Златоуст и Златоустка - Николай Гайдук

Как зачарованный, Ивашка ходил кругом столов, озирался на заморскую еду. Облизывался. Широкие столы, поставленные буквой «зю», были сервированы хрустальными вазонами, имевшими форму человеческих черепов. Бокалы и рюмки имели форму ступы бабушки-яги. Стеклянными сосульками, непонятно как державшимися в воздухе, над столами нависала батарея всевозможных водок, вин, коньяков. Сосульки были вроде бы закрыты, но стоило к ним поднести посудину – питьё наливалось до края. А среди закусок невозможно отыскать ничего простого – сплошная экзотика, мечта гурмана и мечта обжоры. Но больше всего почему-то здесь было райского лотоса – это Ивашка узнал, когда спросил Воррагама.

– Эх, ты! Дерёвня! – отвечал варнак. – Эту штуку лотофаги нам поставляют. Райская вкуснятина. Попробуй. А вот это, гля. Это страусиная печень со свининой и вином.

– А вороновой нету?

– Ну и шуточки, – Воррагам сдержался, чтобы не сказать кое-что обидное. – А вот это, гля. Американский омар. А это вообще редчайший деликатес – икорочка морского ежа. Мировая закуска. Попробуй. Только много не пей, тебе ещё играть на балабайке…

– А я чем больше выпью, тем лучше сбацаю. Мне тогда и море по колено, и облака по грудь.

После первой гранёной ступы – рюмка в триста грамм – Подкидыш повеселел, осмелел; эта гранёная ступа словно душу ему огранила – алмазная душа его заблестела как благородный брильянт. И снова рядом оказался друг, товарищ и брат – Зеленозмийцев Зерра. Только теперь он был одет приличней прежнего. Добротный заморский костюмчик красовался на нём, сверкая этикетками самых лучших вин Испании и Франции; этикетки закарпатских коньяков блистали на груди как ордена; коньяк Хеннесси и коньяк Мартель золотыми звёздами горели возле сердца.

Зерра стал охотно хлебосольничать, предлагая гостю всякие гастрономические чудеса: неподалёку от байкальского омуля, рядом с омуляткой – самой мелкой рыбёшкой – поросёнком развалился трёхметровый, двухсоткилограммовый атлантический осётр холодного копчения, подающийся к водочке.

– Вот, кстати, давай-ка и врежем! – воскликнул Зерра. – Сделаем опрокидонт за здоровье Царь-Бабы-Яги! Пускай живёт и процветает! Как она тебе, Иван?

– Страшновата маленько, а так ничего…

– Ты говори, брат, да не заговаривайся! – Зерра зашептал прямо в ухо. – Тут везде доносчики. Вот так вот брякнешь, Ванька, и без башки останешься.

Парень растерянно похлопал глазами. Голову в плечи втянул.

– Да мне-то что… Детей с ней не крестить…

– Ну, это как сказать… Тебя зачем сюда позвали, а? Сначала ты будешь делать детей, ну, а потом крестить. Ха-ха.

– Какого, Зерра, ты болтаешь? – удивился парень.

– Замнём для ясности, – балагурил Зеленозмийцев, разливая по стаканам и по полу. – Под такую закусь, да не выпить? Грех. Не знаешь, что это? Величайшая редкость – хрустальное мясо.

– Ох, ты! А съедобных брильянтов тут нету на закусь? Подошёл Воррагам, знаток и гурман.

– Это медузы, братец мой. Медузы, приправленные перцем, корицей и мускатным орехом – излюбленное лакомство китайцев и японцев. – Воррагам хохотнул. – Только мне сдаётся – это чисто русское лакомство. Если посмотреть на любого русского с утра, с похмелья, он выглядит краше всякого японца и почище самого завзятого китайца.

– В самую точку, – подхватил Зеленозмийцев. – Давай-ка сделаем опрокидонт. Врежем за японцев и за китайцев. И за мир во всём мире.

И опять среди столов разноцветным хороводом заходили скоморохи и шуты. Стали выкомуривать – кто во что горазд. Кто-то на ушах плясал, кто-то босиком ходил по потолку; кто-то угли раскалённые глотал как помидоры. На лобное место, сверкающее стальными оскалами больших топоров, взобрался придворный гений, уже изрядно пьяненький. Раскрасневшийся от вдохновения и коньяка, он стал какие-то перлы читать, сотрясая воздух так, что ближайшие свечи моргали и потухали.

– Лихо, лихо завернул придворный гений! – воскликнул Зеленозмийцев. – За это грех не выпить, господа!

– А, по-моему, пошло, – раскритиковал Подкидыш. – Это не придворный, а притворный гений.

Хорошая акустика опять плохую службу сослужила – голос Ивашки услышала царица Яга, всё ещё сидящая на троне, куда ей подносили попить, поесть. Вино уже ударило в голову царицы, и она уже была не прочь пофлиртовать, не смотря на свои астрономические годы. Короче говоря, наш бедный Ваня попал в переплёт. Омар Хайям когда-то хорошо заметил: «Ты господин несказанного слова, а сказанного слова – ты слуга». Брякнул парень языком, а царица-то хвать – и поймала за длинный язык. Царица, игриво сверкая очами, сказала, что придворный гений и в самом деле хреновастенько пишет, а Ваня нам сейчас продемонстрирует, как надо сочинять.

Опуская глаза, Подкидыш помолчал, сожалея о том, что брякнул. Но отступать было некуда – на него смотрели сотни ядовито-насмешливых глаз, изрядно уже окосевших.

– Ладно! Попробую! – сказал он, глядя на страшную физиономию Бабы Яги. – Ну, вот, пример…

Царь бабушка Яга похожа на врага,Хотя на самом деле – мать родная.Царь Бабушке Яге я припадал к ноге,Свой скромный стих – во славу ей слагая!

Царица посмотрела на палача. За первую строку, где царица сравнивалась с бабушкой, похожей на врага, Ваньку нужно было обезглавить, а за три других строки смело можно было дать «Орден золотого беса». И потому царица замерла в нерешительности, не зная, как быть…

И тут Ивашка снова заговорил стихами, словно кто-то под ребро толкал – давай, давай, смотри, как лихо получается. И Подкидыш давал – импровизировал, закатывая очи к потолку.

Стою, смущаясь и робея, Стыжусь Ивана-дурака… Но я бессмертнее Кощея – Во мне народ, во мне века! И всех на свете красивее – Родная бабушка Яга!

Царица от восторга в ладоши захлопала.

– Златоуст! – похвалила. – Ой, Златоуст!

И все, кто был под сводами дворца, одобрительно гудели.

– Златоуст! – раскатывалось эхо. – Златоуст!

И вдруг откуда-то прислуга прибежала и на рубаху Ивашке прикрутили здоровенный орден, похожий на блюдце, на котором лежат бриллианты вперемежку с золотыми россыпями. «Орден золотого беса», вот что это было, но Подкидыш этого уже не мог сообразить. Он уже почти себе не принадлежал – вольному воля, а пьяному рай.

Вот в таком раю он оказался и не заметил, как здоровенные дворцовые часы, на которых стрелки были похожи на два старинных златокованых копья, – стрелки приблизились к полночи. И веселье разгоралось – просто жуть. Разноцветные шутихи вспыхивали там и тут. И всё больше и больше дворец напоминал королевство кривых зеркал – все уже были кривые, в том смысле, что пьяные. Фривольные парочки – сначала по тёмным углам, а вскоре уже и на свету интимное дело – интёмное – стали беззастенчиво проделывать. Ивашка поначалу не знал, куда глаза упрятать, чтобы не смотреть на срамоту. А потом стало во рту пересыхать. Он дерябнул какого-то зелья, оказавшегося под рукой, и в молодом организме стал подниматься нестерпимый зуд – сладкими занозами колол…

И тут Воррагам появился, панибратски хлопнул по плечу.

– Ну, что? Созрел? Тогда пошли. Посмотришь, как художники работают.

Просторный зал, куда они притопали, был похож на гулкую общественную баню – гулкую, туманную от каких-то заморских благовоний. Там и тут звоночками звенели молодые и весёлые голоса девчат и юношей. Кое-где завеса тумана и дыма приоткрывалась, и Подкидыш видел, как вдохновенно и самозабвенно художники работают с голой натурой. И художников этих, и этой натуры было тут – до черта. Только сами художники, честно сказать, Подкидыша интересовали постольку поскольку, а вот натура – это да, это привлекало, глаз не оторвать. Одна за другой – величавые, стройные, готовые на подвиги во имя искусства – натурщицы чередой проходили перед глазами парня. Кто-то кланялся ему, кто-то шаркал ножкой в золотом или серебряном башмачке. Натурщицы были прикрыты – кто фиговым листом, а кто листочком рукописи. А иногда встречались и такие, кто был вполне прилично приодет. А иногда вдруг перед ним вставала девица в такой шикарной одежде, которую невозможно сделать без волшебства-колдовства.

– Выбирай. – Воррагам предложил так спокойно, как цыган на ярмарке предлагает на выбор всяких разных кобыл. – Не стесняйся, милый. Будь, как дома. Любая с тобой согласится…

– А кого тут выбирать? – Подкидыш скривил губу, над которой дыбом встопорщились пшеничные усики. – Сплошные лахудры!

– Да ты что? Разуй глаза!.. Вот эта, например, смотри…

– Фигня! Колхозные кобылы и то стройнее!

– Ну, ты, нахал! Да на тебя не угодишь! – сердито сказал Воррагам и вдруг многозначительно прошептал на ухо: – Хотя я знаю, знаю, знаю, кто тебе нужен! Сейчас твоя мечта исполнится, Ванёк! И в тот же миг – он глазом не моргнул! – два дюжих молодца в красных рубахах, словно два заправских палача, подхватили Простована под микитки и потащили на плаху. Широкая длинная плаха была – двуспальная, заваленная белыми лебяжьими перинами. Плаха эта на золотых львиных лапах стояла посреди опочивальни Царь-Бабы-Яги. Бедняга не сразу понял, где он есть – всё перед глазами расплывалось, туманилось от благовоний. А потом… потом он заметил золотую вставную челюсть, лежавшую в стакане с водой на столике. Золотой оскал звериной челюсти – там были здоровенные клыки! – горел в лучах настольной маленькой свечи, тёмное пламя которой поразило Ивашку; это было чёрное, дьявольское пламя, пламя похоти… Под горло подкатила тошнота, и парень поначалу головой шарахнулся куда-то в стену – не сразу дверь нашёл. А за дверью – охрана. Подкидыш плохо помнит, что он сделал с двумя или тремя чертями, одетыми в костюмы стрельцов; кажется, он обломал им рога и хвосты оторвал.