик ствола – туда, где мушка и должна быть у всякого оружия.

«Чудеса!» – Подкидыш языком прицокнул.

Заметив шевеление под кустом смородины, Оруженосец отодвинул коробку в тень, поставил обойму на место и протяжно вздохнул.

– Чего ты встопорщился? А? Спи, покуда спится.

– Парень зевнул.

– А ты чего, Абрам Арапыч? Время позднее.

– И я поспать бы рад, да только не могу. Морфей уже давно забыл ко мне дорогу.

– Матвей? А кто это?

– Бестолочь, вот кто! – Старик поднялся и, взяв оружие наизготовку, посмотрел по сторонам. – Спи, потом растолкую. Расскажу тебе и про Матфея, про Морфея. И про наше солнце незакатное. У меня из-за него такая безнадёжная бессонница. Да, да. Люди спят без солнца. А у меня бессонница без солнца. Я ведь, кажется, уже говорил о том, что я – эфиоп. С древнегреческого это переводится как «человек с обожжённым на солнце лицом». Только солнце было необычное – Солнце русской поэзии. Если хочешь, я расскажу.

Глава вторая. Солнце убитое, солнце бессмертное

Великая беда случилась в далёкой юности, когда он работал тенью около солнца – Солнца русской поэзии. Он всю жизнь потом казнил себя за то, что не сумел предотвратить дуэль. А такая возможность была. Так он сам считает. Была возможность уберечь Солнце русской поэзии, а он, слуга-оруженосец, Черновик несчастный, зимою 1837 года своею собственной рукой переписал письмо хозяина.

«Господин Барон! – было в том письме. – Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным… вы служили сводником вашему сыну… тогда как он только подлец и шалопай…»

Собственноручно переписав это письмо, Оруженосец помог отправить. И ничто не дрогнуло в молодом и глупом сердце паренька-черновика. Работая «тенью», он рад был услужить Солнцу русской поэзии, не думая о последствиях. Да и что он мог думать? Кто он такой? Черновик, простой чернорабочий от литературы. Январскими ночами у камина он добросовестно переписывал всё, что было озарено Солнцем русской поэзии, а потом – никем не зримый и не тревожимый – отсыпался в кабинете хозяина. И даже в ту минуту, когда хозяин стоял в медвежьей шубе на морозе и ждал, когда секунданты притопчут крахмалы скрипящих снегов на том пространстве, которое необходимо для поединка – даже тогда он сладко спал. И только в то мгновенье, когда пуля была уже в воздухе – слуга всем телом дёрнулся во сне и вдруг увидел огромное Солнце, насквозь простреленное, кровоточащее, медленно валившееся в чёрный стылый снег.

Так закончился его последний мирный сон. После этого он уже видел только кошмары, которые сводились к одному: Чёрная речка, чёрная бездонная могила, гроб, в котором лежит Солнце русской поэзии. Могильщики поднимают крышку гроба и накрывают убитое, бледное Солнце. А вместе с ним будто накрывают и Черновика. В домовине становится душно, тесно. Сверху стучит молоток, коротко и сочно позванивают гвозди, стальными стежками намертво сшивая доски, прищемившие последнюю соломинку света. Покачиваясь, гроб уходит куда-то в преисподние глубины. Мёрзлые комья земли громом грохочут по крышке и неожиданно превращаются в искрящиеся метеориты, которые срывают гробовую крышку, и Солнце – вот оно! – опять восходит, опять ликует, потому что оно во веки веков было и останется бессмертным Русским Солнцем, рядом с которым вечно будет плыть и плыть чёрное облако Черновика, виновника этой потрясающей трагедии.

Нервный срыв и самобичевание стали причиной жестокой бессонницы, длящейся многие годы. Старик Азбуковедыч чего только не перепробовал для того, чтобы избавиться от недуга. Сердобольные русские знахарки заставляли его читать заговор на 12 ложек воды: «Заря-заряница, красная девица, тебе на потухание, рабу Божьему на засыпание. Спать тебе, не просыпаться, с бессонницей не знаться – с вечерней зари до утренней!» Бурятские шаманы сон-траву под голову толкали, алтайские шаманы мумиё давали пить. Тибетские ламы, индийские йоги предлагали свои рецепты. Но нет и нет – Морфей забыл к нему дорогу.

И вот что удивительно: день за днем и год за годом организм работал ровно, чётко. Старик-Черновик делал всё, что делает нормальный человек, только не спал. Когда хотелось отдохнуть – ложился и, на какое-то время закрывая глаза, имитировал спящего. Никогда и никому Оруженосец не говорил о своём фантастическом недуге. Сначала стеснялся этой «болячки», но вскоре осознал своё преимущество перед другими. Простые смертные – вот какую арифметику узнал он – треть своей жизни тратят на сон. Если ты прожил на белом свете 60, значит, 20 лет проспал. А если ты прожил 100 лет – 35 проспал. Кошмар какой-то. В общем, в результате своей болезни он оказался здоровее очень многих – пока другие спят, он скрупулёзно, честно дело делает.