Родные гнездовья - Лев Николаевич Смоленцев

В тот вечер засиделись они далеко за полночь и выяснили многое.

Наутро упряжные олени потянули экспедиционное снаряжение к подножью горы Сабли. Журавский, Шпарберг и Илья-Вась с двумя сыновьями шли по крепкому насту на лыжах. Весело в предчувствии весенней охоты повизгивали лайки, впереди белым медвежьим хребтом дыбился Приполярный Урал.

* * *

Обросшие, с темной задубевшей кожей, лазили Журавский со Шпарбергом по кручам в местах истоков Аранца и Вангыра. По звонким утренним приморозкам сводил их Илья-Вась в сыньские каньоны, где река Большая Сыня разрезает хребет Адак-Тальбей. Разноцветные скалы, гроты, ущелья, нагромождения камней самых причудливых форм, великаны кедры, сосновые и лиственничные боры удивили, потрясли своей величественной красотой впечатлительного Журавского.

— Альпы! Швейцарские Альпы! — восторгался он.

— Дивные места, Андрей, — соглашался с ним Шпарберг. — Лучших мест нет и в Швейцарии. Прав ты: самый великий художник на свете — Природа.

— Я все думаю: почему Гофман и датский ботаник Брандт отнесли эту область к арктической зоне? Почему они так безапелляционно написали: «...мы сделали новейший вывод, способный опровергнуть любое заключение о богатстве растительности Северного Урала»? Разве эти великаны — кедры, сосны, лиственницы — не богатая растительность, а карликовые арктические формы? Или это их дань авторитету Шренка? Некая форма «научной» солидарности?

— При чем тут Шренк? Он здесь не был, как я знаю.

— Тут, где мы стоим, он не был, но весь Печорский край отнес к арктической зоне, и все теперь вторят ему. Кстати, Гофман в последнюю свою поездку по Северу прошел по следам Шренка.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я пройду по их следам и сниму этот жестокий приговор с Печорского края. И еще вот что, Миша... Мы здесь дождемся начала лета. Я должен посмотреть травы, цветы и насекомых...

— Тю-тю-тю, — присвистнул Шпарберг, — обещались к пасхе, дай бог быть к троице.

— Вот тебе загадка, Миша: почему морозостойкий сибирский кедр дошел до Северного Урала, перевалил через него, а дальше не пошел?

— Действительно, почему?

— Казалось бы, на западе и климат мягче, и влаги больше, а он не идет в эти лучшие условия, и все...

Весь май и начало июня пробыли они на склонах Уральского и Тальбейского хребтов. Инструментальная съемка высот и геологические сборы показывали одно: Адак-Тальбей представлял собой самостоятельную структурную гряду, обещающую стать богатейшей природной лабораторией на подступах к кладовым Полярного Урала. На зазеленевших склонах Северного Урала Андрей собрал гербарий субальпийской растительности.

— Выйдем в Кожву, Миша, — радовался Журавский, — вновь соберем всех местных охотников и расскажем им о своих находках. Как бы пополним народную память. У нас, Миша, много говорят о народной мудрости, о величии народа, но мало верят в него...

— Андрей-Володь! Андрей-Володь! — донеслось до них. — Лок таче!

— Пойдем, Михаил, видимо, Василий Ильич пригнал большую лодку и зовет нас. Пора нам домой в Усть-Цильму, а то попадет нам от Веры, да и Лида дуться будет — видать, и ты, брат, породнишься с Рогачевыми?

— Будем не только братьями, но и шуряками, — весело рассмеялся Шпарберг. — Андрей, все хочу спросить тебя: почему Илью-Вася ты называешь «Василий Ильич»?

— У зырян, в отличие от русских, имя отца ставится впереди собственного имени. Илья-Вась — значит: Василий, сын Ильи. Бывают у них даже тройные имена: называют имя дедушки, отца, а потом уж сына.

— Странно...

— Нет, Миша: в древней Руси было то же — сына узнавали и принимали по заслугам отцов и дедов.

— Почему же тебя они зовут Андрей-Володь?

— Просто сокращают отчество — им так привычнее...

...Уже почти доплыв до Печоры, в устье Аранца они наткнулись на пласт лигнита. Этот бурый каменный уголь сохранял точно такую же текстуру древесной растительности, какую сохранили угли Шом-Щельи, найденные ими в прошлом году у горы Тальбей.

— Еще одна радость Федосию Николаевичу, — улыбался Журавский, прибавляя куски угля к тяжеловесной геологической коллекции. — Придется, Михаил, нам немного задержаться здесь, чтобы исследовать район более обстоятельно.

— Собирались быть в Усть-Цильме к троице, дай бог к ильину дню добраться, — беззлобно шутил Шпарберг.

Но в Кожве им очень повезло: там стоял пароход Алексея Бурмантова, готовый к отплытию в Кую. Капитан сообщил им новости: в Усть-Цильму из Куи он привез Веру и груз для Журавского.

...Вера встретила их слезами радости.

— Господи, — причитала она, — да хватит ли в Печоре воды, чтобы отмыть вас: грязные, обросшие — самоди, да и только. Выходила замуж за дворянина, а оказалась за самоедом. Ради чего такие муки, Андрей?..

— Андрей — ласкала его она ночью, — не езди больше, одни-то у тебя косточки остались, горе ты мое любимое. Ты же рассказывал папе, что хребет открыт теперь полностью, что растения собраны вдоль и поперек Большеземельской тундры — что тебе еще надо? Вон Григорьев: сходил один раз с тобой в тундру и готовится к защите профессорского званья, а ты, дурачок, хочешь бросить все в Питере и сбежать сюда. Кто поймет тебя здесь: самоди или ижемцы? Нужен ты им!

Андрей лежал с открытыми глазами и думал: а что, если правда на стороне Веры? Что будет с ним, если его не поймут, не примут душой печорцы?..

— Никуда больше не пущу, — шептала засыпающая Вера, искренне веря, что теперь, после ее неистовой ласки, у Андрея ко всем лихам тундры прибавится пугающая горечь разлуки, которая и окажется сильнее его непонятной тяги к скитаниям.

* * *

То, что было сделано ими за весну 1905 года, Журавский считал всего лишь прелюдией к предстоящей работе. Хотя открытие хребта Адак-Тальбей значительно расширяло возможности познания Большеземельской тундры, но многое оставалось еще невыясненным. Согласно гипотезе академика Чернышева, упрощенная схема тектоники севера Европейской России включала два геологических напластования: первое лежало в восточном направлении и, начинаясь от полуострова Рыбачьего, захватывало Кольский полуостров, Канинский кряж и Тиман. Это же напластование на рубеже Европы и Азии составляло платформу хребта Пай-Хой, острова Вайгач и южной оконечности Новой Земли. Второе же напластование, продолжая Балтийский щит,